Но порой ей не удавалось придать себе достаточно счастливый вид. И тогда мать, помявшись, спрашивала: - Элина, что-нибудь не так?.. Ты больна?
- Нет.
- Тогда почему ты такая мрачная? О чем ты думаешь?
- Ни о чем.
- Нет, думаешь, душенька, конечно же, о чем-то думаешь, это что, секрет или что-то такое, чего я не должна знать? Что меня не касается?
- Нет…
- Это что-то такое, Элина, о чем ты не должна думать? Признайся же.
- Нет…
- У тебя иной раз бывает такой замкнутый вид, - есть такой цветок, нарцисс, очень себялюбивый цветок, - задумчиво говорила Ардис. - Лучше скажи мне, что не так, прежде чем уйдешь в школу. Я не могу выпустить тебя из дома с таким выражением лица.
Элина молча смотрела на еду, лежавшую у нее на тарелке.
- Ты же должна понимать, что значит иметь работу, особенно такую, какой мы с тобой занимаемся, - говорила Ардис. - Тысячи женщин… тысячи, миллионы девочек завидуют нам. Хоть это-то ты знаешь? Так о чем же ты думаешь?
Она пригибалась к Элине и внимательно вглядывалась в нее, точно хотела увидеть, что творится в голове у дочери. Как бы шутливо, а на самом деле озадаченно, поднимала брови, точно изо всех сил старалась проникнуть взглядом ей под черепную коробку.
- Я ведь могу прочесть твои мысли, я слышу, о чем ты думаешь, - говорила она. - Так что лучше перемени пластинку. Стань поумнее. Ведь не всегда рядом будет мама, которая сможет кормить тебя и заботиться о тебе. Что, по-твоему, такое наш мир? Отнюдь не детский сад!
По всей гостиной - на стенах, на полочке лжекамина, на столиках, во всех углах - были фотографии Ардис: стройная и элегантная, то с гладкими, то с взбитыми волосами, то с прической под мальчика, то дама с локонами до пояса; Ардис - тянущаяся за манящим цветком, до которого никак не добраться; Ардис - так забавно жующая длинную соломинку с одного конца, в то время как лошадь жует ее с другого; Ардис - величественно восседающая за металлическим резным столиком, очень прямая, в платье из органди и белых туфлях на среднем каблуке, с белой широкополой шляпой в руках. Но самой главной фотографией, которая принесла Ардис больше всего денег и привлекла наибольшее внимание, была та, что стояла на камине: Ардис и Элина вместе; Ардис, улыбающаяся фотографу, - зубы и волосы блестят, глаза сияют задором и здоровьем, - нагнулась и обнимает свою дочь Элину, маленькое чудо, а та смотрит в аппарат слегка удивленными глазами и застенчиво улыбается. На матери и дочери - одинаковые платья в горошек и белые перчатки; волосы у них одинаково золотистые - Ардис ради этого случая надела парик, парик такого же цвета, как и ее природные волосы, - и у обеих одинаково гладкая кожа. Снимок был сделан для рекламы крема; под ним четкими черными буквами шла надпись: МОГЛИ ЛИ ВЫ НАДЕЯТЬСЯ, ЧТО ВАША КОЖА СТАНЕТ ТАКОЙ ЖЕ ГЛАДКОЙ, КАК У ВАШЕЙ ДОЧЕРИ?
Эта фотография больше всех других нравилась мистеру Карману. В первый раз, когда он увидел ее, - а это было, когда он впервые зашел к ним в квартиру, - он взял ее в руки, долго смотрел, затем поднес к окну, чтобы разглядеть получше, и тихо прошептал: - Прелестно… Прелестно…
- Да, - согласилась тогда Ардис, - мне она самой нравится.
- Мать - и дочь. Да. Безупречно. Здесь так ясно, что вы на самом деле мать и дочь, а не чужие люди, которые позируют перед аппаратом, - сказал он. Еще какое-то время поглядел на фотографию. Лицо его приняло строгое, благоговейное выражение. - Удивительно, просто чудо, - странным, не своим голосом произнес он, - как плоть облепляет кости… образуются углы, а кожа натянута… и в результате - такая красота… такая поразительная красота, что даже боязно смотреть.
