- А вот и пропасть во всем своем великолепии! - закричала из прихожей Симеона. - Встречайте, товарищ майор!
- Да что за пропасть такая! - в сердцах крикнул Лапкин. Уставился вниз, сглотнул. - А ведь и правда, похоже, товарищ майор: пропасть.
Рыбнев перегнулся через перила. Кошмар повторялся: мертвецы сползали с вертелов. Только на этот раз людей они не атаковали, а сливались в единую некромассу, выраставшую посреди площади. По некромассе открыли огонь; она поглощала пули, становилась больше и внушительней: этакая распухшая коровья лепешка. Внезапно из неё выдвинулись ложноножки и стали хватать людей и протыкать их насквозь. Люди кинулись врассыпную. Кто-то метнул гранату, но как-то криво, в сторону, и граната залетела в витрину карамельной лавки. Рвануло так, что Рыбнев чуть не свалился с балкона.
- Да что же это такое, - с тоской спросил Лапкин. - Когда же этот кошмар, наконец, кончится?
Пьяный мужичонка шел прямо через площадь с бутылкой водки в одной руке и с шампуром в другой. Пули его не задевали, ложноножки тоже не трогали.
- Везунок, - пробормотал Рыбнев, и тут мужичонка жалобно вскрикнул, распух и взорвался. На снег упали капли серой массы, собрались воедино и поползли к основной лепешке.
Из укрытий раздались крики, отборный мат и плач: повсюду лопались люди. Правда, как отстраненно отметил Рыбнев, взрывались в основном гражданские; и то не все.
- Это шашлык у них из желудков рвется. - Лапкин вдруг захохотал. - Забавно, верно, товарищ майор? А вы, кстати, как, попробовали уже шашлычок?
- Нет, не пробовал, - сказал Рыбнев, проверяя кобуру: пистолет на месте, да только что с него в такой ситуации? Вспомнил к тому же - очень некстати, - что Рикошет Палыч шашлык дегустировал. Неужели и он?..
- И я не пробовал. А сержант пробовал. Говорил: "Тебе, Лапкин, нельзя: молодой ты еще, безусый". - Лапкин схватился за живот. - И где он теперь, усатый наш?
- Отставить, Лапкин, - сказал Рыбнев, возвращаясь в квартиру. - Благодарю за содействие, рядовой. Можете быть свободны. А у меня есть еще дела на окраине города.
- Куда это свободны? - возмутился Лапкин. - Давайте я уж с вами: охранять буду.
- Дезертировать собрались, рядовой? - спросил Рыбнев и протянул руку Симеоне. Та покачала головой и отпила из бутылки: не пойду, мол. - Уговаривать вас у меня времени нет, - сказал ей Рыбнев. - Прощайте.
- До свиданья, военный человек Рыбнев. - Симеона улыбнулась.
- А если и дезертировать, - весело сказал Лапкин. - Уж лучше под трибунал, чем в щупальца этой твари.
- Хорошо, Лапкин, - сказал Рыбнев. - Вас мне тоже уговаривать некогда, а убивать - жалко. До окраины идем вместе, а там разделяемся и действуем каждый самостоятельно.
Они бежали по лестнице под стрекотню автоматов, и Рыбневу казалось, что эта лестница ведет его в пропасть, но через секунду он и думать забыл о пропасти: только о Саше думал.
Успеть предупредить ее, спасти - вот что главное.
Глава тринадцатая
- Как-то нехорошо с девушкой получилось, - расстроился дядь Вася, выходя из парадного. Он почесал в затылке. - Мы ведь ее в заложники собирались брать, а тут такое дело…
- Не переживай, - жестко ответил Ионыч. - С цепными псами олигархии только так и надо поступать; а то и похуже.
- Куда уж хуже, мил человек. - Дядь Вася вздохнул.
- Они-то нас не жалеют! - закричала Дуська не своим голосом, закрыла глаза широкими ладонями и зарыдала. - Олигархи чертовы!
- Да при чем тут олигархи? - поинтересовался кто-то, но ему не ответили.
И Дуська, и дядь Вася, и многие другие были людьми, в общем-то, неплохими. Но вот как-то так у них это всё получилось… нет, пожалуй, они сами не смогли бы объяснить почему и зачем. Вышло и всё тут: хоть и православные все поголовно. Может, водка в том виновата. Да-да, пожалуй, что водка.
