- Да, - сказал Ковригин. - И отец рассказывал, и бабушка подтвердила. Она в эвакуации работала в Турищевской оранжерее. И надо сказать, беженцы не голодали. Зимой случались даже помидоры.
- Оранжерея Турищевых славилась новшествами, - сказал Острецов. - Мы её потихоньку восстановим. И будет в ней райский сад с бананами, лотосами и птицами колибри… Так когда бомбили Журино?
- 7-го ноября сорок второго года. Во дворец дали свет. Праздник. Мамаши для детишек даже исхитрились приготовить мороженое. А вечером был услышан в небе над дворцом чужой и противный звук. Кому-то из взрослых он был уже знаком. "Юнкерс"! Мороженого откушать не пришлось. Всех эвакуированных отправили в подвал, видимо, бывший некогда подклетом первых каменных палат деловых людей Турищевых. Там сидели, в ужасе ли, в переживаниях ли доселе ими не испытанного, отец точно не мог передать словами свои ощущения. Дворец вздрагивал двенадцать раз, вот-вот должен был развалиться. Но не развалился. А мальчишки стали ползать со свечками по углам подвала, тогда отец и обнаружил…
- Дворец вздрагивал двенадцать раз! - оборвал Ковригина Острецов, по сторонам скорострельно взглянул, табак выбил из трубки.
- Немец сбросил на дворец двенадцать бомб, - сказал Ковригин. - посчитали, что он принял дворец за госпиталь. Шли бои под Сталинградом, летчики Люфтваффе совершали рейды по нашим тылам.
- Эко его занесло! - удивился Острецов.
- Заблудился, - сказал Ковригин. - Бывает.
- Ни о каких разрушениях тогдашнего дома отдыха я не слышал, - сказал Острецов.
- А ни одна из бомб в него не попала. Свет выключили. Одиннадцать бомб легли между дворцом и рекой, за вашим крепостным забором, ближе к пристани. Лишь одна из бомб на верхней улице посёлка пробила крышу какого-то важного двухэтажного дома с парикмахерской, ухнула на булыжную мостовую, не взорвалась, а рикошетом отлетела на балкон того же дома, там мирно и улеглась.
- Бывший дом купца Сазонтьева, - предположил Острецов. - Там теперь вместо парикмахерской трактир "Половые с подносами", у Кустодиева взятые в долг.
- А бомбу с балкона, естественно, сапёры свезли к реке на телеге и там взорвали. После ледохода и схода весенней воды ребятишки, да и взрослые, ловили в воронках рыбу, река, говорят, тогда была рыбная.
- Да, да.. - Острецов стоял, похоже, взволнованный, зажжённая трубка опять была поднесена к его губам. - Занимательно. Занимательно. Что же мне об этом ничего не сообщили? Странно. Странные, стало быть, у меня консультанты.
"А не валяет ли он дурака? - подумал Ковригин. - Не может он не знать о том, что дворец бомбили! И в посёлке наверняка бродит легенда о бомбёжке сорок второго года. Что-то тут не так". И он, Ковригин, разволновался, чуть ли не принялся рассказывать владельцу стального литья, буровых и пароходства (или ещё чего там?) о том, что после бомбёжки беженцев взяли в свои дома поселковые жители (сострадание войны), и он несколько дней ночевал в доме товарки матери по агрономиям в Оранжерее, и каждое утро видел морозную сказку, узоры на оконном стекле, вату, уложенную между рамами в блёстках ёлочной мишуры и даже ватных лыжников и гномов с ёлки из мирной жизни. И, проснувшись, вслушивался, не воет ли над Журиным самолет с крестами на крыльях… То есть не он, конечно, Саша Ковригин, а Сашин отец с Сашиной бабушкой. Сливались они часто в соображениях Ковригина, будто бы военное пребывание в Журино было и в его жизни. Почему? Это Ковригин не брался разгадывать. Не ощущал нужды. Как не ощущал нужды отправиться в Журино с намерением искать там соответствия фантазиям или действительным находкам и озарениям отца… Хотя побывать в Журине, в дальней дворянской усадьбе, в особенности - приплыть туда бездельником на теплоходе, да ещё и испытав в путешествии лирическое приключение - это отчего же, это не помешало бы…
Но вот он и оказался в Журине.
