"Чур меня!" - перекрестился Ковригин. Отшвырнул от себя вуаль (вот тебе и португалка де Луна!), но вуаль, отлетевшая было сантиметров на пятнадцать, свилась змеёй, вернулась к Ковригину и стала обтягивать ему шею. И всё же ему удалось стянуть с себя нежнейших свойств удавку, скатать её в ком, взвывший будто от боли, и выбросить ком в форточку.
Сейчас же фиолетовый дым был вытянут ветром от реки в воздухи над замком.
Генерал Люфтваффе взмахнул крыльями плащ-палатки и улетел в неведомом направлении. При этом предъявив фиолетовой ночи выточенный из гранита профиль.
"Не он ли бомбил Журино в сорок втором году?" - пришло в голову Ковригину.
Тут он рухнул на гостевую койку и задрых.
28
В автомобили и автобусы рассаживались в двенадцать дня. Ковригину показалось, что и автомобили выглядели помятыми.
Хмелёву Ковригин не увидел.
- Уже отбыла, - сказала Антонова.
"То есть узницей в башне не осталась. Уже хорошо". Но она, видимо, и не предполагала пребывать узницей именно сегодня, раз назначила свидание на Колёсной улице. А раннее убытие Хмелёвой и её отсутствие на большом разъезде облегчало Ковригину устанавливать лад в душе. Не надо было смотреть в глаза Хмелёвой, не надо было врать ей. На Колёсную улицу в три часа дня являться он не собирался.
Господин Острецов прощался с гостями, улыбался иногда, но был, пожалуй, мрачнее или хотя бы печальнее вчерашнего. Возможно, и он устал от празднества не меньше заметно утомлённых или даже сокрушённых забавами, яствами и винными фонтанами призванных в его владение личностей.
Пантюхов и тот помалкивал и еле волочил ноги.
Кстати, сообразил вдруг Ковригин, среди призванных не было ни одного китайца или японца, или тем более индонезийца.
Странно…
Натали Свиридова подошла к Ковригину и нежным пальчиком ему пригрозила:
- Нехорошо, Ковригин, нехорошо! Я тебе в дверь стучалась, деликатно и робко, как мы и договаривались. А ты дверь не открыл. Давний друг, называется. А мне было не по себе. Нехорошо…
Дарования юные, Ярославцева и Древеснова, чемоданы и баулы готовые таскать за приветившей их Звездой, хоть и улыбались Ковригину, но кивками дали понять: действительно нехорошо…
Выяснилось, что, по новым творческим и финансовым расчетам, Свиридова с командой чёса через час с Журинской же пристани отправится теплоходом в Казань, а потом и в Нижний, где их ждут миллионы поклонников, уже рассевшихся в театральных и спортивных сооружениях.
- Но я тебя в Москве непременно сыщу, - сказала Свиридова, - а то ты совсем отбился от рук!
- Не сомневаюсь, - сказал Ковригин. - Приговор пересмотру не подлежит и будет приведен в исполнение…
- Что, что? - нахмурилась Свиридова.
- Я пошутил, - поспешил Ковригин. - Неуместно и глупо пошутил…
Подошедший к Ковригину Острецов напомнил о своём желании поговорить не спеша и всерьёз о Журинском замке и о пребывании в нём отца Ковригина.
- Я не забыл, - быстро сказал Ковригин. - Кстати, ночью я вспомнил кое-что из рассказов отца.
И тут же замолчал. Будто бы испугался выговорить утренние, удивившие его, полудремотные ощущения.
- Вот и хорошо, - сказал Острецов. - Вы ведь пробудете в Синежтуре ещё несколько дней?
- Должен был бы… - промямлил Ковригин. И тут же добавил на всякий случай: - Правда, придётся сегодня позвонить редактору журнала… Мало ли что…
- Я вас понимаю, - кивнул Острецов. - Это самое существенное в жизни - "Мало ли что"…
Чтобы не глядеть в глаза и Острецову, Ковригин принялся рассматривать подробности башни и будто бы отыскивать окно собственной опочивальни. Форточка по-прежнему была открыта.
- Какие пинакли и люкарны замечательные, - произнес на всякий случай Ковригин. - Все линии возносят здание в выси!
