Глава девятая
Первоцвет Любимович еще три раза являлся с допросами, но, ничего не добившись, удалялся восвояси. Рыбнева выписали через две недели.
Оказавшись в своей квартире в Есенине, Рыбнев первым делом прибрался: он не терпел непорядка, а однокомнатная квартира за время его отсутствия порядком заросла паутиной и пылью. Рыбнев нашел следы давнего обыска; аккуратного, впрочем, без излишеств, и Рыбнев решил не слишком-то обижаться.
Вторым делом Рыбнев уселся за компутер и попробовал найти упоминания об Ионыче, но ничего не нашел. Доступа к архивам ФСД Рыбнев, понятное дело, уже не имел. Если бы Рикошет Палыч был жив, этой бы проблемы не возникло. Но Рикошет Палыч умер, разорванный изнутри шашлыком из человечины, а Рыбнева после увольнения из службы лишили привелегий, в том числе доступа к секретной базе данных.
Рыбнев откинулся в кресле, достал сигаретку, закурил. За окном подобно елочному шарику висело сочное оранжевое солнце; пели кудрявые птички, сооружавшие гнезда на крышах при помощи сигарет, пыли и помета; визжали непослушные дети в ближайшей песочнице.
- Хорошо-то как! - сказал Рыбнев, ногой распахивая окно. - Май, праздничный месяц!
Сверху закричали:
- Рыбнев, это ты там? Вернулся?
- Я, - сказал Рыбнев.
- Пошел ты в задницу, Рыбнев, представитель кровавой эсдни! - закричали сверху и захохотали. Вниз полились помои. От помоев пахло яблоками. Сквозь серо-коричневый поток ослепительно моргнуло солнце: Рыбнев зажмурился и улыбнулся - соседи, что с них взять. Идиоты, конечно, а всё равно - свои, родные. Всё как прежде: будто и не валялся в бессознательном состоянии. Рыбнев почесал затылок и подумал, что надо бы куда-нибудь пригласить Наташу, в какой-нибудь ресторан; и сделать это, например, завтра: выходной как раз.
Сказано-сделано, Рыбнев потянулся за телефонной трубкой.
Наташа взяла трубку почти сразу.
- Алло!
- Здравствуйте, милая Наташа, - сказал Рыбнев.
- О! - Наташа обрадовалась. - Какими судьбами, сударь?
- Хотел пригласить вас в ресторан - дичью полакомиться, фазанами, - заявил Рыбнев, - но что-то боязно: вдруг откажете?
- А вы рискните! - весело ответила девушка.
- Как можно!
- Ай, сударь, я в полнейшем восхищении! Вы так замечательно придуриваетесь!
- Наташа! - Рыбнев укоризненно покачал головой.
- Шутю я! Шутю.
В милой незатейливой беседе они провели минут десять; Наташа поупрямилась для виду, но на свиданье согласилась. Рыбневу показалось, что она очень рада, и ему стало стыдно, что Наташа для него всего лишь инструмент, чтоб найти Ионыча. Вешая трубку, он подумал, а не забить ли на месть, в конце концов, месть - штука жутко непродуктивная, у него и без нее проблем хватает. Надо в жизни обустраиваться, работу искать, а не ловить ветра в поле; этот Ионыч мог окочуриться еще во время событий в Пушкино. Но подобные мысли были мимолетной слабостью: Рыбнев знал, что не отступится, даже если придется пожертвовать Наташей; да хоть кем. Иначе выходит, что слово, которое он дал Саше, было шуточным, а Рыбнев очень серьезно относился к своим обещаниям.
Рыбнев взял папироску, раскурил и вышел из квартиры. Перешел мощенную булыжником узкую улочку, подождал у витрины лавки электроники, когда освободится банкомат, проверил денежную карточку. Счет был заблокирован. А ведь там оставалась приличная сумма! Рыбнев набрал номер бухгалтерии ФСД.
- Я вас слушаю, Рыбнев, - раздался строгий женский голос.
- Здравствуйте, Арсения Пална, - робко сказал Рыбнев, не боявшийся бандитской пули, но робевший перед бухгалтерами. - Я по поводу своего счета.
- Да-да?
- Он заблокирован.
- В банк звонили?
