А застолье в Рыцарском зале, пожалуй, утомилось или ожидало нового сюжетного поворота. Слух прошелестел, мол, через полчаса фейерверки с винными фонтанами. Слух этот вызвал неизбывность оживления. Оказавшийся рядом с Ковригиным Пантюгрюеша-Пантюхов с высохшими уже и взлохмаченными кудрями посчитал, что после винных фонтанов наверняка какой-нибудь вандейской бурды или хуже того - шампанского всех сморит и его тоже, а потому надо заполнять утробу не пропавшими пока со столов яствами и напитками. При этом ещё и потребовал:
- Лебедей запечённых несите!
И ведь не принесли.
Ковригин пытался обнаружить где-либо "Е. и М.", понять её состояние и даже подать ей сигнал, мол, прочитано, ощутить и её отношение к этому сигналу, но ни в одной из людских стаек Хмелёву не углядел. Это его расстроило.
То есть теперь Ковригина волновало не только присутствие вблизи него Хмелёвой, но и её отсутствие. Без неё Ковригину было скучно и одиноко. Остальные люди стали ему безразличны.
Дурь, милостивый государь, сказал себе Ковригин, именно дурь!
Служитель в коричневом сюртуке подал Ковригину конверт с номером и ключом его гостевой комнаты. Тут же рядом с Ковригиным оказались Натали Свиридова и её синежтурские почитательницы - Ярославцева и Древеснова. И Пантюхов с Сутыриным.
- Башня Северо-восточная, Часовая, - огласил Ковригин для любопытствующих, - опочивальня № 19. Бывшая комната гувернёра дофина.
- Какого ещё дофина? - удивился Сутырин.
- Надо полагать, французского…
- А моя опочивальня семнадцатая! - обрадовалась Свиридова. - Будем пробираться друг к другу со свечами! А вокруг - Монтекки и Капулетти! Да не пугайся ты, Сашенька! Я шучу!
Но Ковригину показалось, что она и не шутит.
- Мы с Парашей ярусами ниже! - сообщила Ярославцева.
Теперь, пусть и ненадолго, Ковригину удалось рассмотреть Ярославцеву. Рослая, как и Хмелёва, такие нынче детки пошли. Раньше рослых актрис судьба выталкивала в дикторши. Но в отличие от Хмелёвой - широкая в кости. Смешливая, крепкая. Кровь с молоком. С умными карими глазами. И вовсе не из простушек. Не из субреток. И скорее создана не для комедий (хотя и в них может быть хороша), а для драм. Холодцов, хоть и прохиндей, но с цепким глазом. Возможно, именно такой и представлял царевну Софью Суриков. За такой стрельцы пошли бы…
- У вас наверняка была пышная коса… - произнёс вдруг Ковригин.
- Точно! - рассмеялась Ярославцева. - Толстая, как канат. Из-за вашей "Маринкиной башни" пошла в реквизит на службу стилистам. Не жалею…
- Какой ты у нас любезный дамам, Ковригин! - заявил Пантюхов. - Жаль, что я не научился писать сонеты. Хотя о чём жалеть-то! Тебе отвели койку в Бабской башне! Значит, ты безопасный. Значит, ты не способен нарушить чьи-либо эротические интересы. Небось и справки навели. И тебе можно доверять, как евнуху. А такого удальца и охальника, как я, пожелали укротить и упрятать подальше от милых дам.
Знаток символов в архитектуре расхохотался зловеще, и тотчас же электрический свет в Рыцарском зале погас.
Милые дамы и Сутырин попытались удальца и охальника укорять, но тут же и замолчали. Вдруг темнота была вызвана вовсе не режиссёрским сценарием, а мрачной энергетикой здешних стен, шутками духов и привидений. Страшно стало…
- Сейчас нам всем и выдадут Аленькие цветки, - прошептал Пантюхов, и не было в его голосе радости.
А Ковригина кто-то поцеловал в губы. Не чмокнул, а поцеловал. То есть поцеловала.
Ковригин растерялся. Пытался вспомнить запах женщины, ему, несомненно, знакомый. Но, пока вспоминал, пламя факелов осветило Рыцарский зал.