Откуда же спускался ночью шелковый шнур с гирькой отвеса? И чья рука его опускала? Не в самом ли островерхом завершении башни проводила фиолетовую ночь "Ваша Е.+М."? Но там имелись лишь щели бойниц… Впрочем, шатёр завершения обходила терраса с зубчатым карнизом. И он, Ковригин, на этой террасе не раз бывал. Ковригина зазнобило. Когда бывал? Когда? В детстве, в детстве, кто-то будто принялся успокаивать его. Но успокоить не мог. Вернулись недавние ощущения, испытанные в утренней полудремоте. И он снова вспомнил, как смог пробраться из бывшей молельни внутристенным ходом во французскую башню. Когда это было? До бомбёжки? Или после неё? Не важно… И будто бы им с Юркой Шеленковым в нишах хода (у Юрки в руке был факел из промасленной тряпки) увиделись скелеты, то есть это Юрка уверил его в том, что он увидел скелеты и что они шевелятся…
Так, завелись в нём внутренние голоса и возникли видения! Хорошо хоть не открылся ему в сундуке клад с пиастрами. Нет, надо сегодня же бежать из Синежтура!
Но сундук-то был.
- Вы что-то увидели? - обеспокоенно спросил Острецов.
- Так… - небрежно выговорил Ковригин. - Просто посмотрел на свою форточку.
Взгляд его съехал по камням башни к плитам парадного двора, и была обнаружена на одной из серых плит чёрная тряпка. Подойти к ней и уж тем более поднять её Ковригин не решился.
- В университете и после него, - сказал он, - года три занимался скалолазанием. И сейчас прикинул, смог бы я спуститься по стене из назначенной мне комнаты. Выходит, что смог бы… Уступы всякие, украшения… И главное - швы промазок между камнями, чуть утопленные временем, позволили бы… Правда, руки и ноги у меня уже не те… И стена нынче влажная…
- Свиридова, - выступил вперёд Пантюхов с опохмельной чашей в руке, преподнесённой ему службой выживания, - сколько же ты всего упустила. Он ведь не только сонеты сплетает, но и человек-паук, небось, и серенады при подъёмах в твои затворы петь смог бы…
- Чтоб и вам хотелось! - сказал Ковригин.
- Это уж непременно! - воскликнул Пантюхов. - И на пароходы!
- Ему, Пантюхов, нужны теперь другие затворницы, - вздохнула Свиридова, - в Маринкиных башнях…
- Наталья Борисовна, - встревожился Острецов, - как это ни печально, но мне придётся на самом деле проводить вас сейчас на поселковую пристань, это в двух километрах, все ваши вещи и реквизит туда уже доставлены…
- Это и впрямь печально, - согласилась Свиридова, - но что поделаешь…
- Искусство, оно требует… - такими были первые слова Головачёва, услышанные Ковригиным в Журине.
- А что это за тряпка? - поинтересовалась вдруг дебютантка Древеснова, её журинские утомления лишь раззадорили и расцветили.
- Какая тряпка?
- Да вон валяется, чёрная! - сказала Древеснова. - Прямо под форточкой Александра Андреевича.
Древеснова подошла к тряпке, подняла её, распушила, рукой подёргала, будто желая стрясти с неё воду или грязь.
- А это, между прочим, вуаль, - сказала Древеснова. - Прямо, чтобы играть какую-нибудь испанку или португалку. К ней бы ещё веер! Александр Андреевич, вы позволите взять её на память? Как сувенир.
- Я-то тут при чём? - сказал Ковригин.
А вуаль уже прикрыла лицо Древесновой, готовой принять позу испанской танцовщицы с кастаньетами в правой руке и веером в левой. "Красавицы Кадикса замуж не хотят…"
- Уважаемая госпожа Древеснова, - наклонив голову, обратился к красавице Кадикса Острецов. - Позвольте лишить вас сувенира. Это просто тряпка. К форточке Александра Андреевича она не имеет никакого отношения. Служители, допустившие мусор у стен замка, будут наказаны.
Тряпка без всяких деликатностей была отобрана у Древесновой служителем, вытянувшимся в должностном усердии поблизости, Острецов её не передал, а сунул в карман длиннополого осеннего пальто, серого в крапинку.
