- Этот твой Ионыч, получается, опаснейший убийца, - сказал Рыбнев, вставая. Направил оружие на дядь Васю. - За пособничество особо опасному преступнику я приговариваю вас, почтенный Арзамас Пилонов, к высшей мере социальной справедливости: к смертной казни. - Добавил тише: - Прости, дядь Вася. Видит бог, ты мне был в чем-то симпатичен. - И выстрелил. Попал четко: прямо в лоб. Дядь Васю откинуло: головой врезался в тумбочкину дверцу, снес ее, хлипкую, с петель и плотно застрял.
В комнате потемнело.
Рыбнев подошел к окну. За окном с небесных вершин на грешный снег стекала живая коричнево-серая масса, словно болотная жижа или чего похуже. Сквозь щели в окнах в квартиру проникала гнилостная вонь; Рыбнев зажал пальцами нос. Он смотрел на эту жижу, готовую в любой момент затвердеть и выдвинуть из себя щупальца, которые с легкостью снесут стены дома, и жалел о том, что теперь уж точно не догонит Ионыча. Подумал о рядовом Лапкине: как он там? Ушел ли с мальчишкой? Потом мелькнула мысль о бездне, и Рыбнев до рези в глазах уставился в стену жижи. Жижа набухла в одном месте, надулась, как воздушный шарик, тонкая серая пленка лопнула, и в том месте возникло гигантское глазное яблоко; бездна уставилась на Рыбнева, подслеповато щурясь и воняя.
И тогда Рыбнев заржал, словно жеребец, кирпичом пришибленный; и смеялся товарищ майор ровно до тех пор, пока под напором мертвого чудовища не обвалилась крыша.
А потом уснул: на долгих два года.
Глава семнадцатая
Вездеход шел мягко. Сокольничий успевал одной рукой рулить, а другой гладил Катенькину горячую голову. Девочка свернулась калачиком на сиденье и положила голову ему на колени. Ее трясло, и она надрывно кашляла. Ионыч отодвинулся от Катеньки подальше и дышал в сторону, чтоб не подхватить заразу.
Из города выехали без происшествий; чуть, правда, не столкнулись с другим вездеходом, спешно покидавшим Пушкино, но, слава богу, разминулись.
- Куда едем, Ионыч? - спросил Федя.
- А поехали-ка домой, Федор, - решил Ионыч. - Вдоволь мы по свету попутешествовали, но места лучше, чем дом, по-моему, так и не нашли.
- Это ты прав, Ионыч, - сказал сокольничий, вставляя на место вытекший глаз. - Ну а если нас там поджидают?
- А и пусть! - задорно воскликнул Ионыч. - Довольно нам бегать, словно трусливым зайцам: пора встретить опасность лицом к лицу. Поехали домой!
- Смелый ты человек, Ионыч! - Сокольничий чуть не прослезился. - Ну и я тогда смелым буду! Поехали - чего нам страшиться в собственном-то доме! - И он повернул руль.
Ехали молча. Катенька кашляла и тихонечко плакала в лихорадочном полусне.
Ионыч спросил:
- А тарелка как?
- Полил я ее кипяточком из заварочного чайничка, Ионыч. Зеленая лампочка горит.
- Это ты молодец, Федор. Главное не забывай: важнее этого артефакта у нас ничего нет.
- Помню, Ионыч. Как не помнить?
Вездеход тряхнуло.
- Что такое? - возмутился Ионыч. - Откуда на хорошей русской дороге неровности поверхности?
- Это не неровности, это мы серого нечаянно сбили, - ответил Федя. - На дорогу вышел, мертвый придурок.
- Да?
- Кажись, в лепешку его…
Ионыч схватился за живот и засмеялся.
Сокольничий старательно вторил ему: Ха. Ха. Ха.
Тем временем Марик подошел к раскатанному по асфальту Машке. Машка попытался улыбнуться расплющенными губами.
- Убийц… - пробормотал он и стал медленно растворяться.
- Я буду звать тебя Болесвет Хапугин, - прошептал Марик. - Как же так. Столько шли и… забыл слово.
Мертвый мальчишка посмотрел вслед уезжающему вездеходу. Подошел к обочине, наклонился и похлопал ладонью по снегу. Искры входили в мертвое тело мальчика, словно крохотные иголочки. Марик почувствовал небывалый прилив сил; что-то изменилось, и снег зарядил его энергией до отказа. Мальчишка выпрямился и быстро пошел за вездеходом, молясь про себя:
- Забыл слово. Забыл слово. Забыл слово.