Факелов было не меньше пятидесяти. Своды зала подчинились колебаниям огней ручных и настенных светильников. Факелы крепились в кольцах, вбитых в камни стен, держались в пазах металлических доспехов, вздымали их и руки необученных пока Ланцелотов и шотладских стрелков. Из тьмы, из камней выступила юная дева, облачённая в костюм оруженосца: чёрный пурпуэн, стеганый ватник, надеваемый под латы, длинные шоссы - облегающие ноги штаны-чулки, чёрно-серый шерстяной капюшон с "хвостом" (описание костюма Ковригин позже выудил из всё того же презента ресторана "Лягушки" с рассказом об упоительной жизни в замках Луары). От героической Жанны Д'Арк явившаяся дева с жезлом в руке отличалась причёской и цветом волос. У Орлеанской девственницы чёрные волосы были пострижены в кружок. У Журинской девы светло-русые с рыжими прядями локоны спадали на плечи. И хотя она была вооружена кинжалом, больше походила на церемониймейстера, готового объявить о переменах в ночном действе.
Гостей призывали в парадный двор замка к площади у подъёмного моста.
Естественно, оруженосцем-церемонимейстером была Хмелёва.
Значит, во тьме вовсе не Хмелёва целовала Ковригина в губы.
Хотя мало ли что могло происходить в замке с привидениями.
И ещё одно соображение посетило Ковригина.
Марина Мнишек! Жанна Д' Арк. Кто следующая?
И ещё. На самом ли деле Хмелёва дерзила, отказываясь надевать платье британской принцессы, или же способствовала чьему-то простодушному либо, напротив, изощрённому развлечению?
Впрочем, ему-то, Ковригину, какое до всего до этого было дело?
Фейерверк его отчасти разочаровал. Впрочем, при нынешних-то регулярных чудесах на артиллерийских складах в Малороссии громыхания и видения в небесах мало кого могли удивить. Да и простое дружелюбное кормление лицедеев и лиц, к их трудам и грехам причастных, не стоило канонад и пожаров. Ко всему прочему китайские пиротехнические ширпотребы избаловали публику, в Москве теперь за каждым забором и по поводу прибавления в кроличьих семействах что-то шипит, свистит и разлетается под детские восторги в цветные клочья над берёзами, после чего эффекты, некогда заставлявшие ахать и вытягивать шеи, кажутся лишь непременной добавкой к шашлыкам и барбекю из кур.
Словом, постояли на гранитных плитах, задрав головы, попытались разгадать суть иных узоров, вензелей (наверняка связанных с эмблематикой рода Турищевых), фигур, возникавших в небе и тут же опадавших звёздной пылью, и чуть ли не принялись зевать. Ковригину якобы увиделись в небе водяные потоки и в них - тритоны, нимфы, возможно, земноводные, лягушки в их числе, прочие существа из мифологических построений графа Турищева. Но подумал об этом как-то вяло, будто задрёмывая, зрелище показалось ему манерно-старомодным, и смыслы или подсказки выискивать в нём, на его взгляд, было бы делом излишним.
Впрочем, фиолетовый туман, окутавший замок, несколько встревожил его. Отчего он фиолетовый? И ведь кто-то предупреждал его именно о фиолетовом тумане от Реки. Вера. Вера Алексеевна Антонова. Опекунша шальной девицы Хмелёвой. Она и предупреждала.
Однако не на всех подействовал фиолетовый туман, не всех ещё клонило ко сну и покою. Особо крепкие организмы продолжали требовать удовольствий и баловства у винных фонтанов. Пантюхов продегустировал их букетные и крепостные свойства и пришёл к выводу, что наиболее красив и целесообразен фонтан настойки морошки на коньяке. При этой оценке совместились патриотические устремления Пантюхова с уважением к исторической традиции франкомана графа Турищева. А генерала Люфтваффе Головачёва видели у фонтана с туренским вином.
- Ну что, Ковригин, - загоготал Пантюхов, - помни о привидениях! Залетит к тебе Головачёв, в окно вампиром биться будет. Или прирежет тебя Синяя Борода типа Блинова. Или проберётся к тебе сквозь стены за сонетами Свиридова Наталья Борисовна!