Не исключалась и возможность приключения.
О нём, или, важнее, об объекте приключения, он теперь и думал. Впрочем, слово "приключение" отлипало от случая, какой, возможно, и не должен был сегодня произойти, оно казалось теперь Ковригину неприемлемым и пошлым.
А Острецов Ковригину надоел…
- Где размещались во дворце эвакуированные? - услышал Ковригин. - Это ведь были именно не беженцы, беженцев из Польши и местечек Белоруссии размещали в посёлке, а организованные эвакуированные, семьи московских ответработников, их привезли сюда на пароходе, с запасами продуктов, не голодали они не только из-за урожаев турищевской Оранжереи…
- Расселили нас по всем комнатам и коридорам речной части дома отдыха. В Башнях же люди жили какие-то особенные, и больше - мужчины, что в ту пору вызывало недоумение, их вроде бы чему-то учили. Нас же, то есть, извините, заговорился, отца с бабушкой поселили сначала в большом зале, там были ряды коек и при каждой койке - тумбочка. Говорили, что там когда-то был крепостной театр, не хуже Останкинского или там Юсуповского в Архангельском…
- Эко хватили! - сказал Острецов. - Сравнили с театром Гонзаго! Нет, здешний был поскромнее…
- Тогда-то там и вовсе никакого театра не было, - продолжил Ковригин. - Перед войной здесь кормила гостей столовая дома отдыха.
- С хорошими поварами, - кивнул Острецов.
- И что же там будет теперь? - спросил Ковригин. - Казино, ресторан или всё же театр? И если театр, то каким он станет? Крепостным или общедоступным?
Острецов взглянул на него резко, но вроде бы лишь с укоризной - экий вы, Ковригин, бестактный и приставучий господин, да и какое вам дело до моих забот или блажей. Но глаза его были сердитые, если не злые.
- Уж господа актёры, хозяева жизни, - сказал Острецов, - сами решат, какой театр им выгоднее - крепостной или общедоступный.
- Можно будет играть и на временной сцене, и с участием московских антрепризёров, - не мог успокоиться Ковригин.
- Вы назойливы, - на этот раз Острецов был мягок. - Конечно, нынешний день оглушил вас… Вы парите в закулисьях, а я бы посоветовал вам быть осмотрительнее и благоразумнее…
"А не скинуть ли мне этого советчика с балкона? И сейчас же?" - явилось Ковригину.
- Вы лучше расскажите, - предложил Острецов, - как пошла жизнь вашего отца с бабушкой по возвращении в замок из поселковых светёлок с морозными узорами на стёклах.
- Многие семьи были отправлены в Караганду, - сказал Ковригин. - В места, уж совсем будто бы недоступные врагу. Возможно, мужчины этих семей уже тогда были на подозрении. Потом, после войны, некоторые из них были посажены, расстреляны, а один из них даже и повешен, тот - довоенный любимец Сталина, стал правой рукой Власова. Сын этого Шеленкова, Юрка, был старшим приятелем отца, он-то и затевал все приключения в замке. В Москву он уже не вернулся. А отцу с бабушкой, как и нескольким другим семьям, определили местом проживания дворцовую церковь.
- Интересно! Интересно! - вновь оживился Острецов. - Её-то будем восстанавливать в первую очередь. А не сделал ли какие открытия в ней ваш любознательный отец?
- Пожалуй, что и открыл нечто, - задумался Ковригин. - Но говорил: "Надо ещё проверить…" И ещё говорил о версии своего приятеля Шеленкова, тот куда-то пролазил. Но в разговорах со мной об этой версии умалчивал. Шеленков же, увы…
- Печально, - покачал головой Острецов. - Но интересно. А не ездил ли ваш отец, уже взрослым, в Журино?
- Не раз собирался. Но всё как-то не выходило.
- Вы всё знаете о его поездках?
