- Отчего вы молчите, сударь? Скажите честно, как давно вы имитируете горе? Отчаянье? Вы мертвы внутри, сударь. Я не знаю, были ли вы таким и до смерти невесты или стали после, но одно знаю наверняка: вы мертвы, сударь. Я умру минут через десять, а вы уже давно…
Рыбнев до крови расцарапал кожу на висках, щеках, закусил кулак. Смотрел в слюдяные глаза и шептал, сжигая в душе образ бездны:
- Это всё не имеет значения, Наташа. Главное, спасти вас.
- Главное… что? - Она сжала губы.
- Я вам расскажу одну вещь, - сказал Рыбнев, доставая перочинный ножик. - Вы кое-чего не знаете: я работал над одним секретным экспериментом, вплотную связанным с машинистами; вернее, был наблюдателем. - Он сделал узкий разрез под разъемом. По Наташиной щеке потянулась струйка крови. - Вас можно спасти; шанс пятьдесят на пятьдесят, но я попробую.
- А как же ваш Ионыч? - спросила Наташа.
- Плевать, - сказал Рыбнев, пытаясь нащупать под кожей контроллер. - Тогда в Пушкино бездна чуть не поглотила меня. Вы были правы, Наташа, я умер тогда, но теперь возродился. Благодаря вам.
- Вы лжете, - сказала Наташа. - Это какая-то новая уловка.
- Считайте, как хотите, - сказал Рыбнев. Нащупал микросхему, осторожно вытянул из-под кожи, ногтями переставил перемычку. - Так, Наташа. Сосредоточьтесь на каком-нибудь простом, желательно детском воспоминании. Главное, чтоб оно было ярким: вспомните, к примеру, ваш самый любимый подарок на Новогодье или что-нибудь в этом роде.
- Вы хотите меня спасти при помощи воспоминания?
- В том эксперименте, который я наблюдал, машинистов, приговоренных к смертной казни, при помощи внушения заставляли вспоминать событие из детства, и при этом напрямую работали со связью. Многие выжили и вернулись в сознание. Вам я ничего не внушал, но с вами легче: к счастью, я могу общаться с вами напрямую.
- Вы говорите правду? - спросила Наташа.
- Да.
- Такой жестокий эксперимент…
- Это сейчас неважно. Сосредоточьтесь.
- Я вспомню, как кормила лебедей. Это так щекотно, когда лебедь хватает с ладони колбасный обрезок.
- Это не детское воспоминание…
- Какая разница, сударь? Это простое и яркое воспоминание. Как только я закончу говорить, можете начинать. Начинайте.
Она замолчала. Рыбнев подождал две секунды и, зажмурившись, дернул краснозуб из разъема. Наташа ойкнула и упала Рыбневу прямо в руки; он обнял ее и прижал к себе. Наташа не двигалась, и Рыбнев испугался, что она умерла. Но у нее затряслись плечи: Наташа плакала.
- Наташа, простите, - прошептал Рыбнев, гладя ее по голове. - Простите, ради бога. Это лишь бездна: я засмотрелся на нее и шагнул ей навстречу. Но вы забрали меня у нее и за это огромное вам спасибо, Наташа.
- Я вам гадости говорила, а вы меня благодарите, - прошептала Наташа сквозь слезы.
- Я вас чуть не убил, а вы со мной так любезны, - сказал Рыбнев.
- Я в вас чуть не влюбилась, а вы меня чуть не убили, - сказала Наташа. - Это так пошло и обыденно звучит.
- Простите, - повторил Рыбнев.
Наташа подняла голову:
- Вам всё еще надо найти этого вашего Ионыча?
Он кивнул.
- Зачем?
У Рыбнева посерело в глазах:
- Чтобы убить эту тварь.
- Я бы не сказала, что одобряю ваше желание, сударь, - сказала Наташа, избавляясь от его объятий; села обратно в кресло, забрала у Рыбнева отвертку, завернула винт. - Но я помогу вам. Цепляйте краснозубку. Только на этот раз не вынимайте ее, пока горит красная лампочка, хорошо?
- Хорошо, Наташенька, - сказал Рыбнев, вставляя в разъем хищно ощерившуюся краснозубку.