Часть третья
Смерть мертвеца
Каждые восемь дней кто-нибудь из моих друзей говорит мне: "Я готов убить ради Родины".
Собственно, вместо "Родины" сюда можно вставить что угодно.
Возлюбленную, друга или сына - это ничего-ничего.
Никто из моих друзей так никого и не убил.
Глава первая
- Вот так, Катерина, и стал наш Федя серым, - по-пьяному добрым голосом сказал Ионыч. - И случилось это ровно год назад. Потому мы сегодня и празднуем этот великий день; в славном городе Пушкино его называли когда-то днем сырости.
- Серости, Ионыч, - поправил сокольничий.
- Заткнись, Федя, - небрежно бросил Ионыч. - И в этот день, Катенька, и в последующий за ним погибла чертова уйма народа.
Катенька хотела спросить, зачем праздновать такой грустный день, но постеснялась испортить торжественный момент.
Сокольничий печально вздохнул, положил в рот добрую ложку гречневой каши с подмерзшим сливочным маслицем.
- Совсем вкуса не чувствую, - пожаловался он. - Отмерли мои вкусовые рецепторы из-за смерти, грусть-то какая.
- Дядя Федя, бедненький! - По Катенькиным щечкам поползли похожие на муравьишек слезы.
- Но хоть наш Федя и стал не такой как все, - степенно продолжал Ионыч, - это не значит, что ты, Катька, имеешь право насмехаться над ним и всячески указывать на его неполноценность.
Сокольничий грустно покивал.
- Что вы, дяденька! - Катенька сложила ладошки ковшиком. - Разве могу я обидеть дядю Федю, пусть даже нечаянно!
- "Фазве мафу я…" - передразнил девочку Ионыч и ударил кулаком по столу. - Не паясничай! Запоминай лучше: в присутствии Федора нельзя произносить такие слова, как "серый", "серенький", "серожопый", "мертвый", "мертвенький", "мертвяк", "мертвец", "мертвожопый"…
- Ладно тебе, Ионыч! - воскликнул сердобольный Федя. - Не будет ничего такого Катенька говорить!
- Заткнись, мертвожопый. - Ионыч нахмурился и продолжал перечислять, загибая на руках пальцы: - Также запрещены все слова, в которых присутствует корень "сер": например, "сероводород", "ксерокс" и "высерок".
- Я таких слов и не знаю, дядя Ионыч. - Катенька потупилась.
- Теперь-то знаешь, - заметил Ионыч, нацедил в кружку коньяку, заглянцевал сверху водочкой, кинул пару капель перцовой настойки и, перекрестясь, в один присест выдул ядерный коктейль. Собрал глаза в кучу, кое-как сфокусировался на грустном Катенькином лице. Бухнул кулаком об стол:
- И не смей называть Федора нигером, чертовка!
- А что это, дяденька?
- Тебе-то какое дело? Не зови и всё тут!
- Хорошо, дядя Ионыч, - прошептала Катенька.
Ионыч отобрал у Феди початую бутылку пива, как жадная пиявка присосался к гладкому горлышку. Выпил до дна, утер пивную пену с губ.
Сказал с проявляющейся злостью:
- Мы должны уважать национальную принадлежность Федора. Поняла? Пусть у него теперь рожа страшнее, чем моя молодость, а левый глаз почти сгнил - это не причина оскорблять его. Федор сделал свой осознанный выбор: стал мертвожопым. Не нам с тобой винить этого дохлого дебила, Катерина! Не нам! Хоть и хочется, конечно!
- Ионыч, - промямлил сокольничий. - Да разве ж осознанным мой выбор был? За меня серые всё решили…
- Не оправдывайся! - закричал Ионыч и вломил Феде в ухо так, что тот аж со стула свалился. - Это жалко выглядит, Федор… - Ионыч тупо посмотрел на стол. Увидел полную бутылку, обласкал ее мутным взглядом, плеснул в кружку - половину пролил мимо - выпил. - Какие же они все-таки сволочи…
- Кто, Ионыч? - спросил сокольничий, залезая обратно на стул.
- Да серые эти. И ты, тож, кстати, - Ионыч указательным и средним пальцами ткнул Феде в глаза. Сокольничий скривился, но промолчал. - Ути, гнилоглазик ты мой. Мертвечиночка! - Разозлился, шандарахнул кулаком по столу. - Поняла, Катька? Чтоб больше ни слова о серых я от тебя не слышал!