"Нет, надо завтра же убираться в Москву! - пообещал себе Ковригин, - И не в Москву даже, а в Аягуз. Или в Соль-Илецк, там урожай арбузов…"
А на него призывно глядели Натали Свиридова с приставшими к ней Ярославцевой и Древесновой.
Оруженосца же церемониймейстера с жезлом в руке нигде видно не было.
Как, впрочем, и загадочного в конце празднества господина Острецова.
Ковригин позволил прислужнику в коричневом сюртуке довести его до опочивальни номер девятнадцать.
Опочивальня, или гостевая комната, Ковригина не обрадовала. В конверте, поданном ему в Рыцарском зале, она именовалась комнатой гувернёра дофина. "Понтярщики! - проворчал Ковригин. В лучшем случае здесь дежурил какой-нибудь стражник или наблюдатель за подходами и подъездами к замку. Сундук - не с выгнутой, а с плоской крышкой, вроде бы - и стол, и сундук. Койка будто бы из хитровской ночлежки. И алебарда у двери. Видимо, на случай визитов вампиров и ведьм. "Лучше бы завели осиновый кол, - посчитал Ковригин. Увиделась и низкая дверца, возможно, она открыла ход в место обслуживания обмена веществ. Это было бы славно. Вот, пожалуй, и всё. Хотя нет, в малой нише в стене тихо стоял телевизор. Запах же в опочивальне был казённо-гостиничный. Химией пах и ковёр, но он, мягкий, лохматый, тёплый, оказался приятен Ковригину. Окно имелось одно, именно окно, а не амбразура сторожевой башни, и это Ковригина не расстроило.
Он сознавал, что сейчас рухнет - или на койку, или на лохматый ковёр - и задрыхнет без снов, и его не разбудит не то чтобы охотничий рожок (хотя при чём тут охотничий рожок?), но и сводный духовой оркестр вместе с шотландскими волынщиками. День был прожит плотный, настырный и нервный.
Но поглядел, идиот, на часы. Половина четвёртого. Попробуй засни. Попробуй забудь просьбу - с четырёх до половины пятого ожидать некий знак, а для того держать форточку открытой.
Просьба просьбой, но чем поддерживать в себе бодрость? Минут пять посидел на сундуке, однако понял, силы воли в нём подорваны, а в обусловленное время, возможно, лишь продолжатся чьи-то забавы, не исключено, что и с привидениями, ну и пусть, ну и обойдутся в этих забавах без него, Ковригина. А потому нечего мучить организм и откладывать сон. Форточку, правда, Ковригин не закрыл, а пододвинул к себе алебарду на случай прилёта вурдалаков или баб на помеле, раздеваться не стал, лишь ботинки стряс с ног и улёгся на колючее войлочное, но, может быть, и верблюжье одеяло. Что-то заставило его нажать на пульт телевизора, и он вдруг услышал: "Софья родилась с двумя зубами, резцами, и бабка повитуха в удивлении воскликнула: "Это неспроста!".
Ковригин, отогнав от себя дрёму, вскоре сообразил, что новорождённая с двумя зубами не кто иная, как дочь царя Алексея Михайловича Софья. Что была за программа, какой канал вещал или же просто местного изготовления кассета открывала гостю замка тайны московской царевны, Ковригин понять так и не смог. Передача была как бы документальная, с игровыми эпизодами, и комментариями по ходу показа трёх пухлощёких дам, авторитетных в эзотерических и магических кругах. Эзотерини согласились с мнением бабки повитухи, что два зуба кремлёвской дитяти сразу же обнаружили в Софье способности к чародейству. Чародейкой (Ковригин так и не понял, в каком возрасте) Софья приворожила красавца князя Василия Васильевича Голицына. Но у Голицына была любовница, португалка Луна, отдававшаяся князю исключительно не снимая чёрной вуали. Оказалось, что эта португалка Луна (Ковригин прежде ничего не слышал о португалке Луне) была воспитательницей, а потом и дуэньей Софьи Алексеевны. В конце концов Голицыну и по собственным сексуальным ощущениям, и по подсказке самого проницательного в ту пору юродивого открылось, что Софья и португалка Луна - одно знойное тело. Попалась ему на глаза и чёрная вуаль (хранилась в сундуке Софьи). Но завороженный Голицын так и не смог освободиться от страсти. А Софья желала возвести любимого в Государи. Для этого она решила извести старшего брата Федора Алексеевича, царя уже, и его семейство. Во время спектакля, а играли русскую народную драму "Баба Яга, костяная нога", Софья произвела со сцены некий зловещий жест, отчего царь Фёдор свалился с трона, неожиданно заговорил на иностранных языках, но остался жив. Бедолаге Софье пришлось в чёрной вуали идти в Немецкую слободу, и там лекарь Даниэль сотворил для неё заклятие на яблоко. Яблоко было вручено царю Фёдору, тот укусил сочный бок и в сей момент помер. Но, к неудовольствию Софьи, принялся подрастать младший сводный братишка Софьи, потешник, и ей пришлось готовить новые козни. Последовали истории, связанные со стрельцами, Хованским, Шакловитым, двумя Крымскими походами и т. д. Голицына в игровых иллюстрациях изображал некий опереточный любовник в странном френче, а Софья была зловеще хороша. Встречались они в каких-то опять же странных помещениях, обитых голыми досками, хотя оба проживали в каменных, богато обставленных палатах.