"Господи, - уныло подумал он, глядя в слюдяные глаза, - какая доверчивая: поверила. Впрочем, чтоб заставить поверить ее, я сам на какое-то время поверил…"
"Какой доверчивый, - весело подумала Наташа. - Самое забавное, что его знания о машинистках устарели на пару лет".
И притворяясь, что не видит Рыбнева, она продолжала искать Ионыча, а сама потихоньку выведывала у Рыбнева события того рокового дня.
Глава тринадцатая
- А теперь последние известия с К’олей. Дума единогласно проголосовала за запрет и изъятие из продажи книг Иннокента Балашова, которыми известный автор взбаламутил молодежь. Напоминаю, что Балашов в своих литературных опытах красочно описывает Землю, и многие молодые люди в массовом порядке покидают планету в надежде найти утопическое счастье на далекой родине человечества. Депутат думы, пожелавший остаться в безвестности, заявил нам, что Балашов сам никогда не был на Земле; что "Балашов" - это псевдоним некоего Малюты Фокина, доселе известного среди народа лишь своими брошюрами по огородству. Отчего почтенный семьянин Фокин встал на опасный путь литературного терроризма, вопрос, который тревожит…
Скрипнула дверь, и Ионыч выключил радио. Грузно повернулся.
На пороге стояла Катя.
- Пришла? - угрюмо спросил Ионыч.
- Пришла, - прошептала Катя, ковыряя ботиночком щель между досками. - А вы почему здесь, дядя Ионыч?
- А где же мне быть? - притворно удивился Ионыч.
- Вы же в Лермонтовку собирались…
- Собирался, да что-то передумал, - заявил Ионыч, вставая. Окинул Катю подозрительным взором. - Расставила капканы?
- Расставила, дяденька.
- Это ты молодец, конечно. А вот скажи мне, девочка моя, что это такое? - Ионыч кинул к Катиным ногам книгу Балашова в дерматиновой обложке.
Катя вспыхнула, подхватила книгу, прижала к груди. Ионыч подошел к девушке.
- Это… - прошептала Катя. Ионыч ударил ее по щеке. Катя не издала ни звука. Тогда Ионыч схватил ее за ухо, жестоко выкрутил и потащил девушку за собой.
- Я, значит, горбатюсь, здоровье убиваю, чтоб прокормить ее, а она тут литературным терроризмом занимается! - взревел Ионыч. - Литературные бомбы в подсознание приличных людей подкладывает!
- Это не терроризм, дяденька! - отчаянно закричала Катя, быстро-быстро переступая ножками. - Это книжка о Земле, которая родина всего нашего человечества!
- "Фсефо нафефо фелофефестфа", - передразнил ее Ионыч. - Слушать тебя, козу драную, противно!
- Но я…
Ионыч толкнул Катю в Федину комнату.
- На Федора лучше глянь, как он мучается, бедняга, пока ты тут со своими книжонками развлекаешься! - закричал Ионыч. - Или совсем совесть потеряла?
Катя упала на колени перед Фединой кроватью, уронила голову сокольничему на тяжело вздымающуюся грудь и зарыдала.
Федя погладил слабой рукой девушку по голове:
- Ну что ты, лапушка, не плачь, родненькая…
- Да что ты ее жалеешь?! - разъярился Ионыч. - Ты хоть знаешь, что эта чертовка за нашими спинами заговор плетет? Поганому мертвожопому наши человеческие жизни за гроши продает!
- Катя… - Сокольничий отвернулся. - Неужели это правда? - холодно спросил он.
Девушка вскочила на ноги, закричала:
- Да какой же это мертвяк? Это Марик! Марик! Ой… - Она сжала губы, отвернулась.
Ионыч сузил глаза, подошел к Кате и оттолкнул ее к стене:
- Пяткина внук, штоле, свиненок который? Вот ты с кем связалась, значит, коза рыхлопузая?
- Младший Пяткин за нами все эти годы следил, - охнул Федя и перекрестился. - Не иначе как в сговоре с дьяволом он!
- Я давно понял, что этот свиненок с нечистой силой водится, - небрежно заметил Ионыч. - Поэтому и взял на себя грех детоубийства: иначе могло очень много безвинного народу пострадать. Одно неясно: почему ему наша Катька помогает?
- Неужели обольстил дьяволенок девочку нашу? - выдохнул сокольничий и даже приподнял голову. - Катя, скажи честно: блудили?
Девушка с ужасом смотрела на него.