- Ну, при чем тут банк, Арсения Пална…
Арсения Пална зашелестела бумажками.
"Ты и без бумажек помнишь, карга", - подумал Рыбнев со злостью, но вслух ничего, конечно, не сказал.
- Насколько я знаю, с вашего счета переводились финансы на счет больницы, в которой вы лечились.
- С моего счета переводили финансы? - изумился Рыбнев. - И кто же переводил, позвольте полюбопытствовать?
- Вы и переводили, Рыбнев, - ехидно ответила Арсения Пална. - А после закрыли счет.
- Вот интересно, как я мог это сделать, валяясь в палате в бессознательном состоянии?
- Вы же профессионал, Рыбнев. Вам и не такое по плечу.
Рыбнев заскрежетал зубами:
- Издеваетесь, Арсения Пална?
- Что вы, Рыбнев, как можно!
- Тогда скажите, не юля: зачем переводились деньги на счет больницы? Это больница службы, меня должны были лечить бесплатно.
- Это я уже не в курсе, - сухо ответила Арсения Пална. - Могу связать вас с вашим нынешним куратором Первоцветом Любимовичем - он разъяснит.
Рыбнев вздохнул.
- Спасибо, не надо. До свиданья, Арсения Пална.
- До свиданья, Рыбнев. - Она добавила: - Надеюсь, вы передумаете и все-таки вернетесь в строй.
- Я тоже надеюсь, - буркнул Рыбнев, пряча телефон в карман.
"Девушки так и шьют, - с тоской подумал он, глядя в дальний конец улочки. - По тротуару каблучками - цок-цок, цок-цок! - щебечут чего-то, радуются, а чего радуетесь-то, пигалицы? Тут человек пропадает: я то есть. Родная служба гайки закручивает, не доверяет, хочет заставить, чтоб я рассказал им о том проклятом дне; а если я не хочу говорить? В первый раз - не хочу. В первый раз у меня личное дело, в первый раз хочу об общественной пользе забыть: не смейте своими грязными пальцами лезть ко мне в бессмертную душу!"
- Не смейте! - закричал Рыбнев.
Девушки удивленно на него оглянулись. Румяный карапуз свалился с качелей и протяжно заревел. Нетрезвый парнишка в черной бандане с красным черепом поднял кулак и закричал: "Правда твоя, братишка! Не смейте! Долой!!" Схватил камень и кинул в стену. Рыбнев поспешил прочь, закуривая на ходу папироску. Достал телефон, набрал Наташин номер.
- Сударь, вы минуты не можете прожить без моего голоса?
- Наташа, простите, я не смогу сводить вас завтра в ресторан; давайте лучше в парке погуляем? Лебедей посмотрим: я знаю, вы их любите.
- Что-то случилось? - испугалась Наташа.
- Ничего особенного, сударыня, не затрудняйтесь; мелкие проблемы. Так как? Составите компанию несчастному холостяку?
- Даже не знаю. Я тут уже вся намылилась в ресторан. Хотела к случаю прическу сменить.
Рыбнев заскрежетал зубами: признаться, что он неожиданно оскудел в финансовом плане, было выше его сил.
- Вы знаете, за время пребывания в больнице я подустал от закрытых помещений. Хочется свежего воздуха. А в парке я вас на лодке покатаю. Как вам идея?
- Мне кажется, вы что-то от меня скрываете, - сказала Наташа. Рыбнев испугался, что она откажется от похода в парк, но Наташа рассудила: - Однако это не мое дело; захотите - скажете. Я согласна на парк, а прическа подождет. Вы зайдете за мной?
- Всенепременно. В три, как договаривались.
- Очень жду.
- До встречи, сударыня, - сказал Рыбнев. Остановился на мосту, прислонившись к холодным перилам, посмотрел на воду, загаженную конфетти и обертками: праздновали вчера что-то, знать бы - что. То тут, то там из воды выглядывали грустные рыбьи глаза на зеленоватых стебельках. На дальнем берегу детишки играли с эбонитовой черепахой. Черепаха шипела, пытаясь заползти обратно в воду, плевалась ядом, но для детишек яд был не опасен, - он только на умных слепых рыб и действует, и они продолжали мучить животное, переворачивая его палками и швыряя в мягкий черепаший живот тяжелые комья грязи.
