- А в чем проблема? Почему вас не пропускают?
- Вредный старик жетон требует, а жетон падчерица потеряла. - Ионыч развел руками. - Вот такая беда.
Рыбнев прищурил левый глаз; с подозрением посмотрел на Ионыча и прищурил правый. Открыл было рот, чтоб что-то спросить, но тут - большая удача для Ионыча - мимо пробегал румяный от принятой водки дядь Вася с авоськой, полной варено-копченой колбасы и консервированной снеди. Дядь Вася увидел Ионыча, закричал:
- Ионыч, дружище!
Подбежал, похлопал по плечу:
- Ты куда пропал-то?
- Да вот… - Ионыч почесал затылок.
Дядь Вася ему:
- Пошли, - говорит, - бухнем!
А сам, по дыханию понятно, уже на грудь немало принял.
- Прям щас, что ли? - спрашивает Ионыч и на Рыбнева косится.
- А че бы и нет? Али мы не русские люди?
- Ба, да это же сам Арзамас Пилонов! - Рыбнев добродушно рассмеялся. - Давненько не виделись!
"Что еще за Арзамас?" - Ионыч со страхом обернулся, чтоб отыскать взглядом загадочного Пилонова, а потом вспомнил, что так на самом деле кличут дядь Васю.
Дядь Вася почтительно приподнял над головой шапку:
- Прошу прощения, сразу не приметил. Здравия желаю, товарищ майор.
- А, да оставь ты формальности. - Рыбнев поморщился. Кивнул на Ионыча. - Твой знакомец?
- Без малого герой нашего славного города Пушкино! - заявил дядь Вася. - Вчера вечером вместе с самыми отважными гражданами участвовал в обороне детского садика от посягательств серых тварей.
Рыбнев приподнял бровь:
- В самом деле? Уважаю.
- А теперь простите, товарищ майор, но героя мы конфискуем: надо бы выпить за победу и помянуть безвременно ушедших.
- Весело живете, - неопределенно заметил Рыбнев.
- А как еще, мил человек, россиянину жить, когда вокруг одна мертвечина да серость? - удивился дядь Вася. Почесал затылок, спросил: - Может, вы с нами, товарищ майор?
- Извиняюсь, я на службе.
- Понимаю. - Дядь Вася кивнул, не сильно огорченный отказом. Оно и понятно: кто ж любит федеральную службу дисциплины? Да никто почти и не любит, кроме президента и прочих властей; да и они не всегда любят.
- Прощайте, товарищ майор. - Ионыч в ножки поклонился Рыбневу. - Уважу почтенного Арзамаса, может, как раз жетончик отыщу. Дай бог еще свидимся. - Мысленно Ионыч, конечно, надеялся, что видит майора в последний раз.
Дядь Вася обнял Ионыча и, делясь с ним ценами на продовольственные товары, подскочившими в результате зомби-кризиса, повел в направлении веселия и поминок. Федя и Катенька незаметно потянулись за ними. Вдоль дороги толстой змеей ползла, ковыряя снег меховыми лапами, похоронная процессия. Впереди процессии играл на трубе коренастый мужик в потрепанном двубортном костюме и сером пальто, накинутом на плечи. Бабульки в теплых черных платках оплакивали невинно убиенных, важно проплывавших в чреве змеи в наспех обструганных деревянных коробах. Иных жертв серого террора закрыли от постороннего взгляда носовыми платочками и кружевами, чтоб не калечить человеческий разум видом истерзанного тела; других, посимпатичнее, наоборот, напудрили и выставили напоказ, украсив пластмассовыми цветочками. Дядь Вася и Ионыч посторонились, пропуская процессию, стянули шапки. Сокольничий отошел в проулочек, в тень, чтоб не снимать шапку и не шокировать почтенную публику своей мертвячьей сущностью, а на Катеньке шапки и так не было.
- Жестокое зрелище, - прошептал дядь Вася, смахивая украдкой слезу. - Но надо помнить, что умерли люди не зря, а защищая родной город. Помнить надо и двигаться дальше - навстречу светлому будущему.
- Скажи, дядь Вася, - спросил Ионыч, - а отчего они, убиенные то есть, сами в серых не превратились?
- Так, насколько я знаю, мертвяки инициируются только в Снежной Пустыне, а место то загадочное, аномальное: там, говорят, даже один академик инициировался.