У Журинской пристани загудел теплоход.
- Ну, всё! - провозгласил Острецов. - Машины поданы, корабль ждёт.
- Вуали спрятались, - тихо пропел Пантюхов, - опали лютики, а с ними и аленькие цветы…
- Ковригин, - заявила Свиридова, - уважь женщину на прощанье, обними и расцелуй!
Впрочем, дожидаться действий Ковригина она не стала, сама шагнула к нему, обняла его, своими губами нашла его губы, и Ковригин ощутил, что она сейчас не играет, что Натали встрече с ним в Синежтуре рада и что она ему не противна…
- В Москве я тебя найду, - сказала Свиридова, уже усаживаясь на заднее сиденье "порше". - Есть о чём поговорить и что вспомнить. Ты мне дал правильный номер телефона?
- Правильный, правильный, - подтвердил Ковригин.
Когда автомобили покатили к пристани, Ковригин вспомнил, что номер-то он дал правильный, но того самого телефона, который был упрятан им под камнями у платформы "Речник" и наверняка давно разрядился. А если и не разрядился, то обитался в чьём-либо кармане, продавца яблок фермера Макара, например, или какого-нибудь другого хозяина, вполне возможно, поклонника актрисы Свиридовой, а то и просто бомжа.
Зачем надо было обманывать женщину, укорил себя Ковригин.
По рассеянности, ответил сам себе. И из опасений.
А коли и впрямь у неё возникнет нужда, она найдёт его без особых усилий.
Отчего-то Ковригину стало грустно.
Не о юности ли своей он загрустил, не о времени ли, когда он и вправду был способен по карнизам, по швам промазок между камнями одолеть стену ради романтического предприятия, не о влюблённости ли своей в выпускницу театрального училища?
Но лишь только Ковригин увидел, как в автобус для обслуги и гостей пятистепенных поднимается уныло-обескураженный Кардиганов-Амазонкин, все грусти его исчезли.
Всё же пробился в замок! Но зачем ему Синежтур и Журино? У самого ли него есть интерес к здешним местам и обстоятельствам, или кто-то держит его в своей затее инструментом?..
И кто это - кто-то? Не знакомая ли Ковригину…
Ковригину не дали додумать. Сильная рука втянула его в металлическую повозку, и Ковригин оказался рядом с Верой Алексеевной Антоновой на кожаном сиденье "мерседеса". Вместе с ним в машине направились в Синежтур Долли и Николай Макарович Белозёров.
- У вас воротник загнулся, - сказала Антонова и поправила Ковригину воротник.
Тепло приязни ощутил Ковригин после прикосновений рук Антоновой. "Черты лица у неё хорошие, - подумал Ковригин. - Крупные, сочные. И глаза добрые… И мне бы такую опекуншу…"
- О здравом смысле помните, - сказала Антонова, - мы вчера о нём с вами говорили…
- Помню, - тихо сказал Ковригин.
Минут через сорок прикатили к Привокзальной площади.
- Ба! - обрадовался Ковригин. - А Каллипига здесь стоит, как и стояла!
- Какая ещё Каллипига? - удивилась Долли.
- Каллипига - прекраснозадая по-эллински, баба эта каменная имени площади. То есть наоборот. Из журинского собрания, из ниши приречной аркады.
- А куда ей деваться? Она стоит здесь по контракту, - строго сказал Белозёров. И тут же рассмеялся: - А мраморные обломки пунктам приёма пока без надобности!
Возник повод задать вопрос Николаю Макаровичу насчёт сверкания меди, но Ковригин посчитал: пожелает Белозёров рассказать о меди, расскажет.
- Нет, у нашей меди другое приключение, - мрачно заявил Белозёров, оценив собственную неловкость, - и оно пока не разгадано…
К гостинице Ковригина доставили ровно в тринадцать ноль-ноль.
- Надеюсь, ещё увидимся, - заворковала Долли, - а то ведь вы укатите в Москву, и оттуда мы вам будем казаться надоедливой мошкой…
- Ну, что вы, милая Долли! - искренне заявил Ковригин, - вы всегда останетесь мне приятны, и наше знакомство, не сомневаюсь, будет иметь продолжение.