Водка всегда во всем виновата - злой продукт, безбожный.
Глава четырнадцатая
Немыслимые преграды пришлось преодолевать Рыбневу и Лапкину по пути на восток; коровья лепешка, состоявшая из мертвяков, разрасталась им вслед, уничтожая в пути постройки и укрепления, пожирая и протыкая ложноножками солдат и гражданских. Над головами наших героев пролетели геликоптеры: разбухшие от осознания своей значимости металлические бульдоги с пропеллерами. Запустили ракеты. Землю тряхнуло. Раздались многочисленные взрывы. Впрочем, ни Рыбнев ни Лапкин не верили в их эффективность.
На одном из перекрестков они увидели ревущего мальчишку лет пяти.
- Мама! - кричал чумазый ребенок. - Мамочка!
Лапкин хотел пробежать мимо, но Рыбнев, не говоря ни слова, подхватил мальчонку и понес с собой под мышкой, как чемодан.
- Товарищ майор, ну зачем? - спросил Лапкин на бегу.
- Пока совесть остается - по-другому не могу, - ответил Рыбнев.
Мальчишка реветь перестал: наверно, от неожиданности.
- Я думал, что в федеральной службе дисциплины одни кровопийцы, - признался Лапкин. - А вы, товарищ майор, человек душевный, хоть и очень несправедливо мне тогда в пузо врезали. Может, притворяетесь?
Рыбнев промолчал: при таком темпе движения у него не получалось соблюдать дыхание. А вот Лапкину хоть бы хны. Молодость, мать ее.
- Вот вы, небось, сейчас не к начальству на доклад спешите, - заметил Лапкин, - а невесту свою спасать или больную мамочку. Что, угадал?
- Угадали, рядовой.
Вот и знакомый узкий домик в три этажа с верандой и овальными окнами; дверь выбита и валяется, бесхозная, у крыльца. Рыбнев опустил мальчонку на снег, холодея от страшного предчувствия. Приказал:
- Рядовой, посторожите мальчишку. Я скоро.
- Слушаюсь, товарищ майор.
Рыбнев сделал шаг и наступил на пушистый труп кота Кузьки; тому свернули шею и выкинули на улицу. Рыбнев поднял голову и увидел, что окно на Сашенькиной кухне распахнуто. Рыбнев сразу перехотел заходить, потому что жутко испугался неизбежности; он впервые позволил себе по-настоящему сблизиться с человеком, и по глупости своей строил уже планы на совместную жизнь с Сашей, а тут такое дело…
Рыбнев всё же поднялся в пятую квартиру. Вышел минут через пять с невесомым тельцем на руках. Опустил Сашу на снег, взял Кузьку и положил рядом. Снял шапку.
- Прости, родная моя, похоронить тебя по-человечески не успею; но если выживу, обещаю, вернусь и похороню на дне Махорки, а по поверхности воды пущу розовые лепестки… - Он замолчал, потому что кроме этих сухих слов, подсмотренных в какой-то книжке, ничего придумать не смог; не научен был, как близких хоронить.
Ему показалось, что Сашины глаза дрогнули; нет, только показалось.
- И даже в серую не превращаешься… - прошептал Рыбнев. - А ведь, наверно, хорошо бы было: хотя бы так.
Лапкин сначала молчал. Но с запада донеслись пальба и разрывы, и он решился поднять голос:
- Ну что, товарищ майор, уходим или как?
- Ты уходи, - сказал Рыбнев. - На озере станция есть: может, там пересидишь. Или уедешь подальше отсюда. Только за мальчуганом проследи, хорошо?
- Прослежу, - пообещал Лапкин, хватая мальчишку за руку. - А вы как же, товарищ майор?
- А мне надо кое-кого навестить, - сказал Рыбнев.
Развернулся и побежал.
Глава пятнадцатая
Сокольничий ухаживал за Катенькой, когда вернулись Ионыч и остальные. Народ в ужасном состоянии духа пошел выпивать, а Ионыч заглянул в комнату к Феде. Увидел, как сокольничий прикладывает холодный компресс к Катенькиной голове и пьяно рявкнул:
- Это еще что за беспредел?