Ардис молчала.
- И никакое знание тут не поможет, - продолжал мистер Карман. - Не в состоянии помочь…
Сиди неподвижно. Вот так. Не шевелись. Не моргай. Будь умницей, будь умницей. Так. Отлично.
Ардис похвалялась фотографам, их помощникам и другим моделям, что у Элины - природный дар: она может целых полчаса сидеть под ярким светом, ничего не видя, не двигая ни единым мускулом лица, даже не дергая носом, почти не дыша, - настоящая куколка.
- Ты действительно куколка, - соглашались люди.
Мужчины сажали ее на стулья, наклоняли ей голову, пальцами раздвигали губы в улыбке, оставляли ее с этой улыбкой, возвращались через несколько минут и все переделывали, их серьезные, насупленные лица придвигались совсем близко к ней и, однако, не близко. Она чувствовала их близость и все же по-настоящему не чувствовала. Что-то разделяло их, они ей не угрожали. Даже свет не жег ей глаза.
Куколка.
Однажды после долгой съемки, закончившейся только к вечеру, какой-то мужчина повел Ардис и Элину вниз, в ресторан, - там было темно, и Элина ничего не видела. Она обо что-то споткнулась. Заморгала, глаза у нее заслезились - она ничего не могла с этим поделать, и ей стало очень совестно.
- Что с тобой? - вдруг спросила Ардис.
Она и тот мужчина оба остановились и смотрели на Элину.
- У нее глаза слезятся, - сказал мужчина.
- Да нет, ничего, - сказала Элина.
Они сели в уголке. Было очень темно, свет был мягкий. Правда, по стенам этого большого, похожего на пещеру зала горели огни, но свет был мягкий, расплывающийся, неяркий.
- Почему ты так моргаешь? - спросила Ардис.
- У нее, наверное, глаза болят, - сказал мужчина.
Элина молчала. Она ждала. Через несколько минут мать забудет про нее, отвернется, - на это она и рассчитывала. Но Ардис почему-то обняла Элину за плечи, так нежно, и принялась рассматривать ее глаза. Элина была очень смущена, потому что тот мужчина, совсем чужой, смотрел на них.
- Ну-ка скажи мне правду, душенька. Ты хорошо видишь?
- Я не знаю.
- Глаза не щиплет?
- Немножко. - Она не пыталась высвободиться из объятий матери, хотя ей и хотелось. Ей хотелось сказать и матери, и этому мужчине, что все у нее в порядке, что это просто так. Неприятно ведь, когда тебя так разглядывают.
- Элина, ты должна была сказать там, в студии, если свет жег тебе глаза, - сказала Ардис.
Элина не знала, что отвечать. Она чувствовала в голосе матери что-то необычное, таким тоном Ардис не говорила, когда они бывали одни; не говорила она так и при мистере Кармане - значит, все дело в этом мужчине. Поэтому Элина и не знала, что мать хочет от нее услышать.
- Как только ты почувствовала, что у тебя защипало глаза, ты должна была сказать мне, - продолжала Ардис.
- Извини, - сказала Элина.
- Ты умница, что сидишь так смирно, - сказала Ардис, - но, если это еще раз случится, ты тут же должна мне сказать… Если… если, конечно, ты не вздумала стать плохой девочкой и не работать завтра… В этом причина, Элина?
- Нет.
- Ты хотела, чтобы у тебя заслезились глаза, чтобы они стали красные, некрасивые и ты завтра не могла работать?.. Элина, говори правду. Это так?
- Нет, - с несчастным видом сказала Элина.
Ардис посмотрела на мужчину. И безвольно уронила руки на стол.
- Иной раз я просто не в состоянии с ней справиться, я не могу ее понять. Она очень скрытная для своего возраста. По-моему, она строит из себя дурочку, просто чтобы не работать. Элина, душенька, скажи лучше правду. Неужели ты действительно такая дурочка, что целый час смотрела на юпитеры и молчала? И ты хочешь, чтобы я этому поверила?