- Может и так, - брезгливо сказал Ионыч. - Ей еще не хватало от мертвяка приплод заиметь; какого-нибудь мертвожопого свиненка, которого только на корм собакам. Да и те побрезгуют, наверное.
- Да как же я… - прошептала Катя. - Я ведь не знаю, не могу!
- Можешь-можешь, - сказал Ионыч. - Думаешь, я не видел, как ты простыни украдкой от крови стираешь? Месячные у тебя уже с год как, если не больше…
Катя покраснела до ушей:
- Это Маленький Мертвец ко мне по ночам приходит! - закричала она в отчаяньи.
Ионыч удивленно посмотрел на нее и захохотал. Федя угодливо захихикал, подавился слюной и закашлялся.
- Маленький Мертвец, скажешь тоже! - веселился Ионыч. - И вроде не дура, а как сказанет иногда!
- У меня честь девичья, не смогла бы я так!
- Тык-тык-тык, - Ионыч потыкал указательным пальцем левой руки в кружок из среднего и большого правой, - и честь твою на помойку можно выбрасывать, - заметил он. - И вообще, не перечь мне. Ишь, распоясалась!
Катя потупилась.
- Значит, так, - решил Ионыч, - будем твоего дружка на живца брать. Запрем тебя, Катюха, в чулане и подождем, когда мертвяк придет узнать, что с тобой приключилось; тогда-то башку ему и отстрелим, а тело сожжем, чтоб ни малейшего шанса ожить у свиненка не осталось.
- Но как же… - прошептала Катя.
- Заткнись! - прикрикнул на нее Ионыч и приказал: - Федя, отведи негодницу в чулан.
- Слушаюсь, Ионыч… - прошептал сокольничий, пытаясь подняться, но не смог, упал обратно на кровать.
- Тьфу, пропасть! - Ионыч пнул ножку кровати, схватил Катю за руку и потащил за собой. - Всё самому делать приходится!
Сокольничий молча наблюдал за ними; в мертвом мозгу прела мысль: почему этот мальчишка Марик с наступлением тепла не болеет? Как бы у него хитроумно правду выведать, прежде чем Ионыч ему башку снесет…
Глава четырнадцатая
Рыбнев напился. Вдребезги.
Забрался на детскую горку и что-то неразборчиво орал и крутил дули воображаемой бездне. Мимо проходил молоденький милиционер. Поправил фуражку, подошел к горке:
- Зачем буйствуем, гражданин?
- Бездну фигу с маком заставляем выкушать, - сказал Рыбнев, свешивая ноги с горки. Протянул милиционеру бутылку. - Хотите водки, товарищ милиционер? "Столичная", в самом Толстом бутилирована.
- Спасибо, но откажусь, - милиционер провел пальцем по тонким усикам. - А вы не узнаете меня, товарищ майор?
Рыбнев поперхнулся. Пригляделся - не узнал. Выпил водки прямо из горлышка, еще раз пригляделся - узнал.
- Лапкин? Ты, что ли?
- Я, товарищ майор.
Рыбнев спрыгнул с горки, обнял милиционера:
- Усы отрастил! Вот те на!
- Я думал, вы меня забыли, - смущенно сказал милиционер. - Всего один раз только и виделись; правда, так совпало, что случилось это во время очень примечательных событий.
- А ты изменился, - заметил Рыбнев. - Не только наличием усов.
- Поумнел я, товарищ майор. Сына воспитываю - сложно не поумнеть.
- Женился?
- Нет, что вы. Помните мальчонку из Пушкино?
- Ну?
- Усыновил я его.
Рыбнев погрустнел, присел на бортик песочницы:
- А я вот, видишь, бухаю посреди детской площадки… Опустился. - Он горько усмехнулся. - Ну что, арестуешь за нарушение общественного порядка?
- Ночью на весь район орать благим матом - это, конечно, действие преступное, но арестовывать вас не буду, товарищ майор. У вас все-таки заслуги перед Родиной. Вы только потише фигу бездне крутите, хорошо?
- Хорошо, друг Лапкин. - Рыбнев опустил голову. - Прости.
- Да разве ж я не понимаю, что в жизни всякое может случиться? - Милиционер присел рядом. - Хотите, с вами посижу минут десять, товарищ майор?
- Не попадет?
- Пить не буду - не попадет.
