Глава девятая
Город накрыли синие сумерки.
- Как красиво, - восторженно прошептала Саша, изящной ножкой приминая снег на черепице. - Как давно мы с тобой не забирались сюда, на крышу!
- Давненько, эт точно, - рассмеялся Рыбнев.
- Закат чудесный. - Саша хитро улыбнулась. - Скажи, Рыбнев: смог бы ты докинуть камешек до заходящего солнца?
- Ты же знаешь, - Рыбнев усмехнулся, - что я - чемпион по метанию учебной гранаты; у меня даже специальный диплом ФСД есть за подписью самого Рикошета Палыча.
- Я так долго тебя не видела, не разговаривала с тобой… - жалобно протянула Саша. - Кажется, я всё о тебе позабыла!
- Ну, гляди…
Рыбнев протянул руку и отломал кусок намерзшего на трубу льда. Взвесил в руке: тяжелый. Поднялся, прищурил глаз: до горизонта далековато будет, да и крыши большую его часть загораживают. Ну да ничего. Саша разницы всё равно не заметит.
- Ты сможешь, Рыбнев! - воскликнула Саша и беззаботно засмеялась.
- Еще бы! - крикнул Рыбнев, с наслаждением вдыхая чистый морозный воздух, размахнулся и кинул.
Полетела ледышка: над черными крышами полетела, над седыми дымками, над промороженными человеческими судьбами - прямо вдогонку за солнцем.
- Ну как? - спросил Рыбнев, плюхаясь на снег рядом с Сашей, обнял ее. - Довольна?
Саша вглядывалась в закат.
- Рыбнев, смотри! Смотри! - Она вдруг подскочила. - Кажется, на солнце была вспышка! Ты докинул все-таки! Докинул!
Рыбнев расхохотался. Саша наклонилась к нему, прижала ладошки к щекам, серьезно заглянула в глаза:
- Рыбнев, скотина ты этакая: как же я тебя люблю!
Рыбнев чмокнул ее куда-то неопределенно, между губами и носом, ближе к левой щеке.
- Ладошки-то у тебя холоднючие. Простуды нам еще не хватало. Пошли-ка горячего чаю сообразим, Сашка.
- Пошли, - счастливо прошептала Саша. - Пошли.
Глава десятая
Посреди ночи раздался телефонный звонок. Рыбнев выполз из-под теплой Сашиной руки, взял трубку.
- Алло!
- Добрый вечер, Рыбнев, - вкрадчиво сказала трубка.
Рыбнев взглянул на часы:
- Утро скоро, Рикошет Палыч.
- Заглянешь на площадь? - деловито осведомилась трубка. - Тут костер. Верхние языки пламени чуть не до неба: красота незабываемая.
- Приду, куда денусь, - сказал Рыбнев. Повесил трубку и в темноте пошел искать штаны.
- Рыбнев, ты уже уходишь? - сонно спросила Саша.
- Начальство вызывает, - признался Рыбнев.
Саша села на кровати, кулачками потерла глаза:
- Рыбнев, не уходи. Побудь со мной до утра: я мечтаю хоть раз проснуться раньше тебя.
- Не могу, родная, - сказал Рыбнев.
Саша в теплой ночнушке проводила его до двери. Обняла Рыбнева, прошептала:
- Не хочу отпускать.
- Надо, Сашенька.
Она надула губки:
- Что с тобой, Рыбнев? Ты какой-то чужой. - Саша охнула. - Неужели ты сегодня уже уезжаешь?
- Нет, не сегодня, - сказал Рыбнев. Он хотел сказать Саше о том, что у него чувство, будто у пропасти стоит. А вокруг темень непроглядная, и неизвестно, в какой именно стороне пропасть, а в какой - твердая земля. Один неправильный шаг - и сорвешься. Но Рыбнев не особо верил в предчувствия и решил не пугать Сашу попусту.
- Скоро буду, - сказал Рыбнев, поцеловал Сашу в щечку и ушел по скрипучей лестнице.
Глава одиннадцатая
Основной костер и вправду был большой; походил на индейский шатер, охваченный прожорливым пламенем. Вокруг расположились костерки поменьше, на которых жарили мертвяков, наглухо примотанных к вертелам. У каждого такого костерка стоял повар и солдат с автоматом. Народу было много, но пили умеренно; бойцы так вообще не пили и с завистью смотрели на хмурых краснолицых гражданских, которые стукались початыми бутылками. Веселых криков и песен, как в прошлую попытку праздника, почти не наблюдалось - в людях присутствовала холодная злая уверенность, что этот ранний завтрак (или поздний ужин) - самая лучшая месть мертвякам и о празднике не может быть и речи: для пушкинских это было продолжением боя.