Элина собралась извиниться, но никак не могла произнести нужных слов.
- Ну? - сказала Ардис.
- Я…
- Ты хочешь, чтобы я поверила, будто девочка твоих лет может довести себя, по сути дела, до слепоты и ничего не сказать? Хочешь, чтобы я этому поверила? О, Господи, - вздохнула Ардис. Элина ждала. Глаза у нее жгло от стыда. Через некоторое время Ардис принялась рассказывать мужчине о том, как трудно приходится Элине в школе: - …просто не знаю, что с ней будет… - и о том, как трудно приходится ей, разведенной женщине, женщине, на всю жизнь обреченной нести ответственность за ребенка: ведь муж бросил ее и алиментов не платит. - Он настоящий уголовник, его ищут в полудюжине штатов, с таким человеком и нормального-то ребенка не вырастишь. - Мужчина принялся утешать ее, и голос Ардис постепенно зазвучал мягче: Элина сразу почувствовала, как все изменилось. Ардис сказала: - Но… в общем-то… я не могу жаловаться, верно? Она, право же, настоящая куколка. Такая миленькая. Вы когда-нибудь видели, чтобы девочка в ее возрасте была до такой степени профессиональна - это же прирожденная модель. Будто маленькая взрослая, верно?.. Просто удивительно, как она старается не показывать своих чувств и не плакать, даже если ей больно. Я бы так не могла. Я иной раз даже думаю, да чувствует ли она боль, как другие дети…
Мужчина сказал ей - Вас надо заключить в золотую рамку. - И она смеялась, смеялась.
Потом сказала - И навсегда?..
И навсегда - сказал мужчина.
А она смеялась.
Мистер Карман сцепил руки на животе и сказал, что это серьезно: жизнь - штука серьезная; всем людям - а особенно ребенку - нужна упорядоченная жизнь.
Ардис рассмеялась.
- Но я говорю серьезно, - возразил он. - Я говорю не просто так… Вы должны подумать о вашей девочке, если не думаете о себе.
- Подумать о ней! - воскликнула Ардис. - Как будто я думаю о чем-то другом…
Мистер Карман сидел с Элиной, пока Ардис одевалась в другой комнате, неплотно прикрыв дверь, чтобы можно было переговариваться. Улыбаясь, он просматривал учебники девочки; он всегда что-то доставал для нее из карманов - конфетки в блестящей обертке, булочки с маком, разные разности, которые Элина брала с собой в школу, а на другое утро раздавала подружкам. Однажды он подарил ей колечко с жемчужинкой, и она его тоже отдала шумной, веселой девочке с конским хвостом, сидевшей позади нее, - та была настолько удивлена подарком, что даже не поблагодарила.
- Да, Ардис, надо вам постараться упорядочить свою жизнь - ради вашего ребенка и вас самой, - произнес мистер Карман. Он ни разу не посмотрел в сторону спальни, в сторону приоткрытой двери, даже когда Ардис не отвечала ему. - К примеру, вчера - вчера я пытался вам дозвониться, а вас не было дома…
- Вчера я возила Элину к доктору, - откликнулась Ардис.
- Что? К доктору? Зачем?
- Она такая хрупкая и так легко простуживается… вы же знаете - она ведь может вообще никогда не войти в норму…
- Что? Она больна? - переспросил мистер Карман. И строго посмотрел на Элину. - К какому же доктору вы ее возили?
- Ох, не знаю, - отозвалась Ардис из другой комнаты: голос ее звучал глухо. - К какому-то специалисту - вечно одна и та же история: все они требуют денег, их интересуют только деньги…
- А вы показывали ее доктору Ренфру? Я еще говорил вам о нем!
- Ох, не знаю, все они запрашивают такие деньги, - сказала Ардис.
- Но, Ардис, Ардис, вы только скажите мне, сколько…
Тут Ардис появилась - растрепанная, прижав руку к горлу. Она смотрела на мистера Кармана.
- Мне неприятно обременять вас моими делами, - сказала она.
Он встал и, взяв ее за руки, притянул к себе.