- Так я же и не говорила…
- А ну молчать! - Ионыч кинул в Катеньку соленым огурцом. Девочка ойкнула, схватилась за лоб. - Что ж вы все такие нетакие, - прошептал Ионыч, - относишься к вам по-хорошему, защищаешь вас, заботишься, а благодарность где? Где благодарность, я спрашиваю? - Ионыч поднялся, схватил Катеньку под мышки, поднял. Смотрел на нее с яростью, а она смотрела на Ионыча ласково и улыбалась. - Почему так? - спросил Ионыч.
- Что, дяденька?
- Вижу тебя, улыбку твою дурацкую, и убить хочу. Почему так, Катерина?
Девочка молчала.
- Что-то есть в тебе этакое, и это этакое выводит меня из себя, - пьяным голосом сказал Ионыч и рыгнул, обдавая Катеньку водочным смрадом. - Вон рядом дохлый вонючий козел, а меня из себя выводишь именно ты. Почему, Катерина? - ласково спросил Ионыч.
- Не знаю, дяденька, - прошептала Катенька. - Я всё делаю, чтоб вам угодить, стараюсь, честное слово. Не знаю, почему вы недовольны, но обещаю, - ее глазенки засверкали, словно росинки на изумрудном лугу, - обещаю, что буду стараться еще лучше! Я так хочу, чтоб вы стали счастливы после всех тех бед, что с вами случились, дяденьки! И я попытаюсь изо всех сил, - она закрыла глаза и прошептала: - Я сделаю вас счастливее!
Ионыча передернуло. Он поставил Катеньку на пол, замахнулся кулаком:
- Ах ты, бл… - и покатился по полу. Опрокинул табуретку и замер между треснутыми ножками, выпучив глазищи на сокольничего. Федя потирал зардевшее щупальце и виновато глядел в сторону.
- Ты че? - просипел Ионыч.
- Ты это… - Сокольничий почесал щупальцем гниющий глаз. - Не матерись при ребенке, хорошо, Ионыч? Это единственное, что я не переношу: когда при ребенке матерятся.
Ионыч молчал. Катенька вдруг заревела - по-детски, навзрыд:
- Дяденька, что же вы… зачем? Из-за меня, да? Из-за меня? Христом богом молю, не деритесь больше, уж лучше меня отлупите! Вы ведь друзья, столько вместе пережили, а тут… из-за мелочи ведь! Сущей мелочи! Дяди! Дяденьки! Как же так?!
Ионыч молча смотрел на Федю. Сокольничий виновато глядел в сторону.
Ионыч пробормотал, вставая:
- Радио, что ли, включу.
Подошел.
Включил.
Радиоведущий К’оля бодро напомнил:
- Итак, сегодня минул ровно год с того момента, как исчез город Пушкино, а вместо него образовалась некромасса в несколько километров диаметром, которую не берут ни огнестрельное оружие, ни химикаты, ни специально обученные переговорщики.
Ионыч стукнул кулаком по приемнику. К’оля пискнул и замолчал.
- Врет, - сказал Ионыч. - Врет, собака: завтра годовщина дня, когда город исчез.
- Перепутали Ионыч. - Федя вздохнул. - Никакого доверия средствам массовой информации.
- Спать пошли, - глухо произнес Ионыч. - Спать нам пора.
И они пошли спать.
За окном из-под сине-черного небесного одеяла выпирала сумасшедшая луна. Каплями прокисшего молока свисали звезды. Ухая, полетел филин. Врезался в дерево и упал в туче холодных сухих перьев. Проткнул головой ледяную корку, наглотался снега, еле выбрался и, бурча на птичьем, полез в свою уютную нору. По-шакальи захихикали мертвецы, наблюдавшие за филином с вершины круглого сугроба. Посмеялись и пошли обратно в свою некромассу.
И опять воцарилась тишина: противная, как капли в нос.
Глава вторая
- Как видишь, Катенька, преступников и убийц наказывают далеко не всегда, - сказал Ионыч, посасывая кислое пивко. - Именно поэтому сегодня мы празднуем двухлетие Фединого превращения в мертвяка.