- Пожалуй, не всё… Была у меня пора после студенчества, газетная горячка, любови, мотания по стране, гусарское молодечество, когда я месяцами не общался со стариками. О чём теперь, конечно, сожалею. Отец мог в ту пору съездить в Журино… Мог…
- С потребностью: "Надо ещё проверить…"?
- Вряд ли, - сказал Ковригин, - просто тянуло в страну детства. Но коли и вправду съездил, мог разочароваться и расстроиться. А потому и мне не стал ничего рассказывать… На тетради же его я наткнулся недавно. Взял с собой лишь одну тетрадку. И ту лишь пролистал…
- А остальные тетради где? - спросил Острецов, причём трубка в его руке опять стала дёргаться.
- В Москве, - сказал Ковригин. - То есть не совсем в Москве. А у сестры на даче.
- "Ага! У сестры на даче! - выругал себя Ковригин. - Ещё и сестру в приключение втягиваешь! А оно может оказаться и опасным".
Острецов молчал. Глаза закрыл. Будто придремал.
"А ведь он не хочет отпускать меня, - подумал Ковригин. - Или что-то ещё желает выведать. Или, напротив, у него есть потребность выговориться человеку случайному, заезжему на пару дней из Москвы. Но меня-то волнует то, что происходит в Рыцарском зале. А я торчу здесь…"
- Да, кстати, Мстислав Фёдорович, - будто бы спохватился Ковригин. - Летом сорок второго воды в каскадных бассейнах не было. Замечательные места для игр. Отец вспоминал, как грелись рядом с ними на бетонных полах зелёные ящерицы и зелёные же лягушки…
- О зелёных ящерках - не знаю. Не видел, - сказал Острецов. - А зелёным лягушкам, как и виноградным улиткам, - разъяснение в франкоманских увлечениях Турищевых. Бетоном, кстати, замазали мрамор, нынче очищенный.
- Меня интересуют не кулинарные привязанности Турищева, другое, - сказал Ковригин. - Отчего у него была такая тяга к водяным существам, мифологическим и из местных поверий? Что за сюжет с хороводом лягушек вызвал фонтан вот здесь, под нашим балконом?
- Для меня и самого это загадка, - сказал Острецов. - Да, графский дом и дворы, северный и южный, сотворялись долго, доделки и покупки к ним в Италии продолжались и после кончины графа. Но всё по его велению, по его росписи ролей, скажем, по его сценарию, по его наброскам и ведомостям. Сюжет же и смыслы хотений или просто блажи барина и нам неведомы. Прямо под нами с вами аркады. Место для прогулок в дождливые дни, арки, никакого отношения не имеющие к нормам северного классицизма, зимой у нас - холода и сугробы, в пору дома отдыха арки заделали, но мы их открыли. Так вот, под каждой аркой - ниша, и во всех нишах - мраморные изваяния из Италии, чаше - копии, правда, восемнадцатого века, но есть и оригиналы музейного значения, о них из скромности умолчу… Все они были заказаны по списку графа Турищева. При доме отдыха их сволокли в коридоры и подвалы здания… Кстати, сейчас одно из наших мраморных украшений по настоянию городского Головы Михеева приветствует гостей Синежтура у вокзала на площади имени Каменной Бабы. Временно мы уступили её в аренду…
- Каллипига! - обрадовался Ковригин, будто родственницу его только что упомянули с почтением.
- Какая ещё Каллипига? - насторожился Острецов.
- Потом объясню, - сказал Ковригин. - А нельзя ли на минуту спуститься к аркам?
- Пожалуйста, - сказал Острецов и чуть повернул одну из балясин каменного парапета балкона.
Сдвинулась плита балконного пола, под ней сейчас же возникла лестница, надо полагать, чугунная, из одного семейства с лестницей у Заводского пруда.
- Не моя затея, - будто оправдываясь, произнёс Острецов. - Всё это фантазии и прожекты графа Николая Борисовича Турищева. Но их пришлось оживлять. Хотя систему и смысл фантазий, повторюсь, так и не удалось разгадать… Каллипига… Каллипига… Что же это за Каллипига такая?