- Вы только скажите мне, Ардис… - молвил он, - …прошу вас…
Они заговорили о деньгах. Элина все это уже не раз слышала: она знала, что вот сейчас мать вздохнет, лихорадочно обведет взглядом комнату. А мистер Карман будет держать ее руки, смотреть ей в лицо, улыбаться.
- Но у вас же есть семья, - сказала Ардис.
- Семья! Взрослые дети, которые не нуждаются во мне, и жена… жена… ну, я не стану говорить о ней, но она во мне тоже не нуждается - во всяком случае, не в такой мере, как вы.
Он был дородный, с широченными покатыми плечами. Волосы у него были жирные, с проседью, брови - густые, сходившиеся на переносице, грустные. Иной раз он смотрел на Ардис - этакий большой потный медведь - и не смел до нее дотронуться; глаза его затуманивались, увлажнялись, золотисто светились, становились очень нежными.
- Ардис, - мягко сказал он, - ну в чем еще для мужчины может быть счастье? Только в том, чтобы поставить кого-то на пьедестал и любить и почитать больше, чем себя…
Случалось, они говорили о том, чтобы вместе уехать из Кливленда - конечно, с Элиной. И сердце у Элины радостно подпрыгивало. Но почти тут же Ардис говорила: - Нет, я не могу. У вас же семья.
- Ну, зачем, зачем вы это говорите? Вы же мучаете меня!
- Я не могу на это пойти.
- Ардис, между моей женою и мной ничего нет. Ничего. Уже много лет. Столько лет, сколько вам, Ардис, представьте себе… А вы понимаете, что это значит - жить так долго без любви? Без красоты? Жизнь теряет свой смысл, свою ценность, если человек не способен превратить мир в нечто прекрасное и неизменное, - неужели вы мне в этом откажете?
Прекрасное и неизменное.
Элине он очень нравился.
Но Ардис сказала: - Если я разобью вашу семью, я не смогу жить в мире с собой…
А он уговаривал ее. Продолжал уговаривать. И смеялся - в растерянности, в досаде, не теряя надежды. Он рассказывал о своем детстве и молодости в Будапеште; рассказывал, что верит в святых и ангелов.
- Мы не были такие уж нищие, но все же были бедные, да, и это лежало на нас позором… но мама у меня была очень верующая, и она научила меня верить так, как верила сама, потому что ей это помогало, и она знала, что это поможет мне, даже если я не сумею удержать в себе веру, когда стану старше… но мне нравились статуи святых и ангелов, мне нравилось то, что они такие красивые… и такие спокойные, такие безупречные, они никогда ни о чем не просят и сурово не судят… Обе вы для меня - как ангелы, - медленно произнес он своим гортанным голосом, в котором звучало благоговение. - Я вижу вас, Ардис, во сне, но и вашу дочурку тоже… вас обеих вместе… вас ведь надо оберегать, лелеять. Вы должны разрешить мне помочь вам, Ардис, вы должны навести порядок в вашей сумбурной жизни.
Некоторое время Ардис молчала. Затем медленно произнесла:
- Я знаю, что вы правы. Но не знаю, как это сделать.
- Ардис, почему вы так говорите? Вы же знаете, что я жажду вам помочь?..
- Я вся в долгах. Все эти счета врачам Элины, даже дантисту… и потом преподаватели из Элининой школы просят заняться исправлением ее речи… Ребенок - это такое бремя, от которого никогда не избавиться. Я ведь очень рано вышла замуж и очень рано стала матерью…
- А сколько вы должны, Ардис?
Она затрясла головой.
- Нет. Я не могу брать у вас деньги. Подарки - это другое дело, эта квартира - тоже… но нет, честное слово: денег у вас я никогда не возьму. Не будем об этом и говорить… Я вам рассказывала, что я возила Элину на рентген? И пока ее просвечивали, как раз в тот момент - можете себе представить, - я прочла в "Ридерс дайджест", сидя в приемной, что рентгеновские лучи чем-то опасны, возможно, даже радиоактивны, что они могут повредить кости… костный мозг… Ну, разве не ужасно? Я чуть с ума не сошла. Элина ведь и без того как натянутая струна, такая чувствительная, она совсем не похожа на других детей - тупых, грубых, не чувствующих боли…
- Ардис, мы должны еще обсудить это. Должны. Надо как-то наладить нашу жизнь.