Ковригин сидел на койке, свесив ноги, и повторял про себя: "Надо же! Надо же!"
Всякую чушь несли с экрана каждый день, и к этому граждане привыкли. Завлекательно-безответственными были и тексты исторических детективов, опять же и за них добровольно и с охотой люди отдавали деньги в кассы. Их выбор и их интерес. Но по поводу португалки де Луны (ударение на "у") с её чёрной вуалью Ковригин успокоиться не мог. Откуда она взялась, да ещё и с таким именем? Не из оперы ли "Дон Карлос", где пел баритоном граф де Луна? Был в реальности в Москве лекарь Даниэль, его действительно обвинили в отравлении Фёдора Алексеевича и растерзали. Но португалка-то де Луна откуда взялась? Ну ладно, дитя из лона царицы Милославской с двумя зубами. В возможность такой легенды можно было поверить без раздражения. Но португалка-то де Луна… Не в тренеры ли футбольной команды выписывали её из Лиссабона?..
"Погоди, - сказал себе Ковригин, - это же замковый телевизор! Зрелище с сюжетом о царевне Софье тебе могли подсунуть и со сверхзадачей…"
А на экране, не погашенном Ковригиным, тем временем вели сражения войска Уганды и Бурунди, и рожи в крупных планах возникали самые зверские и голодные. Шла ночная передача "Евроньюс".
"Рядом опочивальня Свиридовой, - подумал Ковригин, - не зайти ли к ней и не выяснить, какие нынче ей предложены телевизором картины жизни?"
И тут же убоялся своего желания.
Чур меня! Чур! Ломиться теперь в дверь Свиридовой! Упаси Боже!
Был бы соседом Пантюхов, ещё можно было бы направиться к нему со своими любопытствами. Но Пантюхова вряд ли бы разбудили сейчас и залпы тысячи орудий. Или Ковригин был бы причислен к привидениям и изувечен ударом алебарды. А главное, до четырёх часов ночи оставалось пять минут, и надо было сидеть под форточкой. И Ковригин сидел, пододвинув к окну сундук.
Телевизор он выключил, и напряжением слуха расцепил звуки, иные из них - слипшиеся или же сплетённые в несовместимые сочетания. Порой раздавались будто бы призывы Свиридовой, голос её Ковригину был известен сто лет, не изменился и не постарел, то будто бы плакала обиженная девочка, то хохотала довольная чьей-то лаской женщина, и смех её обтекали звуки свирели - не мужик ли с лохмами на голове щекотал в аркаде речного двора сбежавшую с привокзальной площади Каллипигу, то в перебранку с властями вступал зыкеевский сосед Ковригина Кардиганов-Амазонкин (неужели и этот всё же проник в замок?), то гоготал Пантюхов и ревел: "Грозный царь пировал и веселился!.. И повесить!". Однако всё это были звуки Ковригину знакомые, понятные, а потому и безвредные. Но случались - конский топот и лязг металла, взрывы, сначала дальние, потом - сотрясавшие башню (сундук под Ковригиным подпрыгивал), вой неведомых Ковригину существ, будто бы прикованных где-то неподалёку цепями к стенам, рыки оголодавших зверей, шелест мёртвых крыл, позёвывания с угрозами проснуться и всё пожрать, выморенных временем животных, ящеров каких-нибудь или даже гигантских саблезубых лягушек (бред какой-то, выругался Ковригин, но бред не прекращался, и сундук словно в нервном ознобе не переставал подпрыгивать).