- Хороша водица, - сказал Рыбнев речке, вытащил из-за пазухи модный клетчатый кепарик и натянул на голову. - А ты, Наташенька, прости: так уж получилось, что ты единственная машинистка, услугами которой я могу сейчас воспользоваться. - Он повертел в кармане "краснозубку" - персональное устройство для считывания закрытой информации. Раньше с ее помощью Рыбнев мог войти в сеть ФСД, теперь же она стала бесполезной игрушкой; вернее, почти бесполезной. Вот если у Рыбнева получится подключить "краснозубку" к машинистке во время сеанса и взломать новое кодовое слово…
Рыбнев закурил:
- Весна настала.
Обидно то, что Наташенька умрет, если у него всё получится; вернее всего умрет.
Глава десятая
Наташа, поговорив с Рыбневым, набрала длинный номер.
- Привет. Завтрашнее свидание чуточку изменилось: он меня в парк пригласил.
Из трубки что-то сухо ответили.
Наташа засмеялась:
- Дурачок, я это не ради родины делаю, а ради тебя: так что оставь свои патриотические лозунги при себе, а лучше куда поглубже засунь.
В трубке закашлялись.
Наташа намотала шнур на палец:
- Никакой опасности, он как глупый теленочек, одержимый своей травоядной жаждой мести: может слабо боднуть, но ничего боле. Это ты у меня волчара! - Она засмеялась. - Меня больше интересует наша с тобой поездка в Толстой-сити. И не смей отпираться: ты давно обещал! Я уже вся намылилась!
В трубке уныло хихикнули.
Наташа нахмурилась:
- Смотри у меня! Попробуй только обмануть! А за Рыбнева не переживай: он мне сам всё как на тарелочке с каемочкой выдаст. Люблю. Пока.
Она повесила трубку.
Выбежала в приподнятом настроении на балкон, уперлась руками в перила, закричала умытому теплыми дождями небу:
- Весна настала!
Ей ответили откуда-то снизу:
- Заткнесь, чартовка!
- Сами вы "заткнесь"! - со смехом ответила Наташа и громко хлопнула балконной дверью.
Глава одиннадцатая
Катя по тонкой льдяной корочке дотащила до подлеска санки, утерла рукавицей взмокший лоб. В санках лежал мешок с капканами; их тут было штук сорок. Ионыч когда-то приторговывал охотничьим инвентарем, и вот осталась нераспроданная партия.
Катя принялась тщательно расставлять капканы вдоль границы леса.
- Это на кого? - спросил наблюдавший за ней с пригорка мертвяк Марик.
- Это на тебя, - пряча глаза, робко ответила Катя. Сложила ладошки ковшиком: - Ты уж не серчай, Маричек!
- Вон там, у кустиков ставь, - посоветовал хлопец. - Я там часто беловику срываю, пытаюсь вспомнить как это - вкус чувствовать; могу не заметить случайно и… забыл, как это… попасться!
- Вот спасибочки!
Помолчали.
- Обидно все-таки, - сказал Марик, ковыряясь во влажной землице указательным пальцем. - Обидно так, что аж забыл слово.
- Не береди душу! - воскликнула Катя, прижимая руки к груди. - У самой сердце кровью обливается, но иначе не могу: дядя Ионыч уже не молоденький, у него сердце слабое. А ну как с ним сердечный разрыв приключится из-за моего непослушания. Как я после этого жить-то смогу?
- Я вот жить смог после того, как меня твои опекуны убили, - жестко ответил Марик. - А ты про сердце этого подонка, турища грязного, что-то твердишь.
Катя покачала головой:
- Тут совсем другая ситуация, Маричек. Совсем другая.
- Да чем же она другая? - возмутился Марик.
Катя молча поставила заряженный капкан возле беличьей норки. Из норки выглянула белочка, застрекотала, обнюхала капкан - бац! - капкан сработал у самого хобота зверька; белочка, вереща от страха и надувая мутные пузыри на глинистой шее, молнией метнулась на дерево: все ее восемь ножек так и мелькали.
- Ой, - прошептала Катя, хватаясь за голову. - Чуть невинную белочку не убила. Что же это со мной творится? Что со мной происходит, Маричек?
- Может, лучше книжку почитаешь? - робко спросил мертвяк.