Мама приехала, потому что я была в медицинской комнате и не могла говорить, им пришлось позвонить ей по телефону, и она была сердитая. А я не могла шевельнуться. Я чувствовала, как от ее шагов сотрясается коридор, и мне было страшно. На голове у нее была такая маленькая шапочка, вся из пушистых белых перышек, и они шевелились, словно сами по себе, и дышали. Пальто на ней было оранжевое в темно-синюю полоску. Лицо было накрашенное, розовое. Мисс Фрай стала ей что-то говорить, но она прервала и спросила: - Что там, в этом подвале?
Там не подвал, там гардеробная…
Гардеробная - какая еще гардеробная?
При гимнастическом зале, миссис Картер. По вторникам и четвергам девочки занимаются гимнастикой, они переодеваются в гардеробной в спортивную одежду, а ваша дочь почему-то боится…
Мама посмотрела на меня.
Элина, лучше ты скажи, - потребовала она.
А я не могла говорить.
Лицо у нее вспыхнуло. - Ты, Элина, ты, скажи ты, - закричала она, - скажи ты… ты…
Они уложили меня на койку дежурной сестры и накрыли белым бумажным одеялом, совсем тоненьким. Мисс Фрай, сестра и сама директриса принесли меня. Они были очень удивлены. Случалось, у девочки или мальчика из моего класса шла носом кровь, и они выходили из классной; случалось, у кого-то болел живот, и он приходил сюда; а теперь тут была я. Мне очень хотелось выздороветь и заговорить.
Черт бы тебя подрал, - сказала мама, - не стану я терпеть твои штуки, - сказала она. - должна же ты объяснить…
Миссис Картер, девочки спускались вниз, и я не знаю доподлинно, что произошло… наверное, Элина что-то сказала или начала заикаться, и девочки стали смеяться над ней… а она вдруг остановилась, точно ее парализовало. Я такого в жизни не видела, и я…
Вы директриса? Директриса? И вы допускаете такие вещи - ребенка запугивают, заставляют спускаться в какой-то там подвал, изводят!.. Маленькую девочку!.. Да вы знаете, что я могу подать в суд на Педагогический совет и на вас лично, понимаете ли вы, чем вы рискуете, когда так невежественно, нерадиво… невежественно… безмозгло… бестолково выполняете… выполняете свои обязанности?
Миссис Картер…
Моя дочь была абсолютно нормальным ребенком до того, как поступила в эту школу, а теперь посмотрите, что с ней стало, - кричала моя мать, - посмотрите, что с ней стало…
Но…
Она сбросила с меня одеяло и заставила подняться. И я проснулась, я почувствовала, что ноги у меня просыпаются. Она сказала - Элина?.. Ты же в полном порядке, верно?
Да.
Ты совершенно нормальная девочка и всегда была такой, - сказала мама, но, когда мы шли домой, она сказала - Никакая ты не нормальная, и я этого не потерплю. Ты все это делаешь назло мне. Ты отрываешь меня от работы, заставляешь мчаться в эту чертову школу, корчить из себя идиотку перед этими старыми уродинами…
Я заплакала.
Давай, давай, плачь и порти себе лицо, - сказала мама, - но когда придем домой, будь любезна все это объяснить мне.
Я сказала, что они собирались потушить свет, они говорили, что потушат свет…
Какой еще свет?
Чтобы напугать меня, потому что они знают, что я боюсь… они сказали… они сказали, что там, внизу, прячутся мальчики и…
Какие еще мальчики? Какой свет? Что ты там лопочешь?
Я боюсь подвала, и они всегда смеются надо мной, и…
Тогда зачем же ты прикинулась парализованной? Ты что, хочешь, чтобы люди думали, будто у тебя был полиомиелит? Я ведь могу и избавиться от тебя - дать объявление в газете и избавиться от тебя, я могу вернуть тебя твоему папочке - да вы, видно, оба сговорились, решили довести меня до ручки…