А Ковригин уже и не слушал хозяина. Ниш под арками устроили тридцать шесть, и персонажи, оказалось, что и не только мраморные, но и гипсовые, и деревянные, и бронзовые, проживали в них самые разнообразные. Ходил Ковригин мимо них, рот открыв, и мыслей о каких-либо смыслах или системах в нём не могло сейчас возникнуть. Своё состояние он не способен был назвать. Удивление? Недоумение? Восхищение? Нет, решил Ковригин, оценки оставим на потом… В список, составленный графом Николаем Борисовичем для подаркадных ниш, угодили и мифологические личности, причём не обязательно с высот Олимпа, но и из античного сказочного простонародья, и олицетворения стихий природы, и странные божки или зверюги, явно не европейского происхождения…
- Да-а-а… - только и смог пробормотать Ковригин. Острецов, похоже, смотрел сейчас на турищевское собрание глазами Ковригина. То есть будто бы впервые.
- А это что такое? - удивился Ковригин. - Или кто это такой?
Из ниши зло смотрел на него огненно-коричневый зверь, задние лапы расставив в борцовской стойке, передние же - разведя, явно с намерением захватить чего-либо, причём на лапах его чуть ли не шевелились метровой длины когти-крюки.
- Лягушка, - сказал Острецов. - Лягушка, кажется… От ацтеков. Была завезена в Мадрид Кортесом. Никак не вспомню наименование…
А Ковригин вспомнил. Тлальтекугли. Видел, правда, без внимательного рассмотрения, в мифологическом справочнике. Теперь придётся рассмотреть…
- В фонтане же ведут хоровод лягушки совершенно обыкновенные… - задумался Ковригин. - Ага! А вот и наша Каллипига!
К Ковригину поспешил Острецов и был чрезвычайно удивлён увиденным.
- Отчего же она стоит задом к нам?
- Она же - Каллипига! То есть - Прекраснозадая. Как же ей ещё стоять? - воскликнул Ковригин.
- Но раньше она стояла к публике лицом! - разволновался Острецов. - И есть тут несуразность…
- Возможно, лицом к публике она стояла в дневные часы, - принялся размышлять Ковригин, - а ночью, при отсутствии интереса к ней, она ради удобства могла менять позы. В чём же тут несуразность?
- Позы - её дело! Несуразность в другом! Наша Каллипига обязана стоять сейчас на привокзальной площади имени Каменной Бабы. Я же говорил… Она сдана в аренду, и мне за неё заплачено. А она здесь. Дело тут уже в моей репутации. Не козни ли это градоначальника Михеева?..
- У вас ещё и медь пропала, - вспомнил Ковригин. И тут же отругал себя: "Что я вредничаю-то! Что я задираю сильного мира сего?"
- Медь пропала не у меня, а у театра, - Острецов сердито взглянул на Ковригина. - И она нашлась. У вас ещё есть вопросы ко мне?
Вопрос возник сейчас же. В нише слева от Каллипига стоял голый мужик (впрочем, кто в нишах графа Ведищева был не голый?) со свирелью в руке. Ковригину показалось, что мужик подмигнул ему: мол, привет, и не выдавай наших.
- А этот кем у вас числится? - обратился Ковригин к Острецову.
- Этот-то? - Острецов оглядел мужика, сердитость ушла из его глаз, и можно было подумать, что заинтересовавшая гостя личность хозяину приятна, они будто бы друзья, во всяком случае, видимо, отношения у них сложились беззаботно-весёлые. - Этот-то? Это наш шутник и забавник. Пан. А может, Сатир. А может, Силен. Он и сам себя то и дело путает.
Высказав одобрение шутнику и забавнику, Острецов взял и погладил тому мохнатую голову, может, даже позволил себе почесать шерсть возле рожков, вдруг там завелись насекомые. Ковригина не удивили бы ответные проявления чувств существа из кущ и полей под Афинами или Римом (не исключались и Зыкеевы грибные заросли), копытом козлиным, скажем, тот мог затопать и тем самым выразить удовольствие. Но мастер подсветки речного двора был чуток и луч прожектора направил в ниши с Каллипигой и Паном, дав возможность Ковригину понять, что перед ним не замерший мужик и не чучело, а именно мраморное изваяние, разные оттенки камня были, видимо, использованы скульптором для передачи особенностей персонажа.
