Для того чтобы лампочка загорелась, ее достаточно включить в электросеть. Человека нельзя включить в электросеть, но человеку тоже нужна энергия. Она нужна его мышцам, чтобы те могли сокращаться, его головному мозгу, чтобы он мог думать, его сердцу, чтобы оно могло биться. В организме человека миллиарды станций, вырабатывающих энергию. Эти станции работают на кислороде, который переходит от цитохрома к цитохрому. При этом выделяется энергия. Энергия скапливается в АТФ (аденозинтрифосфорной кислоте) и потребляется организмом по мере надобности. Но оказывается, станции, вырабатывающие энергию, могут вырабатывать ее в двух видах: в виде химической энергии, накапливаемой в АТФ, и тепловой, которая рассеивается по организму, поддерживая его температуру. Какую энергию в какой момент вырабатывать - диктует состояние организма. Охлажденный организм требует тепловой энергии. Требует! Ну, а если механизм переключения на окисление с выделением теплоты не работает? Вот тогда-то организм и начнет охлаждаться и его придется согревать шапками, платками, рефлектором…
Нет, механизм переключения еще до конца не изучен, не изучена еще и болезнь, связанная с нарушением такого переключения, но ведь это все можно изучить… Теперь Ира жалеет, что так получилось с интервью.
А Боре вдруг приходит в голову совершенно новое решение его рассказа, и, хотя оно начисто перечеркивает все то, что придумала в прошлый раз Ира, она не огорчается. Ведь это означает, что Боря не ученик, который слепо подчиняется указаниям учителя, а человек творческий, ищущий, одаренный.
- Очень хорошо, что я снова это перечитал. Очень хорошо, - твердит Боря.
Ильи Львовича все не было. Боря ушел. Ира уже начала засыпать, когда ее разбудил поворот ключа в дверях и шепот Ильи Львовича.
"С кем это он?" - удивилась Ира.
Илья Львович все шептал и шептал, то погромче, то потише. "Это он сам с собой", - вдруг поняла Ира. Илья Львович часто говорил сам с собой. Правда не так интенсивно. "Наверное решил задачу", - подумала Ира и спокойно заснула.
Киоски преследовали Иру. Ее тянуло к ним. У мороженщицы Ира спросила:
- Вам нравится ваша работа?
- Работа как работа, - ответила та.
И Ира поняла, что Зина для нее клад. Ну конечно же клад. Когда наблюдаешь, как Зина продает, понимаешь: продавать - ее призвание. Но что еще знает Ира про Зину? Ничего, разве только что у нее брат немножко того. Ира решает пойти завтра снова к Зине и расспросить ее потолковее.
Дома Галина готовила обед. Ира поздоровалась с ней и пошла к себе. Ира хотела чаю, но зайти на кухню не могла, так как там было жарко, а жары Ира боялась точно так же, как и холода. Ира сидела и думала, удобно ли пойти попросить у Галины чаю. Но Галина вдруг пришла сама. Лицо у нее было красное, узкие глаза превратились в две щели, из которых стрелял гнев.
- Если ты будешь ревновать Илью Львовича ко мне, - совсем не Галининым голосом завизжала Галина, - то я больше никогда сюда не приду!
Ира не ожидала крика. Когда папа дома, Ира всегда в напряжении, как тугой резиновый мячик. Поэтому папин крик чаще всего отскакивает от нее. Но тут папы не было, и Ира сидела бездумная и спокойная, желая лишь чаю. Галинин крик не отскочил от нее, он вошел внутрь. Вошел и начал пульсировать всюду, где у Иры был пульс. "Вот оно, началось без мамы", - подумала Ира.
Ире захотелось пойти и сказать Галине, чтобы она действительно никогда больше не приходила. В это время зазвонил телефон.
- Здравствуйте, - услышала Ира, - вы меня узнаете?
Нет, Ира не узнавала.
Пауза.
- Мне дали ваш телефон в журнале.
Пауза.
- Я им сказал, что я продавец и вы обо мне пишете.
Пауза.
- Ой! Это брат киоскерши Зины?! Здравствуйте, Валя.
Пауза.
- Сегодня я вышел в передовики, и мне на витрину поставили красный флажок.
По телефону Валя кроме пауз между словами делает еще паузы между фразами. Да такие большие, что кажется, будто он больше никогда не заговорит. Но проходит секунда, вторая, и Валя снова начинает бросать слова, как камешки в пропасть. Бросать с одинаковой силой и одинаковыми промежутками.
- Вы недовольны?
- Чем?
- Тем, что я так им сказал.
- Что ж с вами делать?
Молчание.
- Я звоню вам по делу.
Пауза.
- У моей сестры нашлись пропавшие тридцать рублей.
- Правда?! - обрадовалась Ира.
Валя молчал.
- Алло! Алло! - кричала Ира в трубку, но Валя" молчал. Наконец он ответил:
- Если хотите узнать, как они воскресли, приходите сейчас к нам.
- Хорошо, - ответила Ира.
От радости Ира сразу же все простила Галине, и ссора с ней показалась чепухой, простым, легко исправимым недоразумением, не стоящим никаких переживаний.
Ира заглянула в кухню и позвала Галину. Галина пришла не сразу.
- Галиночка, дорогая, - заговорила Ира ласково, - существует столько вещей, нам с тобой не подвластных, от которых мы вынуждены страдать, так неужели же наши с тобой отношения, зависящие только от нас двоих, тоже должны превратиться в травму для нас? Какая ревность, как могу я ревновать Илью Львовича к тебе? Я даже не понимаю, как тебе такое могло прийти в голову.
Галина заплакала:
- Ты извини, у меня с нервишками просто что-то делается.
Ира подошла и поцеловала Галину.
- Сейчас звонил брат Зины. Ну, продавщицы, о которой я собираюсь писать. Деньги нашлись.
- Видишь, как хорошо, - сказала Галина, вытирая слезы и быстро-быстро поглаживая Иру по руке.
Собирая шапки и наколенники, чтобы выйти на улицу, Ира радовалась тому, что может говорить. Ибо пока ты можешь говорить, все в твоих руках. Ты со всеми можешь договориться. Вот так, как сейчас с Галиной.
Когда Валя ввел Иру в комнату, и она увидела погашенный свет и зажженную свечу, она поняла, что никаких денег никто не нашел, и Валя ее просто надул.
Но вместо того чтобы сразу уйти, Ире пришлось снять пальто, так как, когда Ира с улицы входила в помещение, ее от перемены температуры бросало в жар и она должна была остыть.
- А где же Зина? - сыграла удивление Ира.
- Она ушла, я сказал ей, что у меня сегодня любовное свидание.
- Понятно, - Ира села на стул. - Расскажите, как вы переехали в Москву? - попросила Ира.
- На поезде.
- Я серьезно.
- Мне было тогда пять лет. В Москве у нас жила тетя, которая решила нас взять к себе, так как наша мама умерла. Нас с Зиной посадили в поезд, но по дороге почему-то высадили и повели к начальнику станции. Зине было девять лет. Я плакал, а Зина меня успокаивала и объясняла начальнику, кто мы, откуда и куда едем. Начальник нас посадил на следующий поезд и дал распоряжение опекать до самой Москвы. Дело в том, что Зина в отличие от меня - толковая. Вы пишете о любви?
- Да.
Ира встала, она уже остыла и могла уйти.
- Когда вы дадите мне почитать ваши произведения?
- Когда-нибудь, - уклончиво ответила Ира.
- Вы были замужем?
- Была.
- Долго?
- Одну минуту, - уже подражая Валиной манере шутить, ответила Ира.
Валя рассмеялся.
Папа спал. Ира хотела позвонить по телефону, но обнаружила, что папа забыл его вынести. Обычно он не забывал этого делать. Когда папа ложился после работы отдыхать, он переводил телефон на тихий звон и удалял его от своей комнаты на столько, на сколько позволял это сделать десятиметровый шнур.
На столе лежала записка от мамы, она писала, чтобы доченька ее - Ирочка - не волновалась за нее и не ездила к ней, а собирала материал, что она понимает ее, так как сама человек очень обязательный и не в силах никого подвести.
Илья Львович вышел, зевая и потягиваясь.
- Ты видела записку? Я был у мамы, ей лучше, но она ведь ужасно нетерпеливая. Ей поставили пиявки. Она их боится. Медсестра куда-то ушла. Пиявка уползла. Мама стала кричать. Ее соседка, очень милая женщина, нашла эту пиявку у мамы в кровати. И так глупо вышло, мама мне все это рассказывает, а я ведь вчера выпил, так, может быть, поэтому у меня были какие-то не такие глаза, а мама обвинила меня в безразличии к ее состоянию… в общем, очень глупо получилось и я ничего ей не смог объяснить… На тебя она не обижена, очень обрадовалась твоим успехам, сказала, чтобы ты не приезжала.
Ира ушла к себе. Значит, мама не обижена. Ире стало спокойнее. Мама-то понимает, что такое - Иру включили в план, когда очерк не написан даже вчерне.
Для того чтобы написать очерк вчерне, не обязательно собрать весь материал, достаточно, чтобы что-то сверкнуло, нужное, интересное, и очерк тогда выстроится сам по себе. И уж потом обрастет подробностями, "мясом", как любит говорить Инна Семеновна. Но вот этого "что-то" пока и нет. Ничего не блеснуло, ничего не зажгло, нет того, вокруг чего могло бы все обрасти. Если бы Ира писала рассказ, она бы описала Валю. С нарочито глупым лицом, с рыжей бородой. "А ведь он умный, - подумала Ира. - Умный и тонкий и только придуривается дурачком". "У тебя все "тонкие", - вспомнила, как передразнивала ее Таня. "Да, от этих "тонких" подальше…"
И вдруг Ире захотелось писать совсем другое. Не рассказ про Валю и не очерк про Зину, а совсем-совсем другое. Пока это было еще нечто неопределенное. Но Ира знала, эта неопределенность - кажущаяся. Стоит ей только взять ручку и бумагу - и рассказ выльется мгновенно, сам.
Ира хорошо знала это состояние. Впервые оно напало на нее, когда она писала курсовую работу, тогда Ира еще не понимала, что это такое, во что это может вылиться, а только чувствовала, что что-то надвигается, и охватывает ее, и не дает сдвинуться с места, повернуть в другую сторону, а ведет неумолимо к одному, заставляя подчиниться. И хотя оставалось мало времени, а то новое, нахлынувшее на нее желание было совсем неизвестно ей и казалось ни к чему, но она не смогла ему противиться, она отставила курсовую и стала писать. Вот тогда-то она и написала свой первый рассказ про туфельки.
Это состояние потом долго не приходило. Ира закончила университет, уже писала и печаталась, но оно все не приходило. А потом вдруг пришло: Ира села и написала рассказ - за десять минут.
Таких коротких рассказов теперь у Иры было много: о любви, о людях, на биологические темы. Ира ждала и боялась этих "состояний", боялась потому, что хотя короткие рассказы Ира писала быстро, но так выдыхалась, что потом долго вообще не могла писать.
Тем более она испугалась этого "состояния" теперь. "Нужно писать очерк, - уговаривала себя Ира. - Когда-то я имела право прерываться, "ловить вдохновение". Теперь все это слишком большая роскошь для меня. Надо писать очерк".
Неожиданно раздался звонок в дверь. "Вот оно, спасение", - обрадовалась Ира, слабо надеявшаяся на свою волю.
На пороге стоял пьяный Сергей.
- К тебе можно? - спросил Сергей. - Только я не один.
Ира и так видела, что он не один. Рядом с Сергеем стояла девушка. Девушка была удивительно маленькой.
- Заходите, - сказала Ира и повела их прямо в свою комнату.
Ира боялась, что папа, увидев нетрезвого Сергея, сделает ему замечание. Если бы Сергей был один, Ире было бы все равно, но при девушке Ире не хотелось конфликта.
- Знакомьтесь. Это моя жена, а это сестра, - говорит Сергей,
Ира протягивает руку девушке, так и не поняв, кто из них сестра, а кто жена. Ведь и то, и другое к ней не подходит в одинаковой степени.
- Кто твоя сестра? - спрашивает Ира.
- Сестра ты, а это жена. Неужели не видишь? - Сергей рывком задирает кверху кофту девушки. - Видишь, какая грудь? Она беременна!
- Что ты! - испуганно пищит девушка, поправляя кофту.
- Ничего, ничего, - успокаивает ее Сергей. - Здесь все свои.
Затем он одной рукой обнимает Иру за шею и больно прижимает к себе.
- Пусти! - кричит Ира.
- Ладно! - Сергей отпускает Иру. - Договаривайтесь без меня. Где мать? В больнице? Давно?
- Пять дней.
- А Илья Львович на кухне?
- Не надо, не ходи туда, - просит Ира.
Сергей отталкивает Иру и выходит из комнаты. Ира трогает шею, вертит головой.
- Больно? - участливо спрашивает девушка.
- Как вас зовут?
- Сима. Сережа мне все-все про вас рассказывал. Вас профессора лечат?
Уж очень трогательно она это говорит. Симе лет восемнадцать. Она маленькая, пухленькая, с голубыми глазами и крашеными белыми волосами. На голове шерстяной платок.
- Снимите платок, здесь жарко.
Но Сима не снимает платка.
- Сережка меня растрепал, - объясняет Сима. - Сначала сказал: "Одевайся, в гости пойдем", - а когда я оделась, все с меня стянул и велел надеть это тряпье. Он вообще не дает мне ничего никуда надеть. Так и хожу оборванная, даже стыдно. А ведь у меня целый гардероб разных платьев.
- Вы работаете?
- Я учусь на медсестру.
- Тоже на медсестру?! - удивляется Ира.
- А кто еще?
Ира ничего не отвечает. Она понимает, что Сергей Симе про Марину ничего не рассказывал.
- А мать у меня учительница, - продолжает Сима. - Она мне с каждой получки по платью покупает.
Сима говорит это кротко и заискивающе глядит прямо в глаза. Ире она напоминает юродивую.
- Вы уже зарегистрировались? - спрашивает Ира.
- Мы только подали.
- А давно познакомились?
- Месяца два. Сначала я думала - это просто так. А потом смотрю, он каждый день меня из медучилища стал встречать. Комнатка у него маленькая. Вы были у него? Каждый день из медучилища мы к нему шли, и у него всегда обед был для меня готов. Ну тогда я и поняла, что он меня любит. Только вот… Сима замолчала.
- Я хочу с вами посоветоваться. Мне не с кем больше, - продолжала Сима. - Вы ведь ему сестра?
- Вроде.
- Я вот сколько его знаю, первый раз вижу, чтобы он с кем-нибудь так разговаривал, как с вами.
- Да, он привык ко мне.
- Он хитрый, - доверительно тихо прошептала Сима. - У моей матери он никогда не ругается, а меня, когда пьяный, как угодно обзывает. Вот я и не знаю, выходить мне за него?
- А вы его любите?
- …Когда он трезвый, он очень хороший.
Ира взяла дрожащую маленькую Симину руку в свою:
- Вы пришли именно туда, куда надо было прийти. И я отвечу вам: Сергея нужно очень-очень сильно любить, чтобы его выдержать. Я, например, его выдержать не в состоянии, а если вы выдержите…
- Тебя Боря к телефону! - крикнул Илья Львович Ире из кухни. - Когда кончишь разговаривать, принеси телефон обратно, я должен позвонить.
- Хорошо. - Ира взяла телефон и унесла к себе.
Голос у Бори взволнованный.
- Я нахожусь в клубе имени Горького. Меня не пускают на сцену.
- А зачем вам на сцену?
- Прочитать свои стихи. Но конферансье оказался моим соучеником по школе, он вычеркнул мою фамилию.
Ира несколько удивлена: в такой момент Боря звонит ей.
- Успокойтесь, - говорит Ира, - выступите в другой раз.
- Нет. Я сейчас выйду на сцену и скажу, что меня не выпускают.
Ира не верит. Боря такой тихий, такой интеллигентный, вежливый, предупредительный, не может он этого сделать.
- Будет же скандал, - объясняет Ира.
И вдруг Ире приходит в голову, что Борины стихи могут быть такими же беспомощными, как его пение.
- Боря, - кричит она в телефонную трубку, - не смейте этого делать! Я вас очень прошу! Слышите?
Вошедший Сергей нажимает на рычаг.
- Наговорились, - объясняет он свое действие онемевшей от негодования Ире и обнимает ее за шею.
- Не трогай Иру, - кричит Сима, - ей больно!
- Я ее люблю! - говорит Сергей.
Сима замолкает. Сергей тут же отпускает Иру, берет Симин ботинок и начинает натягивать ей на ногу.
- Тебя, тебя люблю, - повторяет он, глядя на растерянную Симу.
На пороге, обернувшись к Ире, Сергей говорит наконец то, за чем пришел:
- Не упади в обморок, когда мы уйдем.
Не успела захлопнуться за Сергеем дверь, Илья Львович зашел к Ире в комнату.
- Ой, - испугалась Ира. - Я совсем забыла отнести тебе телефон.
Ира взяла с дивана телефон, чтобы передать его Илье Львовичу, но в это время телефон зазвонил. Свободной рукой Ира взялась за трубку, но Илья Львович так нервно и властно протянул свою руку к трубке, что Ира не осмелилась ее снять.
- Аллеу!
Это "аллеу" несколько озадачило Иру, такое оно было бодрое, зазывное и совсем не похожее на обычное, нормальное "алло" Ильи Львовича.
- Тебя. Боря. - Отдавая Ире трубку, Илья Львович придержал ее: - Надеюсь, ты не будешь долго разговаривать, я должен позвонить.
Разговор был короткий.
- Все, - сказал Боря.
- Что все? - переспросила Ира.
- Я сделал то, что хотел.
- Вы вышли на сцену?!
- Да.
- Ну и что?
- Ничего особенного. Прочитал стихи, мне аплодировали… Вы сейчас заняты? Я бы мог приехать.
- Приезжайте. - Ира повесила трубку и отнесла телефон Илье Львовичу.
Когда Боря вошел, Ира не узнала его. На нем была новая шапка. Новая в том смысле, что раньше он приходил к Ире в другой шапке. На вид же эта шапка была как раз очень старая, облезлая и, вероятно, детская, потому что ниже макушки не спускалась. Борины глаза потрясенно смотрели на Иру, и весь он был какой-то растерянный.
- Сейчас есть будем, - сказала Ира, в надежде, что Боря, услышав про еду, оживится.
Но Боря не оживился, он продолжал смотреть на Иру все так же трагически.
Глаза у Бори были не как у всех. Они очень редко меняли свое выражение, в то время как выражение его лица менялось беспрерывно. Продолговатые Борины глаза были как две застывшие прекрасные картины. Сейчас эти картины были трагическими, на них была нарисована непоправимая беда.
- Я не хочу есть. - Боря сказал это не задумываясь, выражая просто свое состояние. Но, сказав, вдруг сам понял, каково же оно - это его состояние. - Мне бы только посидеть у вас немножко, - попросил Боря, как мог бы попросить путник, замерзший и заблудившийся, погреться у костра.
Ире казалось, что кресло, в котором Боря обычно сидел, было уже только Борино кресло и что, когда Боря приходил к ней, он не просто садился в кресло, а, перед тем как сесть, чуть задерживал свое внимание на нем и будто говорил: "Вот мы и опять весь вечер проведем с тобой".
Ире было страшно услышать Борины стихи. Она боялась до конца понять степень Бориного позора.
- Почему вы мне не сказали, что пишете стихи? - с укором спросила Ира.
- А я теперь не пишу. Это я в школе писал.
Значит, Боря читал свое детское стихотворение. Ире стало совсем жутко.
- Прочитайте его, - наконец решилась попросить Ира.
Боря начал читать охотно, без всяких предисловий, к которым уже приучил Иру.
Стихи оказались сложными.
- Прочитайте еще раз.
Боря прочитал.
- Превосходно! - сказала Ира. - Надо бы их куда-нибудь отдать…
- Они напечатаны.