Рыбнев обошел костер, но Рикошета Палыча не нашел. Нечаянно въехал плечом в молодого парня с залитым кровью лицом. Парень извинился и попросил у Рыбнева сигарету. Рыбнев, сжалившись над парнем, отдал ему всю пачку. Парень вежливо поблагодарил и спросил:
- Как вам погодка?
- Холодно, - честно ответил Рыбнев.
- Весной пахнет, - сказал парень и исчез в глухой подворотне.
- Любезный Рыбнев! Как хорошо, что ты пришел!
Рыбнев обернулся и пожал руку возникшему будто из-под земли Рикошету Палычу. Рикошет Палыч как всегда был одет элегантно, но не по погоде: белое пальто до пят, через плечо перекинут полосатый красно-белый шарф, на голове - изящная фетровая шляпа с гусиными перьями.
- Вам не холодно, Рикошет Палыч? - спросил Рыбнев, с детским страхом и любопытством разглядывая одежду начальства. - Не по сезону вы как-то.
- Главное, любезный Рыбнев, закаляться: не только телом, но и духом, - ответил Рикошет Палыч. Сделал серьезное лицо. - Мне надо с тобой кое-что обсудить.
- Я тоже хочу кое-что обсудить, - сказал Рыбнев, дивясь собственной смелости, и выпалил: - Хочу жениться, Рикошет Палыч. Уволиться из службы и жениться.
- Чудеса да и только! - Рикошет Палыч, кажется, не выглядел удивленным. Он ловко забрал у проходившего мимо мужичка в красной вязаной шапке шампур с ломтями мяса и печеной картошечкой в мундире. Откусил сам, предложил Рыбневу. - Будешь?
- Нет, спасибо, - сказал Рыбнев.
- Эх, Рыбнев-Рыбнев, - сказал Рикошет Палыч, всовывая рассерженному мужичку в руку червонец. Мужичок расцвел, раскланялся и отчалил. Закричал: "Платоныч! Водки налей и поскорее!"
Рикошет Палыч ласково посмотрел вслед мужичку:
- Русский человек! Ради будущего счастья таких людей мы и работаем, Рыбнев, любезный мой друг! - Повернулся к Рыбневу. - Посуди сам: разве могу я отпустить такого ценного сотрудника, как ты, да еще в такой критический момент, когда во время поездки в Пушкино таинственным образом пропал другой мой ценный сотрудник - Владилен Антуанович?
- Считается, что Антуашка попал в бурю и погиб, - заметил Рыбнев.
- Но у тебя другое мнение? - уточнил Рикошет Палыч.
- Я нашел его вездеход, - сказал Рыбнев.
Рикошет Палыч тщательно прожевал самый большой кусок мяса и вкрадчиво поинтересовался:
- И где же он есть?
- На городской платной стоянке.
- Кто на нем приехал?
- Доподлинно неизвестно.
- Подозрения имеются?
- Имеются.
- Подозрения не уедут на вездеходе у нас из-под носа?
- Я поговорил с подполковником Дунаевым: ни один вездеход без моего на то разрешения не выпустят из города. Кроме того, на стоянке работает хороший знакомый: он свяжется со мной, если кто-то попробует проникнуть в машину.
- Прекрасно, - обрадовался Рикошет Палыч и сунул вполовину съеденный шашлык в зубы вертевшейся у ног дикой собачонки. Посмотрел, как животное алчно накидывается на мясо, обрадовался: - Божье создание, вот и у тебя праздник настал! - Достал из кармана белоснежный платочек, вытер жирные пальцы. - Рано тебе об отпуске думать, Рыбнев: сначала с пропажей Владилена Антуановича надо разобраться.
- Я не об отпуске говорил, а об увольнении, - заметил Рыбнев.
- Костер-то какой! - сказал Рикошет Палыч, поворачиваясь к Рыбневу боком, а к костру - передом. - Так и пылает. Все горести и печали в этом огне сгорают. Прав я, Рыбнев?
Рыбнев вздохнул и попросил:
- Рикошет Палыч, для внесения некоторой ясности в дело расскажите, для чего Антуашка в Лермонтовку поехал.
- Никакой особенной причины, в том-то и дело, - Рикошет Палыч покачал головой. - Плановая ревизия, сущая формальность. - Рикошет Палыч поманил Рыбнева чуть в сторону, под навес. - Но есть информация, что у нашего любезного Антуашки был какой-то личный интерес. Правда, где располагался эпицентр этого интереса, в самой Лермонтовке или в окрестностях, доподлинно неизвестно.
Рыбнев закусил губу:
- Выходит, жадность погубила нашего Антуашку.
- Пока неизвестно, погубила ли именно она и погубила ли вообще, - заметил Рикошет Палыч. - В связи с этим переполохом в Пушкино мне сверху велели считать, что Антуашка погиб во время бури. Мне сказали: "Забудь о нем, любезный Рикошет Палыч, и вплотную займись причинами трагедии в городе: народу погибло больше сотни, представляешь, какая цифра для провинциального городка? В самом Есенине в растерянности: что на Землю докладывать?" Я им: "Ну как обычно, число погибших уточняется". Они качают головами: "Не тот это случай, любезный Рикошет Палыч, ох не тот". Шапки полетят в великом количестве, друг мой Рыбнев: важным людям не до бедняги Антуашки. Но я чувствую, что с Владиленом Антуановичем дело важное и забывать о нем не стоит; поэтому поручаю его тебе. У тебя есть нитка: вездеход. Вот и потяни за нее, разузнай, разберись. Высокое начальство тревожить не стоит, оно старается теплые места для своих широких задов сохранить, и я его, высокого начальства, чувства могу понять; поэтому докладывай только мне. Договорились, любезный мой друг Рыбнев?
Рыбнев вздохнул:
- Так точно, Рикошет Палыч.
Помолчали.
- Барышня твоя в Пушкино живет, Рыбнев? - спросил Рикошет Палыч.
- Так точно. - Рыбнев усмехнулся. - Да вы ж, наверно, давно о ней знаете.
- Симпатичная?
- Красавица.
- Жениться точно надумал?
Рыбнев ответил, не задумываясь:
- Да.
Настала очередь Рикошету Палычу вздыхать:
- Ну раз так, ничего не поделаешь; закончим с Антуашкиным делом и поговорим насчет твоего безвременного ухода из службы. Ты, любезный друг Рыбнев, служил мне верой и правдой все эти годы; и я тебе послужу, будь уверен. Уйдешь необиженным; может, и с работенкой на гражданке помогу. У меня связи обширные.
- Спасибо, Рикошет Палыч.
- Потом поблагодаришь. - Рикошет Палыч уставился в костер. - Люблю я на огонь смотреть, друг мой Рыбнев: древнюю силу в нем чую.
Рыбнев пригляделся.
- Смотрите-ка, Рикошет Палыч, там на балкончике, за костром…
- Где?
- Да вон, напротив балкончик, третий этаж, с деревянными русалками.
Рикошет Палыч нахмурился:
- Человек, что ли, повесился.
- Висит, - подтвердил Рыбнев, подходя к костру поближе; руки вытянул, чтоб погреться.
- Может, от нервного истощения самоубился; а может, кто-то родной у человека погиб, и душа боли не выдержала.
- Может, и так, - сказал Рыбнев.
- Дело грешное, конечно, однако висельника по-человечески жаль.
- Жаль.
- Шум не будем поднимать, - решил Рикошет Палыч. - Не хочется людям праздник портить - хоть и грустный это праздник. Ты скажи там, любезный Рыбнев, пускай его аккуратненько снимут…
- Скажу. - Рыбнев кивнул и стал проталкиваться сквозь толпу.
Рикошет Палыч еще минуту посмотрел в огонь, послушал голоса пьяненьких мужиков и злые трезвые голоса их жен, а потом незаметно скрылся в тени, словно его и не было.
Глава двенадцатая
Рыбнев схватил за рукав молоденького безусого солдата:
- Рядовой, мне нужна ваша помощь.
- Еще я гражданским не помогал, - процедил боец. - Рукав-то отпусти, вошь.
Рыбнев сунул ему под нос свое удостоверение. Рядовой побледнел и пробормотал:
- Простите, товарищ майор. В гражданской одежде вас не признал; гражданская одежда уродует человека…
- Отставить, - устало пробормотал Рыбнев и скомандовал: - За мной!
- Есть, товарищ майор!
Протолкались сквозь толпу, вышли к подъезду нужного дома. Рыбнев поднял голову: висельник свисал с балкона прямо над ними; веревка была привязана к одной из балясин. Рядовой проследил за взглядом Рыбнева и буркнул:
- Чертовы гражданские.
- Как фамилия-то твоя, рядовой? - спросил Рыбнев.
- Рядовой Лапкин, товарищ майор!
- Пошли, Лапкин, тихонько снимем самоубивца; пока другие не заметили и лишней паники не развели.
- Слушаюсь!
Они поднялись на третий этаж. Рыбнев на взгляд определил квартиру, с балкона которой свисал самоубивец. Дверь в квартиру была белая, обшарпанная, с английским замком и свисающим на длинном проводе электрическим звонком. Рыбнев постучал для очистки совести: он не думал, что кто-то ответит, и морально приготовился вышибать дверь. Но ему неожиданно ответили молодым женским голосом:
- Кого там несет?
- А ну открывай! - взвился Лапкин. - Не тот у тебя случай, чтоб вопросы задавать!
- Отставить, Лапкин, - сказал Рыбнев и спросил у двери: - Можно войти? У вас там человек повесился, с балкона свисает.
- А то я не знаю, - ответила женщина. - Это мой сожитель; не выдержал он бездуховности человеческого существования на этой планете, вот и свел счеты с жизнью.
- Это, конечно, понятно, - сказал Рыбнев, - но почему он о других не подумал? Мог и дома повеситься, в домашней, так сказать, обстановке. А так не эстетично как-то висит. Надо бы снять.
- А вам какое дело? - крикнула женщина. Чиркнула зажигалкой, закурила: в щель между косяком и дверью потянуло крепким дешевым табаком. - Рудик свободный человек. Был. Висит себе и висит, никого не трогает. Какое вам вообще дело? - Ее голос стал вдруг визгливым. - Вы там мертвецов жрете, и еще смеете что-то говорить об эстетичности?
- А ну заткнулась! - заорал Лапкин. - А ну быстро открыла! Да кто ты такая, чтоб…
Рыбнев врезал рядовому в солнечное сплетение. Лапкин задохнулся.
Рыбнев схватил его за ухо, прошипел:
- Слушай, рядовой: твоя работа в данный момент - молчать и ждать приказа. Всё. Понял?
Лапкин с трудом кивнул, и Рыбнев отпустил его. Боец отполз к стене зализывать душевные раны.
- А как вас зовут? - спросила женщина за дверью.
- Рыбнев, - представился Рыбнев.
- А меня - Симеона. Красивое имя?
- Красивое, - согласился Рыбнев. - Откройте, пожалуйста, Симеона, а то не по-русски как-то через дверь разговаривать.
- Вот скажи, Рыбнев, - Симеона звякнула за дверью в колокольчик, - было у тебя хоть раз такое чувство, что ты стоишь на краю пропасти, а вокруг туман - хоть глаз выколи - и не понятно, в какую сторону надо идти, чтоб не свалиться в бездну?
Рыбнев вздрогнул.
- Похоже, было. Чувствуешь, да? - Женщина тихо засмеялась. - Вот и Рудик чувствовал, что мы на краю, а он чувствовал тонко, художником он у меня был, Рудик мой. И я чувствую. И ты чувствуешь, военный человек Рыбнев: движемся мы к пропасти семимильными шагами и самоубийство в такой ситуации, наверно, не самый худший выбор. Хотя грешно, конечно.
- Я не силен в теологии, Симеона, - признался Рыбнев. - У меня есть задание: снять повешенного человека с балкона, чтоб он не висел на всеобщем обозрении, пугая тем обывателя. Обещаю, мы с Лапкиным только затащим его на балкон и всё: тут же и уйдем. С милицией вам, конечно, придется пообщаться, но это попозже утром, спешить не станем.
- Люди, заселяющие чужие планеты, как икра мандрагорского зайчика, - сказала Симеона. - Знаете, чем знаменит зайчик с планеты Мандрагора, Рыбнев?
- Он не умеет летать? - предположил майор.
Симеона вздохнула:
- В космической зоологии вы тоже не сильны…
- Не силен, - сокрушенно признался Рыбнев.
- Икру мандрагорского зайчика оплодотворяет мандрагорский слоник - совершенно иное существо. Так и люди: вроде и люди, а оплодотворены чужим миром, уже как бы и не люди; на этой планете так вообще превратились черт знает во что.
- Об этой теории я помню. - Рыбнев кивнул. - Ее в корыстных целях используют оппортунисты, желающие отделения своих планет от Земной конфедерации; мол, поселенцы после двух-трех поколений, прожитых в чужом мире, уже не люди, а совсем новый вид. Но теория эта расистская и научной основы под собой не имеет. Мандрагорские зайчик и слоник тут не при чем: у них симбиоз, а мы, люди, симбиоза не приемлем.
- Вы мне нравитесь, Рыбнев, - сказала Симеона. Чпокнула пробкой. - Я вина выпью, не возражаете? - Она сделала добрый глоток из бутылки. - Мы образуем прекрасное трио, Рыбнев: вы, я и дверь. - Она хихикнула. - Любовный треугольник.
- Вы не собираетесь добровольно открыть дверь, Симеона? - уточнил Рыбнев. - Я бы не хотел применять силу, если честно. Вы мне нравитесь.
- Вы симпатичный, Рыбнев? - спросила Симеона.
Рыбнев засмеялся:
- Сложно сказать. Нужно опросить сотню женщин и вывести усредненное мнение.
- Если вы мне понравитесь, а я - вам, как вы думаете, у нас может случиться роман? Военный человек, который любит рассуждать об усредненном мнении, и служительница музы, которая из всего разнообразия алкогольных напитков предпочитает дешевый портвейн, - это так романтично!
- У меня есть любимая девушка, - сказал Рыбнев. - Прошу прощения.
- Увозите ее прочь с этой планеты, - заявила Симеона. Поднялась, щелкнула замком, стукнула шпингалетом. - Эта планета погубит вас. Улетайте вместе с ней и поскорее!
Дверь открылась. Рыбнев вошел и увидел сидящую прямо на полу низенькую брюнетку с раскосыми глазами в толстовке и шерстяных брюках; вся его злость, если и была, исчезла окончательно. Симеона подняла бледное лицо и сказала: - Прямо и налево. Там Рудик висит.
Следом за Рыбневым зашел злой Лапкин. Рыбнев указал ему вперед, и Лапкин побежал на балкон. Рыбнев присел рядом с Симеоной на корточки:
- Вы простите, что так получилось.
- Вы-то в чем виноваты? Рудик повесился, не вы.
- Я на всякий случай прошу, - объяснил Рыбнев. - Многие любят во всем винить нас, слуг закона.
- Просто вас боятся, - сказала Симеона.
- И это жаль.
- Вы симпатичный, Рыбнев, - сказала женщина. - Очень обидно, что вы, как и я, стоите на краю пропасти. Еще обиднее, что вы стоите на краю пропасти не один, а с другой девушкой; но это ладно.
- Откуда взялось это ощущение близкой пропасти? - спросил Рыбнев. - Не знаете?
Она пожала плечами:
- Ниоткуда. Лично я с самого начала вижу пропасть под тонким слоем снега, который на этой планете и не снег вовсе. И Рудик видел. И вы, наверно, видите.
- У вас странный акцент, - заметил Рыбнев.
- Я с Земли, - сказала Симеона. - Тут лет пять живу. Вместе с Рудиком прилетела. Он искал новых впечатлений, вдохновения, а я искала его; и сейчас продолжаю искать, хотя иные посчитают, что уже поздно.
- Товарищ майор! - закричал Лапкин с балкона. - Помогите затащить! Тяжелый, черт!
Рыбнев кивнул женщине и побежал помогать Лапкину. Вместе схватились за веревку, потащили. Рудик был толстый, длиннорукий-длинноногий, тащить было нелегко. Наконец, перекинули тело через перила, сдвинули на край балкона, в сторону от двери.
- А тут жарко, товарищ майор, - сказал присмиревший Лапкин, вытирая пот со лба и животом падая на перила. - Костер почти под нами.
Они встали рядом и принялись смотреть на костер, на мужиков, обменивавшихся шампурами с мясом и бутылками, на гомонящих баб и детишек, на бойцов, со скучными лицами бродивших по площади; смотрели и смотрели, а потом земля дрогнула.
Лапкин, не ожидавший такого подвоха, упал на задницу.
Рыбнев удержался.