- Он никуда не пропадал в последние дни? - спросил Ковригин.
- А куда ему пропадать и зачем? - удивился Острецов. - Ему и здесь снятся мозаичные сны. Нет, как стоял здесь, так и стоит.
- Странно, - пробормотал Ковригин. - Странно… Впрочем, что в нашем мире можно было бы посчитать не странным?..
- Чтоб и вам хотелось! - сейчас же услышал Ковригин. И прозвучало это будто бы с греческим акцентом. Или с древне-римским. Хотя различать особенности античных акцентов Ковригин не взялся бы.
- Что вы сказали, Александр Андреевич? - обеспокоился Острецов.
- Ничего. Я молчал. Возможно, кто-то произнес тост в Рыцарском зале, и сюда донеслось.
Тут же мраморный, с бурыми и черными вкраплениями камня, мужик подмигнул Ковригину: мол, всё путём. И заржал.
- Александр Андреевич, извините провинциала, - смиренно произнёс владелец (если он и впрямь владелец) Журина, домов в Шотландии, под Малагой и ещё неизвестно где. - Ваши интересы сейчас исключительно в Рыцарском зале, а я вас надолго отвлёк своим эгоистическим любопытством. Сейчас я препровожу вас к развлечениям, а сам займусь случаем с Каллипигой и площадью имени Каменной бабы. А потом мы как-нибудь вернёмся к разговору о Журине… Надеюсь, отыщутся записи и чертежи вашего батюшки. И ещё. Это мелочь. Но… Сейчас, я знаю, вы будете изучать подробности судеб не только Марины Мнишек, но и, скажем, царевны Софьи Алексеевны, Петровой сестры, может, и пьесу напишете… Личный мой интерес к Власьеву и стрелецкому полковнику Сухареву, если что обнаружится в архивах о них неожиданное, нижайше прошу сообщить мне об этом. Естественно, труд ваш и любезность сотрудничества со мной будут оплачены согласно моим финансовым возможностям… Конечно, неловко говорить об этом творческому человеку, но времена такие…
Ковригин выговорил в ответ нечто вежливо-обещающее.
Острецовым был подан ведомый ему сигнал, и под балкон южного фасада явились дворцовые служители промежуточной породы, явно без добродетельной выучки, если им и доверяли подавать завтраки хозяевам и гостям, то изящного произнесения слов "Овсянка, сэр!" от них ожидать пока не следовало. Один из них стал проводником Ковригина, другой открыл перед Острецовым экран ноутбука, и на нём высветилась площадь имени Каменной Бабы.
При возвращении в Рыцарский зал Ковригин вспоминал. Ацтеки. Лягушка по имени Тлальтекутли. С клыками и когтями на лапах. Не зверь это никакой! Не зверь! И не лягушка! Земля! Именно такой представляли ацтеки Землю!
Впрочем он, Ковригин, мог и напутать…
25
В Рыцарском зале ацтеки с лягушками и даже прекраснозадая Каллипига с нагловатым, но упорным голым мужиком были мгновенно забыты.
Над Большой Рекой было тихо и грустно, а здесь всё будто бы звенело, звякало и куралесило. Но вскоре Ковригину стало понятно, что не всё куралесило. И не все. Иные и грустили. Или даже дремали. Отсутствие Ковригина мало кого озаботило. Ну, если двух-трёх человек. Натали Свиридова, хотя и изобразила недовольство возмутительным поведением кавалера, ей обязанного столь шумным успехом и признанием, без него явно не скучала.
- Садись, садись, озорник! - распорядилась Свиридова. - И сдвинем бокалы! За нашу с тобой молодость!
- А-а! - поднял голову звезда театра и кино Пантюхов. - Караваев явился. Васенька, сейчас примется читать сонеты. Это уместно под готическими сводами.
- Пантюхов! - рассмеялась Свиридова. - Тебя сбросят с башни в ров на съедение львам! Хотя львы, возможно, тобой и побрезгуют. Здесь нет Караваевых. Это Сашенька Ковригин, автор пьесы "Маринкина башня"!