Рыбнев кивнул. С отвращением посмотрел на бутылку, но отказать в привлекательности алкоголю не смог и сделал еще один добрый глоток.
- Я думал, погибли вы тогда, - признался Лапкин. - Не ожидал вас больше увидеть. А тут как раз сигнал поступает, мол, кто-то в спальном районе буйствует. Прихожу, а тут вы. Как я обрадовался!
Рыбнев похлопал Лапкина по плечу:
- Я тоже рад, товарищ милиционер. Очень рад, честное слово.
Помолчали.
- Вы ко мне в гости заходите, товарищ майор, - пригласил Лапкин. - С Ефимкой познакомлю: он пацан умный, самостоятельный. В школу недавно пошел.
- С Ефимкой это, конечно, надо познакомиться, - рассеянно сказал Рыбнев. Покрутил в руке бутылку.
- Вы бы завязывали с этим, - Лапкин кивнул на бутылку. - Мало ли, вдруг на патруль наткнетесь, а они вас в холодный дом - и до утра. А хотите… - Он оживился. - Хотите, я вам у себя до утра постелю, тут совсем недалеко, выспитесь… хотите?
- Да я сам тут неподалеку живу, - пробормотал Рыбнев, вставая. Поставил бутылку в песок; подумал, подобрал бутылку и отнес в мусорный контейнер на углу. Лапкин пошел за ним. Рыбнев повернулся к нему, протянул руку:
- Ну, прощай, Лапкин.
- Да почему "прощай"-то? - удивился Лапкин. - Дай бог, еще свидимся.
- Дай бог, - повторил Рыбнев.
Обнялись на прощание.
- Усы тебе идут, товарищ милиционер, - сказал Рыбнев. - Молодец, что отрастил.
- Спасибо, товарищ майор.
Лапкин пошел к ночному ларьку, купил пачку недорогих сигарет с бычьим фильтром. Его окликнул Сявкин:
- Эй, Лапкин, угости сигареткой!
Лапкин подошел, угостил. Поинтересовался у Сявкина:
- А ты почему один тут?
- Лукошкин в парке. Туда многих наших погнали.
- А че такое?
- Мокруха, говорят: молодую девку какой-то маньяк зарезал. Жуткое дело; хорошо, что не в нашем районе случилось, а то ваще.
- Это ладно. А зачем Лукошкина туда было гнать?
Сявкин затянулся, наклонился к Лапкину, прошептал на ухо:
- Пошел слушок, что погибшая девка в ФСД работала.
- Опа, - сказал Лапкин.
- Во-во, - согласился Сявкин.
Докуривали в молчании. Наблюдали, как в зеленоватом свете волчьей луны роится мошкара, как на рекламном щите показывают рекламу барбекю из мертвяка; услышали вдалеке вой дикого хомячка и как по команде вздрогнули - плохая, черт возьми, примета.
Лапкин сказал:
- А я тут человека встретил, который в свое время мне, олуху, здорово помог.
- Деньгами, что ли?
- Да не… не деньгами. Человека он из меня сделал.
Сявкин решил, что Лапкин шутит, и хихикнул, но Лапкин оставался совершенно серьезен.
Тогда Сявкин тоже посерьезнел и спросил:
- И че он?
Лапкин не ответил.
Вдалеке снова завыл хомячок.
Глава пятнадцатая
О смерти Наташи Рыбнев узнал на следующий день из газеты. Он плохо помнил прошлый день, глаза застилал серый туман, поднявшийся будто из бездны, но сомневаться не приходилось: убийство - его, Рыбнева, дело. "Как же так? - подумал сначала Рыбнев. - Я ведь передумал ее убивать; даже спас в результате. Что-то на меня, видать, нашло…"
Ну да ничего: главное, теперь он знает, кто такой Ионыч и где его стоит искать.
Рыбнев собрал минимум необходимых вещей и на попутках стал выбираться из города. Скоро его подобрал водитель-дальнобойщик на "Тургазе". Рыбнев думал, выбираться будет сложно, однако оказалось легко: патруль на выезде из города даже не посмотрел в их сторону. Везет, с тоской подумал Рыбнев. Почему мне так катастрофически везет?