- Не захватила я ее. Не велено мне читать.
- Да кем не велено-то? Этим грязным забыл слово Ионычем?
- А если и им, какое тебе дело?
- Я думал, мы… я думал… - Марик сжал губы.
- Ну что? Что думал?
- Забыл слово, - процедил Марик и отвернулся. Выглянувший из земли толстощекий червь прогундосил: "А сейчас я выполню три любых твоих желания!" Марик подскочил и принялся яростно топтать червя. Топтал до тех пор, пока от него и мокрого места не осталось.
- Ай! - Катя всплеснула руками. - Попугайчика за что убил?
Марик растерянно посмотрел на растоптанного червя. Отвернулся:
- Ничего я его и не убивал. Он сам.
- Да как сам-то! - Катя подбежала к мертвяку, опустилась на колени, погладила червяка по расплющенной голове. - Такой умный попугайчик! Обученный! Фразу знал!
- А вот нечего было его этой фразе учить! Только уныние в душе распаляет!
- Так, может, он подслушал где! - Катя кинулась на Марика с кулачками. - В чем божья тварь пред тобою провинилась? Дурак!
- А вот нечего было на меня капканы ставить!
- Да как он мог ставить? У него и ручек-то нет!
- Я про тебя, глупая! - Марик оттолкнул Катю. Девушка упала на кочку, горько заплакала. Марику стало совестно: он подошел к Кате, пробормотал:
- Не плачь.
- Хочу и плачу! Если хочется, почему не заплакать?
Он сел рядом с ней и обнял:
- Прости.
Она успокоилась в его объятьях; даже на вонь не обратила внимания. Так они и сидели на пригорке и смотрели, как солнце поднимается к зениту, как по звонкому небу носятся в брачных салочках тушканчики и выхлепсты, как вдалеке над Лермонтовкой важно порхают крылолеты и геликоптеры.
- А ты складнее говорить стал, - прошептала Катя. - Почти как живой.
- Я тренируюсь каждый… - Он замолчал.
Катя с тревогой посмотрела на Марика:
- Забыл слово?
Он засмеялся:
- Шучу я. Шучу. А тренируюсь я каждый день.
Они замолчали.
Ионыч опустил бинокль.
- Ах, ты, шваль неблагодарная, - пробормотал. - Так я и думал, что тут что-то не то; не зря проследить решил!
Извиваясь рыхлым телом, как умный червь-попугайчик, Ионыч по дну овражка, ныряя подбородком в жидкую грязь, незаметно пополз к дому.
Глава двенадцатая
Вдоволь нагулявшись по парку и наевшись сахарных промокашек, Рыбнев и Наташа по его просьбе зашли в сеть-клуб и заперлись в отдельном кабинете. Наташа, смущенно улыбаясь, откинула волосы и воткнула кабель в разъем. Замерла в кресле напротив Рыбнева.
"Господи, какая доверчивая", - тоскливо подумал Рыбнев.
"Господи, какой доверчивый", - весело подумала Наташа.
На виске девушки заморгал красный светодиод, забилась синяя жилка на шее: работа с сетью. Рыбнев потрогал кабель, чтоб почувствовать бег электронов под изоляцией; не почувствовал, конечно. Заглянул Наташе в лицо, помахал у нее перед глазами рукой. Наташин взгляд оставался слюдяным. Бродит сейчас в сети, ищет по его, Рыбнева, настойчивой просьбе редчайшую старинную мелодию. Вот только Рыбневу не мелодия нужна; ему нужен доступ в архивы службы дисциплины. "Не отключать кабель во время работы с сетью, рискованно для жизни машинистки", - вспомнил Рыбнев прочтенное в какой-то брошюрке. Чего уж там, "рискованно": смертельно, а не рискованно. Рыбнев маленькой отверточкой вывернул шуруп, закрепляющий разъем, вздохнул и выдернул кабель. Наташа вздрогнула и, обессилев, опустила плечи.
- Прости, Наташенька, - сказал Рыбнев. - Видит бог: не хотел.
Молчит.
- Только бы сознание раньше времени не утеряла, - пробормотал Рыбнев, вставляя Наташе в разъем краснозуб. Краснозубка тихо запищала: обменивается информацией с Наташиным подсознанием. Наташина душа заблудилась в цифровых лабиринтах и скоро угаснет, как конфорка без подачи газа: у Рыбнева от двадцати до тридцати минут - в зависимости от Наташиных внутренних резервов.