- Да почему же только в Снежной Пустыне? - Ионыч удивленно крякнул. - Не только. Вот, к примеру… - Ионыч прикусил язык, вспомнив, что Федю лучше не упоминать.
- Что "к примеру", Ионыч?
- Ничего. - Ионыч почесал затылок. - Перепутал я.
- А вообще, кто этих мертвяков знает. - Дядь Вася покачал головой. - Вот разве позавчера знал кто, что мертвяки в жареном состоянии могут нападать на людей? Никто не знал. А видел кто раньше, как мертвяки после окончательной гибели растекаются в лужицы? Никто не видел, не было такого. Что-то, видно, поменялось в мироустройстве, а мы прошляпили это изменение.
- И кроме одной стихотворной строчки мертвецы раньше ничего не знали; пару слов только, может.
- Ну, это и сейчас так, - заявил дядь Вася.
Ионыч хотел возразить, но снова вспомнил о Феде и буркнул со злостью:
- Наверно, ты прав, дядь Вася.
- Мил человек, знал бы ты, сколько я на своем веку повидал! - самодовольно заявил дядь Вася. - Я всегда прав оказываюсь.
Ионыч едва не пришиб его от злости, но сдержался: заметят еще.
Похоронная процессия взмахнула на прощание хвостом, который состоял из молодых хлопцев, тащивших авоськи с поминальной водкой, свернула за угол и угрюмо поползла дальше на восток, к крестам да могилкам.
- Пошли, Ионыч, - сказал дядь Вася, нахлобучивая шапку на голову.
Рыбнев, который наблюдал за Ионычем, прислонившись к будочке, дождался, когда друзья скроются за поворотом, топнул сапогом и зычно позвал:
- Почтенный Ляпка!
Из будки показался старик-охранник в бушлате.
- Да, товарищ майор?
- Чего это ты бушлат на себя напялил? - удивился Рыбнев.
Дед Ляпка пожал плечами:
- Для солидности. В ходе утреннего эксперимента выяснилось, что заячья шуба оказывает на нарушителей спокойствия меньшее психологическое воздействие, чем бушлат. - И старик приосанился, гордый сказанной сложносочиненной фразой.
Рыбнев засмеялся:
- Не так ты прост, Ляпка, как стараешься показаться. Психолог, етить!
- Да чего уж… - Старик закряхтел, пытаясь скрыть смущение. - При такой работе любой психологом станет. Но - спасибо за комплимент, товарищ майор.
- Давай-ка, дружище Ляпка, липового чаю сообразим на двоих, - предложил Рыбнев. - Надо согреться и обсудить кое-что.
- Пожалте в будочку, - пригласил старик.
Рыбнев зашел в будку. В будке под окошком стоял маленький столик, два колченогих березовых табурета и чугунная печка-буржуйка. На печке стоял чайник, в чайнике булькала вода.
- Скромно живешь, - заметил Рыбнев, усаживаясь на табурет, поближе к печке.
- Да разве мне много надо? - удивился старик, наливая в жестяные кружки чай. - Тепло и ладно.
- А спишь как?
- Сидя у печки, - ответил Ляпка. - Укроюсь пуховым одеялом, из лебяжьего пуха, до самого подбородка, под задницу подоткну и сплю себе. С детства приучен сидя спать; в лежачем положении и не усну, пожалуй. Но это что! Вот мой батя, царство ему небесное, стоя спал. Так, говаривал, я места меньше занимаю и кровати не надо: для семейного бюджета оно полезно. Семейное это у нас.
- А с женщиной твой батя как? - Рыбнев засмеялся. - Уж прости за интимный вопрос.
- Мама у меня знаменитая акробатка была, - гордо ответил Ляпка. - А больше я вам, товарищ майор, на эту тему ничего не скажу: вы, конечно, человек важный, но вопрос слишком личный и к государственным делам отношения не имеет.
- Да я так, из любопытства поинтересовался. Не серчай, почтенный Ляпка.
- Да чего уж там… - буркнул старик, довольный тем, что перед ним извиняется сам майор федеральной службы дисциплины.
Рыбнев подул на кружку, отхлебнул:
- Хорош чаек!
- А сахарину?
- Это не надо, - сказал Рыбнев. - Предпочитаю чистый вкус, без сладких добавок. Где липу-то достаешь?
- У восточной дороги, на дне Махорки у самого берега растет сия водоросль. Я место хорошее знаю, где ее браконьеры не повыдирали еще.
- Махорка - это термальное озеро?
- Так и есть, товарищ майор. У нас тут все озера термальные: хоть всю зиму купаться можно.
- Хорошее у вас место. Если б не засилье серых, можно было бы курорт устроить. Туристы, прибыль. Купил бы себе будочку побольше. - Рыбнев подмигнул старику.
- Если бы не серые. - Старик грустно кивнул. - Среднего сынка похоронил, и внука одного из-за мертвяков проклятых. Старший сынок с женой и внучатами в Лермонтовку уехал, а младший - в Есенине проживает, аспирант в политехническом институте. Ученый он у меня.
- За твоих детей и внуков! - Рыбнев поднял кружку.
- Так, может, водочки?
- На службе нельзя, папаша.
- Правильный вы человек, товарищ майор. Только одна просьба: "папашей" меня больше не зовите, даже в шутку. Не нравится мне это.
- Хорошо, почтенный Ляпка.
- Вот спасибочки.
Рыбнев прищурил левый глаз:
- Так что там насчет вездехода со звездой? Узнал хозяина? Ионыч этот, он?
Ляпка покачал головой:
- Да не помню я, товарищ майор! Старость не радость: память как рваная тряпка стала. Может, он. А может, и не он. Вчера на праздник серости много кто приезжал, разве упомнишь. А потом мертвяки со смертоубийствами учудили - я в будке заперся, револьвер перед собой выставил и от страха трясусь: думал, ночь не переживу. Где уж тут было запоминать.
- Да, ночка тяжелая выдалась. - Рыбнев сочувственно покивал. - А этот Ионыч говорит, что белый вездеход его. Так ли?
Старик снова покачал головой:
- И этого с точностью сказать не могу. - Он бросил со злостью: - А вот пусть жетоны не теряют; без жетона имею полное право не возвращать машину! Мало ли кто, куда и что ставил. Порядок есть порядок!
- Это ты верно подметил, Ляпка. - Рыбнев допил чай, хлопнул себя по коленям, встал: - Что ж, пора мне. Спасибо за угощение, Ляпка, очень у тебя чай вкусный; такого больше нигде не пробовал.
- Чем богаты… - Старик развел руками.
- Вспомнишь что - звони, - напомнил Рыбнев. - Телефон знаешь?
- Знаю, товарищ майор.
- Ну, бывай, - сказал Рыбнев и вышел.
Глава седьмая
Рыбнев поднялся по шаткой лестнице на второй этаж, деликатно постучал костяшками пальцев в дверь квартиры номер пять. Никто не ответил, и тогда Рыбнев открыл дверь своим ключом. Вошел. Саша возилась на кухне, гремела посудой. Рыбнев вздохнул, снял пальто, ботинки, сунул ноги в растоптанные тапочки. Поправил воротник и, собравшись с духом, прошел на кухню.
- Саша, милая, здравствуй.
Девушка мыла посуду в эмалированном тазике и даже не повернулась к нему. Рыбнев подошел к окну, потрогал ладонью оранжевые кактусы на подоконнике: колючие.
- Явился, - пробормотала Саша, стряхивая мыльную пену с рук. - Полгода тебя не было. Думаешь, тебя тут кто-то ждет?
- Не заслужил, - согласился Рыбнев обреченно.
- Еще бы! - воскликнула девушка, снимая фартук. - У нас тут в Пушкино и без тебя мужиков полно! Настоящих, не финтифлюшек!
- Полно. - Рыбнев покорно склонил голову. - Это я в курсе. Даже видел некоторых из них: скала!
- Мертвяки взбунтовались, так наши мужики всем подъездом дом обороняли: ни одна тварь не прошла! Молодцы!
- Смельчаки, - согласился Рыбнев. - Герои!
- Мне, между прочим, Коромысл Петрович из второй квартиры руку и сердце предлагал в прошлом месяце! А он мужчина видный, молодой и капиталец за душой имеет.
- Согласилась? - робко спросил Рыбнев.
Саша яростно зашипела, выхватила из белого шкапчика сковороду, кинула на плиту. Достала из пузатого холодильничка пяток яиц и водорослевое масло. Заскрежетала зубами, чиркая спичкой.