Что-то тихонько звякнуло о стекло.
Ковригин вскочил на сундук.
Прямо перед форточкой на шелковом шнуре с гирькой отвеса внизу покачивался сложенный треугольником лист бумаги.
Ковригин схватил пальцами белый треугольник, и шелковый шнур сейчас же уполз вверх.
Ковригин выщелкнул лампу в комнате, присел на сундук, тот всё ещё дрожал и подпрыгивал, и при свете зажигалки прочитал послание.
"А. А., дорогой! Мне кажется, я поняла вашу натуру и знаю, что вы человек отважный. Стою перед вами на коленях и молю вас спасти меня! Здесь я погибну или зачахну в башне. Если решите узнать подробности моих обстоятельств, приходите завтра в три часа на Колёсную улицу, в дом № 14. Буду ждать в надежде, что Вы не дадите мне погибнуть. Ваша Е.+ М. Записку, прошу, уничтожьте!"
Отчего же не прозвучала музыка Петра Ильича? Надо бы… Хорошо хоть встреча назначена не у Зимней Канавки. Впрочем, наверняка и на Колёсной улице есть где утопиться. "Ну уж нет! - решительно сказал себе Ковригин. - Обойдёмся без рыцарских приключений и спасений дев от драконов и чудовищ!" Завтра же и с утра следовало бежать из Среднего Синежтура. Тем более что повод, и вполне добродетельный, имелся. Но если и не добродетельный, то хотя бы не позорный, а профессионально-необходимый. Опередить Блинова уже не удастся, но оспорить на Большой Бронной его авантюру требовалось.
Теперь, разъяснив загадку с форточкой, можно было бы и выспаться. Но прежде, конечно, по правилам игры следовало уничтожить послание с мольбой на коленях. Разжёвывать его у Ковригина не возникло желания. Как он и предполагал, за низкой дверцей находились умывальник и унитаз. Послание было сожжено, и пепел его вода направила в дырки умывальника.
Ковригин посчитал необходимым закрыть форточку. А она не закрывалась. Через форточку же попёрло в комнату нечто фиолетовое, то ли туман, то ли дым. "Не желают ли меня уморить?" - испугался Ковригин. Ему стало казаться, что он задыхается. Ковригин намочил тонкое полотенце для рук и прикрыл им рот и ноздри. Но ощущения удушья и страха не исчезли. Попытки Ковригина открыть дверь и выскочить на винтовую простенную лестницу башни толку не дали. Засов двери будто заклинило, а потом Ковригина остановили звуки. Дверь была металлической, и чем стали её скрести с тишайшими, но услышанными просьбами: "Сашенька, открой!" - Ковригин понять не мог, не когтями же и не стальными наручьями доспехов? Скребки и тихие просьбы сменились наглым взламыванием двери со злыми ударами по ней. Били чуть ли не ломами или копьями. "Этак и дверь пробьют, и меня к ней прибулавят, как высушенную бабочку" - Ковригин отскочил от двери в надежде отворить окно и по уступам камней (занимался некогда скалолазанием) спуститься на плиты предмостной площади. Но тут же увидел за стеклом зловещую рожу Головачёва, выряженного генералом Люфтваффе, на плечах Головачёва была растопыренная руками генерала плащ-палатка, отчего сам генерал казался гигантской летучей мышью, губы его шевелились, и по ним Ковригину читалось: опять, негодяй (он, Ковригин), позволяешь себе обижать прекрасную женщину!
"Какую? Какую именно прекрасную женщину?" - хотелось спросить Ковригину. Но фиолетовый дым забивал ему рот…
"В сундук! В сундуке! - будто бы послышалось Ковригину. - Открой сундук! Там противогаз!"
Ковригин рывком откинул крышку сундука, опустил в сундук руку и выволок оттуда чёрную вуаль.