- Я думаю, что нас так и не вычислили из-за нападения на Пушкино, - сказал Федя, ковыряясь ногтем в гниющем глазу. - И буря помогла. Списали, небось, на серых всё: они, мол, и Владилена Антуановича умертвили и вездеход его угнали.
- А я считаю, - с нажимом сказал Ионыч, - что это такая общечеловеческая мораль, урок для всех нас: вот он, мол, как мир устроен. Справедливо, что ни говори, устроен: каждому шанс исправиться дает, даже последнему грешнику!
- Мудрые слова, Ионыч, - согласился сокольничий.
- Мы ведь не обычные люди! - Ионыч распалялся. - Мы как волки, санитары леса. Очищаем лес от дохлятины. Не будет нас, и лес задохнется в собственной вони. Потому сама судьба нас обороняет от злых нападок недоброжелателей.
- Умные вещи излагаешь, Ионыч. - Сокольничий почтительно похлопал в ладоши. - Это потому, что мы с тобой приняли на грудь: горячие алкогольные пары поднялись по жилам и тем согрели разум, который теперь способен выдавать философские сентенции.
- Я и без алкоголя умные вещи задвигать горазд, - заявил Ионыч и мутным глазом уставился на Катю. Девушка покраснела, отвернулась.
- Ишь, вымахала, - пробормотал Ионыч. - Девка - загляденье, хоть завтра на выданье.
- Выросла наша девонька! - Сентиментальный Федя смахнул слезу умиления.
- Выросла-то выросла, да ума не набралась, - заметил Ионыч. - Интересно, однако, что дальше будет.
Катя смолчала. Некогда ей было отвечать: свои длинные волосы костяным гребнем расчесывала, чтоб волосок к волоску лежали.
Глава третья
Пришла весна. Слой снега к концу апреля стал очень тонким, выглянули островки зелени с белыми плевочками-подснежниками. Катя пошла прогуляться и собрала целую корзину весенних цветов. Радостная, прибежала домой, украсила подснежниками старый комод и дубовый пиршественный стол. Из лесу вернулся Ионыч, увидел цветы и вместо благодарности влепил Кате пощечину, а подснежники высыпал на пол и растоптал грязными сапожищами. Катя не унывала: побежала за веником и принялась за уборку. Ионыч угрюмо наблюдал за ней, стоя у порога. Плюнул и пошел пить самогон. Катя прибралась, украдкой посмотрела на дверь в столовую. На цыпочках прокралась в соседнюю комнату, вытащила из-под комода книжицу в дерматиновой обложке, сунула за пазуху. Кошка Мурка с любопытством посмотрела на Катю, мяукнула. Девушка присела на корточки, погладила кошку:
- Мурочка, миленькая, не выдавай меня, хорошо?
Мурка мурлыкнула и побежала на кухню. Катя последовала за ней. Кошка замерла подле блюдца, облизнулась и лукаво посмотрела на Катю.
- Ах ты, хитрюжка! - Девушка улыбнулась и плеснула Мурке молока из крынки. Кошка опустила голову в миску.
- Мурочка, ты не представляешь, как я сегодня счастлива, - прошептала Катя. - И ничто не испортит мое счастье! Ничто!
- Катька-а-а! - зычно позвал Ионыч.
Катя встрепенулась:
- Да, дяденька?
- Глянь, как там Федя! - приказал Ионыч.
Федя болел. Он лежал на кровати в хорошо проветриваемой комнате, у самого открытого настежь окна. Катя взяла ведро, перегнулась через подоконник, набрала в ведро ноздреватого снега и высыпала на сокольничего. Федор поблагодарил ее слабым кивком.
- Всю весну и лето так пролежу, - пробормотал он, моргая почерневшим глазом. - Вот напасть-то.
- На крайний север вам надо, дядя Федя. - Катя покачала головой. - Туда, где мороз круглый год. Мертвое на морозе лучше сохраняется.
- Глупости! Снега мне надо и побольше, - раздраженно ответил Федя и тут же смягчился: - Ты не серчай на меня, Катенька. Болею я, вот и злюсь без причины…
- Это ничего-ничего, - прошептала Катя, набирая еще снега. - Вы, главное, держитесь, дядя Федя. А я буду молиться, чтоб весна и лето поскорее кончились, и холода настали.
Катя наклонила ведро, чтоб высыпать снег на Федю, и книга выпала у нее из-за пазухи сокольничему прямо на живот. Катя замерла и с ужасом посмотрела на Федю.