- Яишенку готовишь? - спросил Рыбнев, принюхиваясь. - Неужто глазунью?
- Для себя готовлю! - Саша повернула к Рыбневу красное от гнева лицо. - Вот так-то! Сама приготовлю, сама и съем!
- Саша, ты же яичницу на дух не переносишь!
- А вот полюбила! - заявила Саша, отшвыривая полосатого кота Кузьку, что ластился к ее ноге. - Отстань, зверь!
Кузя поднял хвост и гордо удалился из кухни: не очень, мол, и хотелось.
Рыбнев вздохнул:
- А я думал, для меня.
Саша смолчала. Разбила скорлупу, тюкнула основанием ножа юркий желток, норовивший сбежать, проткнула его насквозь и с острия скинула на сковороду. В остальных яйцах желтки попались полуживые, выпадали на сковороду сами и замирали там, вяло шевеля оранжевыми щупальцами. Даже протыкать не пришлось. Саша аккуратно разместила желтки на сковороде, на одинаковом расстоянии друг от друга, налила в промежутки между желтками водорослевого масла, посолила. У Рыбнева от чудесного запаха слюнки так и потекли. Он украдкой посмотрел на Сашу. Её плечи дрожали. Рыбнев подошел к ней сзади, обнял. Зарылся носом в густые волнистые волосы, пахнущие хозяйственным мылом.
Саша плакала.
- Родненькая, ну что ты…
- Дурак! - Она схватила его за руки, сжала. - Я так волновалась! Когда ты позвонил, что приезжаешь, а тут серые, а тебя всё нет и нет… вдруг ты погиб? Скажи честно: ты с серыми воевал? Воевал, да?
- Пришлось поучаствовать в боевых действиях, - признался Рыбнев. - Но волноваться не о чем: ни царапины не получил. Да и прямых столкновений не было: так, издалека постреливали, с безопасного расстояния.
- Ты мне за полгода только три раза позвонил, - пожаловалась Саша. - Так обидно! Я жутко соскучилась, ждала каждого твоего звонка, как манны небесной, а ты вон как…
- Саша, прости, родная, работой завалили; за полгода ни одного выходного.
- Ты и сейчас по работе приехал, уверена. - Саша выключила плиту. Горько усмехнулась: - Опять кого-то особо опасного преследуешь, верно?
- Верно, - сказал Рыбнев.
Саша всхлипнула. Повернулась, уткнулась лицом в его шерстяной свитер, пахнущий терпко и знакомо. Ударила Рыбнева кулачком в грудь:
- Ненавижу тебя! Ненавижу!
- Еще полгода, Сашечка, родная моя, - сказал Рыбнев, гладя ее по голове. - Еще полгода, и я буду с тобой и только с тобой, обещаю.
- Через полгода мне будет двадцать восемь, Рыбнев! Двадцать восемь! А я ребеночка хочу! Мальчика и чтоб на тебя похож был, умненький и красивенький!
Рыбнев положил руки ей на плечи:
- Саша, торжественно клянусь: через полгода мы с тобой будем вместе, окончательно и бесповоротно. Мальчонку мне родишь, а я для нашей семьи домик на берегу Махорки собственноручно построю. Липу будем рвать, чай вкусный варить. Так всё и случится: клянусь Родиной.
Саша вывернулась из рыбневских крепких объятий, схватила сковороду за ручку, шмякнула на стол:
- Родину больше меня любишь! - Рыбнев хотел возразить, но Саша покачала головой: не надо. - Садись, ешь. Небось, маковой росинки целые сутки не употреблял.
- А чайку приготовишь?
- Липового нет, простите, гражданин хороший. - Саша насмешливо поклонилась Рыбневу. - Зато есть обычный черный и березовое варенье с ляпышами.
- Мое любимое! - обрадовался Рыбнев. Обнял Сашу, словно в капкан взял, приподнял над полом и поцеловал в алые губы. Саша задрыгала ножками, уперлась ладошками в грудь Рыбневу, захохотала как от щекотки:
- Опусти меня на пол, глупый!
Рыбнев покружил ее и неохотно опустил.
- Ай, в голове верчение какое-то!
Рыбнев засмеялся.
Саша чмокнула его в щеку, тихо призналась:
- Я так рада, что ты вернулся.