- Заболела наша лапушка, - грустно сказал Федя. - Простудилась: жар у нее.
- Да она симулирует! - заявил Ионыч и чуть не свалился на стол. Кое-как сохранив равновесие, он прижался спиной к стене и пробормотал: - Валить нам надо, Федя, в срочном порядке валить. Дядь Вася, оказывается, сумасшедший: в пьяном состоянии зарезал девушку цепного пса олигархов.
- Беда-то какая! - воскликнул сокольничий, приподнял слабую Катенькину голову и дал девочке попить водички.
- Она, шалава грязная, конечно, заслужила смерти, - заметил Ионыч, - но разве дядь Вася имеет право судить? Кто вообще имеет это священное право?
- Только бог и имеет, - заявил Федя. - Даже святые великомученики не имеют; да и незачем им судить.
- Вот и я говорю. Но теперь девушка мертва, и федеральщик через дядь Васю наверняка выйдет на меня. А разве я виноват? Я пытался остановить этого сумасшедшего, начать с ним серьезный диалог, но его будто подменили - шипел и плевался ядом, словно бешеное животное!
- А что на площади, кстати, происходит? - спросил сокольничий. - Постреливают, что ли?
- Наверно, из пушек в небо палят - праздник серости все-таки, - заявил Ионыч.
Федя вздохнул.
- Надо немедленно уходить, - повторил Ионыч.
- Надо-то надо, но как с Катенькой быть? Кажется, она серьезно заболела.
- Дети выздоравливают быстро, даже заботиться не надо, - заявил Ионыч, но сокольничий покачал головой:
- Боюсь, ты ошибаешься, Ионыч.
- Да как ты смеешь мне возражать? - закричал Ионыч. - Очумел, что ли, скотина?!
- Я… смогу… идти… - прошептала Катенька, поднимая голову. - Только… не ссорьтесь… дяденьки…
- Спи-отдыхай, лапушка, - прошептал Федя. - Не переживай попусту.
- Говорит, сможет идти. - Ионыч нахмурился. - Получается, врет?
Сокольничий покачал головой:
- Ионыч, ты, конечно, знаешь о жизни многое, а я всего лишь покойник без дальнейших перспектив, но тут ты не прав: Катеньке нужно подлечиться, а потом можно и уходить.
- А если этот федеральщик и ее в сырые застенки ФСД кинет? - возмутился Ионыч. - У него ведь по определению сердца нет! Ты, если обо мне не думаешь, то хоть о нашей девочке подумай! Прояви милосердие!
Федя подумал, вздохнул:
- В чем-то ты прав. Тогда сделаем так: закутаем Катеньку потеплее, в одеяльце, и я ее понесу. Вот только с вездеходом я тебе не помощник; сам уж как-нибудь охранника уговори отдать нам его.
- Уговорю, будь уверен, - сказал Ионыч и кинул напоследок: - А Катеньку сильно укутывать необязательно: где-то читал, что против простуды лучшее лекарство - легкий морозец.
Федя укоризненно посмотрел на Ионыча. Ионыч притворился, что не замечает взгляда сокольничего и пошел обуваться.
- А куда это ты собрался, Ионыч? - крикнул дядь Вася из соседней комнаты.
- За сигаретами сгоняю, - соврал Ионыч. Сунул голову в комнату к Феде, прошептал: - Минут через десять-пятнадцать подгоню вездеход. Готовься пока. Линяем быстро и по возможности незаметно.
Сокольничий кивнул, Ионыч ушел. Хлопнула дверь. Федя сам собрался и Катеньку стал собирать: спеленал ее как младенца, закутал в два старых одеяла, найденных в кладовке. В дверь постучались. Федя с трудом удержал руку от превращения в смертоносное щупальце и пробормотал:
- Войдите.
В комнату вошел дядь Вася. Он был мертвецки пьян и даже не заметил, что Федя одет, а кашляющая Катенька закутана в одеяла.
- А я к тебе, мил человек, - сказал и икнул.
Федя ждал.
- Ужас-то какой, - сказал дядь Вася, икая. - Уж не думал, что твой Ионыч такой. И это после героической обороны детского садика!
- Он мне всё рассказал, - заявил сокольничий угрюмо.