Сгоряча он чуть было не пригласил компанию отужинать в ресторане "Лягушки", но сообразил, что до ужина он, возможно, исчезнет из Синежтура.
В гостиничном номере он схватил тетради с записками отца, но сейчас же засунул их в чемодан. Испугался. А вдруг и впрямь всё, что происходило с отцом в детстве, в Журине в частности, переместилось в его сознание и растворилось чувствами и физическими ощущениями в его натуре? Не хватало ещё ему такого подарка!
Надо было забыть о Журине и звонить в Москву. Нетерпелось сделать это в замке во время завтрака, но блокнот с номером Авторского агентства лежал в гостинице. И вот теперь Ковригин взволновался. А не посмеются ли сейчас на четвёртом этаже дома на Большой Бронной над жалким плагиатором? Или хуже того - над обнаглевшим самозванцем. Юлий Валентинович Блинов кого хочешь мог разжалобить (сирота пермская!), вызвать к себе творческое сострадание, а если же он принёсся на Бронную со всеми необходимыми бумагами, рукописями, свидетельством трудов и мук - авторучкой ("ею всё написано, вот смотрите"), а выслушивали его женщины, то дело можно было посчитать решенным. И далее, наверное, Блинов полетел к юристам, сочинять челобитную с требованием осудить клеветника и сыскать с него какой-нибудь миллион за моральный ущерб.
На Большой Бронной трубку взяла именно женщина. Зинаида Артёмовна Злобина. Ковригин назвал себя и принялся объяснять по какому поводу он звонит.
- А по вашему делу всё решено, - сказала Злобина, как почудилось Ковригину, устало или с раздражением.
- То есть как? - удивился Ковригин. - Я уверяю вас, рукопись Блинов мог предъявить только фальшивую, любой криминалист определит возраст бумаги…
А и сам ведь собирался исполнить рукопись "заново"…
- Какой криминалист? Какой возраст бумаги? Какой Блинов? - Злобина заговорила сердито. - Вы, собственно, кто?
- Я - Александр Андреевич Ковригин, литератор, - сказал Ковригин. - Я звоню из Среднего Синежтура, там в театре имени Верещагина я был на просмотре спектакля по моей пьесе…
- Уважаемый Александр Андреевич, - сказала Злобина, - я и пытаюсь объяснить вам, что права на вашу пьесу "Веселие царицы Московской" оформлены пять дней назад. А потому вам нет поводов волноваться.
- То есть как? - растерялся Ковригин. - Пять дней назад?
- Да, - сказала Злобина. - Пять дней назад. К нам пришла ваша литературный секретарь, принесла все документы и ваше письмо. В нём вы сообщали о вашем срочном отъезде как раз в Синежтур на премьеру, приносили извинения и передоверяли оформление. А литературный секретарь у вас очень толковая, и всё было улажено быстро.
- Это какая ж такая именно литературный секретарь? - поинтересовался Ковригин.
- А у вас их несколько? - спросила Злобина.
- Да, - важно заявил Ковригин. - Приходится иметь несколько литературных секретарей.
- Сейчас я вам скажу… Где-то у меня записано… - Злобина, слышно, шелестела бумажными страницами. - Очень интересная дама. Очень яркая и эффектная… Ага. Вот. Лоренца Козимовна Шинэль.
- Лоренца, значит, - сказал Ковригин. - Там ведь были нужны и какие-то деньги для оформления прав…
- Всё, всё Лоренца Козимовна внесла, - сказала Злобина. - Теперь ждите поступлений от сборов…
- Спасибо, Зинаида Артёмовна! - в воодушевлении произнёс Ковригин. - Но Лоренца-то какова! Забыла сообщить мне о столь важном визите. Толковая-то она толковая, но взыскания ей не избежать!
- Вы уж её не обижайте, Александр Андреевич, - в голосе Злобиной, пожалуй, нежность возникла. - Такая приятная женщина, и у неё, по-моему, проблемы личного характера…
- Ничего, ничего, пожурить всегда полезно, - суровый Ковригин вот-вот готов был смилостивиться.
- А вот вы про какого-то Блинова говорили, - вспомнила Злобина, - был у нас такой с утра, кудрявый громила, если вы его имеете в виду, буянил, пообещал подать в суд!
- Лоренца Козимовна найдёт на него управу, - сказал Ковригин.