- Я тоже очень рад, - сказал Рыбнев.
- Я решила поверить тебе и подожду еще полгода, - прошептала Саша. - Но если обманешь: берегись! Терпелка у меня кончилась.
- Не обману.
Саша отвернулась, кусая губу:
- И еще: ты там поосторожнее со своим особо опасным, хорошо?
- Я всегда осторожен, - честно сказал Рыбнев и уселся за стол. - А теперь, если позволишь, приступим к употреблению яишенки.
Глава восьмая
Катеньке приснился загадочный сон. Будто сидит она за широким дубовым столом в большой комнате, а напротив женщина деревянной ложкой щи хлебает. И смотрит на Катеньку выжидательно. А Катенька знает, что из-за этой женщины только что ее отец погиб, но всё равно ей женщину очень жаль, потому что женщина - ее мама. И еще знает Катенька, что сейчас в комнату ворвутся люди в синей униформе, люди с колючими глазами, и заберут маму, как раз по той причине, что отец из-за нее погиб; и вроде бы правильно это, потому что жизнь с мамой стала совершенно ужасная, но человек она для Катеньки все-таки родной. И девочка решает предупредить маму: беги, мол, спасайся! Да только ни словечка вымолвить не может: смотрит, как мама щи хлебает, и помалкивает.
Вдруг за дверью тяжелыми сапогами начинают топать, в свистки дуют, ругаются. Тут бы Катеньке и сказать маме, чтоб в окно прыгала, дворами уходила: может, получится еще сбежать от правосудия, но Катенька молчит, и мама молчит, и обе они смотрят друг дружке в глаза и молчат. И Катенька видит, как в маминых глазах клубится, развертывается страшная бездна, а мама, похоже, видит то же самое - только в Катенькиных глазах.
- Откройте! - кричат за дверью. - Федеральная служба дисциплины!
И Катенька просыпается.
Проснулась, резко села. Желудок свело от голода: едва не заплакала от боли и потянулась к столику за стаканом воды: водой, конечно, голод не утолишь, но хоть как-то живот набьешь. Жадно выпила - до последней капли. Пригляделась к темноте, увидела у окошка Федин силуэт. Сокольничий сидел на подоконнике и смотрел на падающий снег. В соседней, большой комнате пели застольные песни: там уже полночи выпивали и закусывали Ионыч, дядь Вася и еще десяток человек.
- Дядя Федя, - позвала Катенька тихонько.
- Что, лапушка? - печально отозвался сокольничий.
- Это что же, вы в мертвом состоянии и не спите совсем?
- Могу спать, могу не спать, - сказал Федя. - Но на всякий случай спать не буду: во сне могу натворить чего непотребного.
- Чего?
Сокольничий вздохнул и не ответил.
- Я тоже хочу научиться не спать, - призналась Катенька. - И еще - чтоб кушать не хотелось. По-моему, очень полезное умение!
- А я б чего-нибудь пожевал, - задумчиво сказал Федя. - Да только если без шапки пойду застольничать, меня застрелят как мертвеца, а в шапке - засмеют и сорвут шапку, а потом всё равно застрелят.
Катенька вздохнула. Она бы и рада пожалеть дядю Федю, но уж очень устала и обессилела от голода и холода. Решила еще поспать: все-таки во сне время быстрее проходит и кушать не так хочется. Свернулась калачиком возле батареи, закрыла глаза. Спать не получалось: шум в соседней комнате мешал, свет, пробивавшийся сквозь щели в двери, резал глаза даже сквозь закрытые веки. К тому же голоса приближались: пьяные, злые, и самый громкий, пьяный и злой из них - голос Ионыча.
Дверь распахнулась. Катенька открыла глаза. Успела увидеть, как Федя поспешно натягивает на голову шапку.
- Да ладно тебе, не таись! Рассказал я друзьям, что мой друг - трупак вонючий! - взревел Ионыч и захохотал: - Но трупак, в отличие от других, скромный, положительный!
- Не боись! - крикнул дядь Вася, входя в комнату. Стукнул себя по цыплячьей груди. - Ионыч рассказал о твоей жестокой судьбе, Федор, и будь уверен: мы тебе поможем!
В комнату ворвалась ревущая Дуська. Уронила табуретку, отшвырнула с дороги дядь Васю, облапила Федю толстыми ручищами.