Путь был неблизкий - до Лермонтовки. Водитель попался разговорчивый: тарахтел без умолку, а Рыбнев в ответ больше молчал или что-то неразборчиво мычал. Но водителю было, в общем-то, всё равно, отвечает ему Рыбнев или нет; он наслаждался собственным простуженным голосом и своими незамысловатыми историями. Когда наслаждаться надоело, водитель включил радио:
- Ну-с, шо там новенького?
Радио заговорило голосом К’оли:
- …и ученые фиксируют неожиданные изменения некромассы, ныне занимающей территорию города-героя Пушкино. С чем связаны эти изменения, ученые пока понять не могут…
- Ишь ты, - возмутился водитель. - Изменения! А что за изменения, почему не говорят? Рога у ней, что ли, выросли? - Он хохотнул.
Рыбнев пожал плечами.
- "Мы пока не можем сказать ничего нового, - сказал на встрече с журналистами профессор Матвей Кашка. - Но продолжаем исследовать некромассу и…"
- Не могут, ишь ты! - Водитель обрадовался. - Ученые, а в тупике: не всё вам, ученым, дано узнать. Главное - что? - сам себя спросил водитель и ткнул пальцем в крышу кабины. - Главное там! В бога главное верить, и всё будет пучком!
- А толку в него верить, - со злостью спросил Рыбнев, - коли его нет?
- На всякий случай, - ответил мудрый водитель. - А вдруг есть? А ты в него не верил: то-то смеху будет среди ангельского воинства, когда тебя, такого из себя неверующего, предадут божьему суду. Да боженька сам, пожалуй, больше всех ржать над тобой будет. Скажет: "На, божью бороду потрогай, салага. Да не смущайся ты, не казенная! Чувствуешь? Настоящая! Волос к волоску! А ты - "Не верю-не верю"! Болван! Стыдно мне за тебя, а божий стыд это тебе не хухры-мухры: ступай-ка, братишка, в ад".
- Ну а если его все-таки нет?
- Тогда и смеяться некому, - резонно заметил водитель. И добавил: - И не над кем.
Глава шестнадцатая
Народу в сеть-клуб "Наливное яблочко" набилось как заячьих лапок в консервную банку. В основном это были люди в форме.
- Бедная девушка. - Сержант Захарчук покачал головой. - Такая ужасная смерть! Правда, товарищ лейтенант?
Молоденький лейтенант брезгливо посмотрел на испачканную кровью сумочку, которая валялась на полу.
- Смерть - это всегда ужасно, - философски заметил лейтенант.
- Не всегда, - возразил Захарчук. - У нас, к примеру, в деревне радовались, когда свинья под ножом умирала: полезная смерть, вкусная. Смерть свиньи - это праздник, ибо означает он жареное мясцо с вареной картошечкой, разнообразные соусы и прочие вкусные блюда.
- Я говорю о человеческой смерти, Захарчук.
- А какая разница? - удивился Захарчук, который на гражданке был фермером. - Мертвое существо - это мясо, не более того.
В кабинку зашел рядовой Корпус. Стараясь не глядеть на мертвую, доложил:
- Товарищ лейтенант, прибыли фээсдэшники. Требуют, чтоб мы самоудалились от дела.
- Подонки, - сказал лейтенант; впрочем, без особой злости, привычно так. Ласково посмотрел на красавчика Корпуса. - Как у тебя дела, рядовой, что новенького?
Захарчук топнул ботинком в углу кабинки:
- Товарищ лейтенант, тут из дырки снег лезет.
- Че-че лезет? - уточнил лейтенант.
Корпус охнул: снег повалил из дыры как манная каша. Захарчук упал на пол, а снег, словно живое существо, обладающее свободой воли, повернул вправо и накрыл мертвую с головой. Погас свет, в темноте загорелись злые синие искры.
- Захарчук… - послышался испуганный голос лейтенанта. - Ты тут, Захарчук?
- Тута я, товарищ лейтенант, - откликнулся Захарчук. - Корпус, ты как, живой?
- Господи христосе, - Корпус перекрестился. - Смотрите, что это?
Из снежной горки поднималась изящная черная тень.
- Мертвяк! - истерически закричал лейтенант. - Захарчук, стреляй!
Захарчук поднял автомат и дал короткую очередь. Тень чуть погнулась, но тут же распрямилась и расправила щупальца: по четыре штуки с каждого бока.
- Зачем вы, судари? - спросила мертвячка Наташа, пытаясь совладать с новым телом. - Больно, однако!