- Рассказал? - поразился дядь Вася. - Он же сам нас просил, чтоб никому ничего не рассказывали, даже тебе, а сам всем как на блюдечке, значит… и что же он тебе рассказал, мил человек?
Сокольничий молчал.
- Рассказал он тебе, как безвинному кошаку шею свернул? А о том, как хладнокровно девушку прирезал?
"Подлец этот дядь Вася, - подумал Федя. - Собственную вину на Ионыча перекладывает, нехристь. А так и не скажешь, порядочный с виду, - прав был Ионыч".
- Такое вот дело, мил человек, - сказал дядь Вася, расфокусировал взгляд и рухнул на пол; тут же и захрапел, заглушая далекие выстрелы.
Федя скривился. Наклонился и порылся у дядь Васи в карманах: обнаружил кошелек и сунул себе за пазуху. С улицы посигналили. Федя высунулся в окно: Ионыч на вездеходе подъехал; вовремя подоспел. Сокольничий схватил Катеньку на руки, перешагнул дядь Васю и незамеченным покинул квартиру. Позади остались испуганные содеянным алкоголики; они продолжали пить, чтоб хоть как-то заглушить недавние воспоминания, но получалось плохо. Не пьянели и не забывали. Можно сказать, по-дурацки у них всё это вышло; вот только девушка погибла по-настоящему и сказать "по-дурацки", значит, оскорбить ее память. Поэтому лучше ничего не скажем: промолчим.
Глава шестнадцатая
На бегу Рыбнева часто посещали философские мысли. Вот и тут вдруг начали посещать: вроде бы только что возлюбленная погибла, горевать надо, ан нет: вместо горестных мыслей так и лезут философские. Зачем они, почему?
Неясно.
"Убийство забавно выглядит на большом экране, - философски размышлял Рыбнев, как бы наблюдая себя, бегущего по улице, со стороны, - поэтому на Руси и русских планетах так популярны мериканские блокбастеры. Россиянин с любой планеты на генетическом уровне ненавидит мериканскую культуру и мериканские ценности, но мериканские блокбастеры смотрит с упоением; с не меньшим упоением, чем сами мериканцы, с которыми в космосе мы почти не пересекаемся - и слава богу".
Рыбнев поскользнулся на заледенелом заячьем помете, каким-то образом попавшем на тротуар; упал на колено и выругался.
"Убийство забавно выглядит в детективной прозе, - думал Рыбнев, вставая с колена и отряхивая снег с брюк. - В книжке, которую купил в книжном ларечке на забытом богом полустанке. Убийство в детективной книжке завораживает, особенно если у автора в наличии имеется талант, чтоб максимально красочно описать, как убийца втыкает кухонный нож в спину жертве".
Рыбнев добрался до стоянки, перегнулся через заборчик: вездеход с черной звездой пропал. Рыбнев крикнул в приоткрытую дверь:
- Ляпка!
"Убийство выглядит максимально страшно в реальной жизни, - подумал вдруг Рыбнев. - Если вы не маньяк, конечно. А ведь я не маньяк, - подумал он в отчаяньи. - Всякое бывало, конечно, но нет - не маньяк. Страшно оно: и убивать и видеть убитого. Правда, не сразу страшно. Потом. Со временем. Через пару минут".
Он заглянул внутрь: в темноте угадывался покореженный силуэт бравого охранника; Ляпка умер сидя прямо на стуле.
"Убили Ляпку, - отстраненно подумал Рыбнев и помчался к дядь Васе. Пробежав три квартала, взглянул на часы. - Прошло две минуты. И не страшно. Почему так? Неужто в маньяка превращаюсь?"
У порога его встретила толстая Дуська с огромадным платком в потных ручищах; в платок Дуська изливала горячие слезы. "Как скверно, - подумал Рыбнев с тоской и поднял пистолет. - Ну почему приходится допрашивать женщину?"
Дуська увидела Рыбнева и сузила заплывшие жиром глазки:
- Из-за девки той пришел? Так я ее и пальцем не тронула: только смотрела! - Она промокнула левый глаз углом платка. - Да и смотреть-то противно было, товарищ майор, как она визжала и кровью истекала. Ну точно свинья. Можете арестовать, я виноватая и уже на все согласная…
У Рыбнева после таких слов в голове что-то перемкнуло, и он, не раздумывая, выстрелил Дуське в грудь. Подумал еще "Убийство выглядит…", а больше ничего про убийство и не думал; не было времени думать. Перешагнул корчащееся тело и вошел в комнату, где происходило основное пьяное действо. Его встретили гробовым молчанием. Мужики опустили головы.
- Давай, батюшка, - прошептал один. - Стреляй.
- Не сомневайся, братишка, - сказал другой. - Правильно поступаешь: мы это заслужили.
Кто-то дернулся, с тоской произнес:
- Неохота помирать, мужики…
Ему строго ответили:
- Когда девку резали, о чем думал?
- Как бы властям посильнее насолить, - признался тот, кто не хотел умирать. - Оно ведь правильно: олигархам пакостить…
Рыбнев выстрелил в него. Мужик свалился со стула, хватаясь за простреленный живот, и прохрипел:
- Быстро как всё… ох, быстро!.. не успевает жизнь перед глазами пролететь…
И умер.
Рыбнев закричал не своим голосом и застрелил остальных: кого в голову - сразу насмерть, а кого и добивать пришлось. Один всё никак не умирал: лежал в луже крови и с унынием смотрел на Рыбнева.
- Прости, - говорит, - товарищ майор.
Рыбнев стреляет в него в упор.
- Не со зла, - говорит мужик, - а из-за недостатка культурности: у нас тут всё просто, и жизнь простая, и смерть часто случается, и смертоубийством никого не удивишь…
Рыбнев опять стреляет.
Мужик кашляет кровью.
- У меня сынишка на инженера учится. Умный парнишка: не чета мне. Бывает, что-нибудь философское задвинет и сразу понятно: для него ценнее человечьей жизни ничего нет. Молодец он у меня.
Рыбнев стреляет, стреляет, еще раз стреляет…
- Как-то рыбок завел, цельный аквариум. На практику уехал, а покормить забыл. Ты бы видел, товарищ майор, как он убивался. Целый день с табуретки не вставал: голову руками обхватил и сидит. Мы с матерью к нему и так, и этак: поешь, мол, сынок, попей. А рыбки - да что рыбки! - новых купишь. Но он нам не отвечал и есть отказывался. А потом как встанет - глаза горят, вот ей-богу! - и говорит: мы, говорит, несем ответственность за тех, кого…
Рыбнев схватил табуретку и стал бить мужика по голове, по губам шевелящимся: бил до тех пор, пока рука не устала. Отбросил табуретку, уселся на диван, вцепился в волосы.
- А теперь, как русский офицер… - пробормотал, прижимая ствол к виску.
В соседней комнате застонал спросонья дядь Вася. Он искал чем похмелиться, или чем продолжить запой: тут уж как взглянуть на вопрос. Рыбнев поднялся, прошел к нему. Увидел ползающего на полу в поисках чинарика дядь Васю, пнул в бок. Дядь Вася откатился к стене, обиженно посмотрел на Рыбнева:
- Чего это вы чудите, товарищ майор?
- Я чудю? - Рыбнева едва не перекосило. - А не ты ли, дядь Вася, сегодня учудил: девушку по имени Александра убил?
- Александру… - пробормотал дядь Вася, пятерней сжимая сморщившееся лицо. - Так ты, майор, сюда мстить пришел?
- Разве это месть? - пробормотал Рыбнев, усаживаясь на кровать. - Месть - это когда двое благородных, один оскорбление в лицо кидает, а второй ему в сердце стреляет. А тут не месть, а человеческий суд над мразью: по-другому не назовешь.
- Потому вас и ненавидят, цепные псы олигархов, - заметил дядь Вася злобно. - Простой народ быдлом считаете!
- Когда этот народ зверски убивает мою женщину, я перестаю считать его кем бы то ни было: я просто давлю его, как мерзкого червя, - сказал Рыбнев.
- Может, и прав был Ионыч, когда твою девку резал, чтоб ты от него отстал и вездеход забрать не мешал! - в ярости закричал дядь Вася. - Ты, мил человек, с таким отношением к народу ничего иного не заслуживаешь!
- Ионыч… - прошептал Рыбнев, напрягшись. - Так, получается, на вездеходе он все-таки…
- Да, - буркнул дядь Вася, растеряв вдруг пыл. - И девку твою он, конечно, того… зря, в общем. Ты прости, майор.