- Ионыч тебя поколотит, если узнает, - спокойно сказал сокольничий, скосив на книжку здоровый глаз, - прячь скорее.
Девушка схватила книгу и прижала к груди:
- Спасибо вам, дядя Федя! Огромное спасибо!
- Иди уже, - рассердился сокольничий. - Позову, когда снег понадобится.
Катя кивнула и выбежала из холодной комнаты.
- Катька-а-а! - закричал Ионыч.
- Да, дяденька?
- А ну подь сюды.
Катя оправила юбку, потрогала книгу, что лежала за пазухой - не выпадет ли снова? - пятерней расчесала спутанные волосы и вошла в столовую. Замерла возле порога. Ионыч сидел за столом в гордом одиночестве и вилкой болтал в стакане самогон, наблюдая сверху за кругодвижением хлебных крошек. Перед ним стояла тарелка с жареным картофелем и солеными огурцами; в комнате терпко пахло потом и соляркой.
- Как там Федор? - спросил Ионыч, отхлебывая из стакана.
- Болеет. - Катя печально вздохнула. Сложила грязные ладошки ковшиком, умоляюще посмотрела на Ионыча. - Может, в Лермонтовку съездить надо, лекарств каких купить?
- Каких, к чертям, лекарств. - Ионыч скривился. - Думай, что говоришь: какие могут быть лекарства для мертвяка? - Он плюнул на пол. - А если кто-нибудь узнает, что мы у себя серого держим? Это, Катерина, между прочим, уголовно наказуемое преступление.
Катя молчала, валенком ковыряла пол.
- Ишь, вымахала, долговязая, - буркнул Ионыч. - Скоро меня по росту догонишь.
Девушка вспыхнула, отвернулась:
- Простите, дяденька, не умею я рост контролировать…
Ионыч зло посмотрел на нее:
- Конечно, не умеешь. Что я, по-твоему, идиот полный, и не знаю этого?
Катя совершенно смутилась, промолчала. Ионыч потянулся в угол за лукошком, кинул девушке.
- На вот, подберезовиков собери к ужину.
Девушка с готовностью подхватила лукошко; она с утра ждала, когда же Ионыч отправит ее в лес по какому-нибудь неотложному поручению, и с трудом сдерживала радость.
- А может, не посылать тебя за грибами? - Ионыч задумчиво смотрел на Катю сквозь мутное стекло стакана. - Мало ли что в твоей своевольной голове вертится; сбежишь еще.
Девушка вспыхнула:
- Да что вы такое говорите, дядя Ионыч, разве оставлю я вас одного с больным дядей Федей?!
- А вот если б Федор не был болен или, к примеру, помер… - Ионыч в упор посмотрел на Катю. - Сбежала бы?
Девушка помотала головой:
- Ни за что!
- Врешь, небось, - тоскливо произнес Ионыч и залпом выпил стакан. Скривился, прошипел: - Глаза б мои тебя не видели. Ладно, дуй за грибами: одна нога здесь, другая там.
Катя кивнула и быстренько затопала в сени.
Глава четвертая
Гриб затаился подле раскидистой краснобокой березки. Катя приготовила шипастую дубинку и на цыпочках пошла к нему. Под ногой хрустнула веточка. Девушка замерла. Подберезовик насторожился, выпростал из-под снега мохнатые лапки, задрожал, исследуя окрестности усиками-локаторами. Таиться более не было смысла, и Катя кинулась к грибу. Подберезовик подпрыгнул на месте, пискнул и стал улепетывать, но на Катино счастье по неопытности выбрал направление прямо на березу, стукнулся об дерево мягкой шляпкой и упал навзничь. Тут Катя подоспела и со всей дури вдарила подберезовика дубинкой. Гриб обмяк, вытянул лапки.
- Прости, грибочек, - прошептала Катя, цепляя гриб шипом и закидывая его в лукошко. - Не со зла я, а ради приготовления вкусного ужина.
- Катя!
Девушка обернулась. Серая фигура стояла, прислонившись плечом к березке. Мертвец наблюдал за ней и мял в руке полосатую шапку. На голове серого вздувались черные язвы, редкие волосы были рыжие, скорее даже красные.
- Ай! - Катя всплеснула руками и подбежала к мертвецу. Забрала шапку, натянула ему на голову. - Ну что ты, в самом-то деле? А если кто увидит твою голову? Издалека по голове понятно, что ты серенький!