Так. Ещё и Лоренца Козимовна ему на голову! А ведь обещала более никакими усердиями его не обслуживать.
Но сейчас же пришло иное соображение. Своё намерение как можно быстрее вернуться в Москву он, Ковригин, считал необходимым именно из-за отлёта в Авторское агентство Блинова, а потому и оправданно-неизбежным. Каково было бы прослыть плагиатором и мошенником. С таким клеймом требовалось тут же падать мордой вниз с Крымского моста!
Теперь-то повод отпал, угорел в чаду коксовой батареи, расплавился в здешней домне. И побег из Синежтура стал бы актом трусости. Тем более что в отдалении на сто километров от Журинского замка чёрная вуаль португалки Луны казалась атрибутом шутовского маскарада от принцессы Брамбиллы. Эта загадочная принцесса Брамбилла Эрнста Амадея Гофмана вызвала забавы с чудесами Таирова и Коонен в незабвенном Камерном театре на Тверском бульваре.
Ковригин развернул карту Среднего Синежтура и отыскал на ней Колёсную улицу. Не близко. Надо было спешить. Перекусив в гостиничном буфете, Ковригин отправился в путешествие.
Очень быстро понял, что ведёт себя как агент, скорее всего - отечественно-кинематографической разведки. В первое подъехавшее к гостинице такси не сел. Не сел и во второе. И вообще решил передвигаться, меняя направление, петляя, переходя из переулка в переулок, но держа путь именно в сторону Колёсной улицы. Останавливался. То будто бы стряхивая с плеча птичьи подарки, то инспектируя состояние шнурков, при этом оглядываясь по сторонам: нет ли за ним хвоста…
И вдруг сообразил: а нужен ли нынче хвост?
Что он смешит самого себя и кого-то неведомого, если тот существует?
Если тот существует и у него есть интерес к действиям заезжего литератора, или даже эти действия настораживают его, у него наверняка имеются современные или специфические средства наблюдения, и нечего Ковригину петлять и рассматривать собственные шнурки.
И кого ему вообще надо было опасаться сегодня? Острецова? Португалку де Луну? Лоренцу Козимовну? Кардиганова-Амазонкина? Или, скажем, гнусного Цибульского, который и по справедливости - Цибуля-Бульский?
Смешно!
Ковригин выпрямился и степенным господином вышагивал теперь по незнакомому городу.
Улицы рабочей слободы открывались ему. Улица Тележная, Улица Оглобельная ("улица Дирижабельная", вспомнилось Ковригину). Улица Обозная. А вот и та самая - Колёсная.
Дом, названный Хмелёвой, был деревянный, с мезонином и балконом. Коньком на крыше укрепили колесо, обитое железом. Хороши были резные наличники окон с солярными мотивами, схожие Ковригин видел в Томске и Иркутске. А вот ворота и подзоры крыльца явно исполнили мастера чугунного литья. Ковригин уважал точность и минут пятнадцать оглядывал дома вокруг (и те были замечательны), прежде чем вернуться к интересующим его воротам.
- Александр Андреевич? - окликнула его с крыльца молодица лет двадцати пяти, не дожидаясь, когда визитёр дёрнет за проволоку укреплённого над воротами колокольца.
- Он самый, - сказал Ковригин. - Александр Андреевич Ковригин.
- Проходите, проходите, Александр Андреевич, я - Ангелина, для своих - Алина, обязана вас встретить и проводить в горницу.
И Алина, девушка с лубочного листа, чёрные волосы с прямым пробором, белая астра в них, сапожки до колен, приветливая и жизнерадостная, подхватила гостя под руку, повела его в дом с колесом на крыше.
Впрочем, "горница" оказалась обыкновенной комнатой с привычной мебелью, и возникший вдруг в воображении Ковригина самовар рядом с пряниками и кренделями, посыпанными маком, на столе, слава Богу, отсутствовали.
Хмелёва стояла у порога в зелёном свитере и черных брюках, и было заметно, что она волнуется.
- Я вам больше не нужна? - спросила Алина. - Мне надо спешить на работу, а потому я вас оставляю. Тебе, Елена, здесь всё знакомо, и, если нужно будет что-то поставить на стол, хозяйничай сама.