Рыбнев сел перед девушкой, взял ее слабые сухие руки.
Определил задачу:
- Субъект по имени Ионыч. Фоторобот взять из памяти краснозуба. Данные искать в архивах ФСД. Биография, адрес, связи.
- Доступ запрещен, - прошептала Наташа.
- Ты же машинистка, Наташенька, - ласково сказал Рыбнев. - У тебя всё есть для этого: получи доступ, взломай сеть.
Наташа передернула плечами.
Прошептала:
- Зачем вы это делаете, сударь? Мне из-за вас жить осталось полчаса от силы.
Рыбнев вздрогнул: Наташины глаза оставались слюдяными, не видели, но голос у нее был совершенно живой. Может, опять чудится? Рыбнев помотал головой.
- Вы мне так понравились, сударь. Размечталась о всяком, дура. А тут… вот уж никак не ожидала от вас подобного поступка…
Не чудится.
- Простите, Наташа, - сказал Рыбнев. - Это правда, я решил использовать вас, чтоб проникнуть в архивы службы.
- Зачем? - спросила Наташа.
Замерла с приоткрытым ртом, как кукла.
- Мне надо найти одного человека, - сказал Рыбнев, ощущая смутное стеснение в груди. - Он убил мою невесту.
По сухим Наташиным щекам поползли слезинки-шарики:
- Вы могли просто попросить, сударь. Я бы поняла, не отказала… зачем было перетыкать кабель, когда я… сударь, я теперь не выберусь, и мое сознание умрет! Блин, я не хочу, чтоб мое сознание умирало!
Она произносила это совершенно спокойным голосом, но при этом плакала, и Рыбнев поразился: какой невероятной силой обладает девушка, чтоб говорить с ним, находясь в плену цифрового мира. Он испытал жалость, но одновременно и раздражение: нужно успеть использовать ее, чтоб найти Ионыча. Времени осталось на понюшку табаку.
Рыбнев сказал:
- Простите, Наташа.
- Вы ведь даже не раскаиваетесь, - сказала она. - Я для вас теперь кукла: пока еще живой механизм.
"Как тонко чувствует", - удивился Рыбнев.
- Помогите найти Ионыча, - попросил он. - Как только мы его найдем, я вызову доктора: вас еще можно спасти.
- Не выдумывайте, - произнесла она. - Самое большее, что сможет сделать врач, это поддержать во мне жизнь, но не разум; а я не хочу всю жизнь оставаться овощем.
- Я слышал о случаях, когда люди выживали после…
- Не было таких случаев, сударь, - сказала Наташа.
- Но не было и таких случаев, чтоб машинист мог свободно разговаривать во время цифрового сеанса, - заметил Рыбнев.
- Это правда, - помолчав, сказала Наташа. - Однако это не значит, что я обязана искать для вас этого вашего - как его? - Ионыча.
- Наташа, умоляю вас. Вы - моя единственная надежда.
- К чему он вам? Говорите, он убил вашу невесту… пускай так, но ее уже не вернуть!
- Он может убить еще кого-нибудь, - с раздражением бросил Рыбнев. - И поэтому его надо найти и обезвредить!
- Он может убить? Так же, как вы убили меня, сударь? Кто вас-то обезвредит?
У Рыбнева разболелась голова.
- Наташа, послушайте…
- Почему вы не сдали его вашему начальству?
- Они могут оставить его в живых.
- Вы так хотите убивать?
- Я не хочу убивать. Я хочу отомстить.
- Я не из тех барышень, что млеют от мужчин, поглощенных жаждой мести. К тому же я не слышу страсти в вашем голосе, сударь. Наверно, вы не хотите мстить: вы убеждаете себя, что хотите, а сами давно мертвы внутри: как яблоко, сгрызенное изнутри червем-попугайчиком.
Рыбнев сжал виски. Голова будто наполнилась гнилой водой, распухла, и он едва сдерживался, чтоб не закричать от боли. Перед глазами стоял образ глядящей на него бездны; глаз превратился в безобразные серые губы, покрытые струпьями. Губы раскрылись и прошептали: