- С Машкой обидно вышло, - пробормотал водитель. - Нехорошо получилось… я ее пару раз динамил из-за работы, а в годовщину решил сам для себя: хватит девку мучить… хорошая она девка…
- Прости, браток.
- Добей уж, - попросил водитель и отвернулся. - Больно…
Ионыч подумал и не выстрелил.
Был он человек в сущности неплохой, но садист.
Глава третья
- Че это с ней? - спросил Ионыч, глядя на побледневшую Катеньку. Девочка прижималась к стене и всхлипывала.
- Испугалась голуба наша. - Сокольничий вздохнул. Он возил шваброй туда-сюда по полу, собирая кровь и разлившийся рассол. Перевернутая банка с подсохшими огурцами лежала на краю стола.
- Это еще что? - взревел Ионыч. - Кто банку перевернул?
- Красавица наша. - Федя снова вздохнул.
- Так пусть сама и убирает! - Ионыч выхватил швабру у Феди и сунул Катеньке в руки. Девочка попыталась схватить швабру дрожащими ручонками и уронила.
- Ах ты, негодница! - сказал Ионыч и отвесил Катеньке подзатыльник. - Зря харчи наши проедаешь, дрянь такая!
Сокольничий вздохнул.
Настенные часы с кукушкой показали двенадцать часов. Пластмассовая кукушка со скрипом полезла наружу и застряла.
- Что делать-то будем, Ионыч? - спросил Федя, осторожно переступая тело тонколицего. - Как-то ты так… неожиданно.
- Тарелка - вещь чудесная, - заявил Ионыч. - Кому попало ее показывать не след.
- Тут ты прав, конечно, но всё равно… неожиданно.
Ионыч уселся на табурет, взял со стола помятый огурчик, кинул в рот.
Он неотрывно глядел на Катеньку. Девочка наклонялась, хватала швабру, распрямлялась, роняла швабру, снова наклонялась, брала швабру и так далее. Ионыч и Федя некоторое время завороженно наблюдали за круговоротом Катенькиных действий.
- Что неожиданно, это ты прав, - сказал, наконец, Ионыч. - Сам от себя таких действий не ожидал. Если вдруг схватят, можно попробовать наврать, что мой поступок был продиктован приказом из тарелки, телепатической силой зеленых человечков. Как думаешь, прокатит?
- Вышки-то не дадут по любому, - со вздохом отвечал Федя, - а вот на опыты тебя, Ионыч, заберут обязательно. В какую-нибудь секретную лабораторию, чтоб выяснить, как тарелка изменила твой организм.
- Может, и правда из тарелки приказ пришел? - Ионыч задумался.
- Ты главное самого себя убеди, - посоветовал сокольничий. - Тогда врать легче будет.
- Нас еще не взяли, - подытожил Ионыч. - И мы можем сдернуть подальше отсюда. Эти приехали из Лермонтовки, а мы поедем в другую сторону, в Пушкино.
- Далеко, боюсь, не уедем, - сказал сокольничий, забирая из слабых Катенькиных рук швабру. Повернулся к Ионычу, чтоб что-то сказать, но не успел: Ионыч вломил ему промеж глаз. Федя отлетел к стене, роняя швабру.
- Не мужское это дело - со шваброй по дому порхать! - заорал Ионыч. - Девчонку балуешь!
- Дяденьки, не ссорьтесь, - дрожащим голоском попросила Катенька. Сделала пару неловких шажков к Ионычу, схватилась за черенок швабры.
- Я помою полы, дядя Ионыч.
- Сможешь? - брезгливо поморщившись, спросил Ионыч. - Ты ж еле на ногах стоишь.
- Попытаюсь, дяденька. Ей-богу, попытаюсь.
- Ну, с богом.
Катенька взяла швабру, подошла к ведру, опустила тряпку в воду. Искалеченный Владилен Антуанович лежал совсем рядом. Катенька избегала смотреть на него. Наступала как можно дальше от тела. Ей казалось, что если она коснется тонколицего, случится что-то страшное.
Она несколько раз провела тряпкой вокруг трупа, собрала грязь, сунула швабру в ведро.
Макая швабру в воду, Катенька вспомнила, как когда-то отвлекалась от всяческих невзгод: напевала песенку. Раз за разом пела одну и ту же песню, и ей становилось лучше. В самые ужасные моменты жизни эта песенка помогала, вселяла радость в сердце, возвращала жизнь ловким пальчикам; песенка заставляла маленькую Катенькину душу светиться.
Девочка тихонько запела:
- Ай, березка, березка моя…
- Заткнись! - закричал Ионыч и толкнул Катеньку в спину. Девочка упала прямо на труп и тут же отползла назад, зажимая ладонью рот. - Без песен тошно! - Ионыч повернулся к наворачивающему огурчик Феде и небрежно заметил:
- Хороший ты человек, Федя.
- Хороший, - хрустя огурцом, согласился сокольничий.
- Пойдешь со мной? - постукивая пальцами по столу, спросил Ионыч.
Сокольничий вздохнул:
- А куда я денусь, Ионыч? Я с тобой хоть на край света, ты же знаешь.
- А если я попрошу тебя остаться? - глухо спросил Ионыч.
- Остаться? - Сокольничий замер с половиной огурца во рту.
- Остаться. Отход наш маскировать. Сдерживать этих, из Лермонтовки, сколько сможешь.
- Наш отход?
- Мой, Катерины и тарелки.
Сокольничий тщательно прожевал огурец, запил рассолом из большой жестяной кружки, вытер замасленным рукавом рот.
- Ну?
- Если так надо, то останусь, Ионыч.
Помолчали.
- Жалко мне тебя оставлять, - сказал Ионыч. - Да и надо ли? Надолго ты их всё равно не задержишь.
- Я попробую, Ионыч.
- Стрелок из тебя как из говна пуля, - небрежно заметил Ионыч. Глянул через плечо: Катенька, охая и ахая, возила шваброй возле трупа.
- Для начала надо похоронить наших мертвецов, - решил Ионыч. - А то не по-людски как-то.
- Что ж мы, звери, что ли? - согласился Федя, вставая. - Похороним.
Глава четвертая
Похоронили Владилена Антуановича в снегу возле круглого катка за домом. Ионыч снял шапку и пробормотал:
- Ты уж не серчай, почтенный Владилен Антуанович. Не со зла полбашки тебе отстрелил, ох не со зла, а по строжайшей необходимости. Зато смотри, какое место для могилы тебе выбрали: катайся на коньках хоть каждый вечер, пусть и в призрачном бестелесном состоянии.
- А можно мне покататься на коньках, дядя Ионыч? - спросила Катенька, зябко кутаясь в дырявое пальтецо.
- Нашла время, дура. - Ионыч нахмурился. - В такой трагический момент на коньках кататься!
- Не чувствую я момента, дяденька, - призналась Катенька. - В голове будто туман какой-то, плохо очень соображаю. Кажется мне, что смерть моя приходит. Только из глубины сознания мысль выныривает: хорошо бы перед смертью на конечках покататься.
- Лапушка. - Федя шмыгнул носом. - Ионыч! Может, разрешим красотульке нашей на конечках покататься?
- Сбрендил, что ли? - Ионыч толкнул Катеньку в руки сокольничему. - Нет у нас времени на всякие глупости. Идите в дом. Собирайте вещички, скоро выезжаем.
- А водитель?
- Да он и так похоронен уже. Снега сверху чутка накидаю и порядок.
Сокольничий взял Катеньку за руку и повел в дом. Ионыч положил лопату на плечо и грузно потопал к вездеходу. Вездеход порядочно присыпало снегом, и он походил на раненого снежного тура, мохнатого и беспомощного. У обочины в снегу темнела дыра. Ионыч подошел к дыре и заглянул внутрь.
Водителя не было.
Ионыч уронил лопату, схватил ружье, повел стволом, огляделся.
Тишина.
Гладкое белое поле, полоса леса на западе, неглубокий овражек. Поседевший от снега вездеход.
- В кабине прячешься, дружище? - спросил Ионыч громко. - Выходь, не трону!
Тишина.
- Ты пьешь, родной? - спросил Ионыч, осторожно приближаясь к вездеходу. - Хошь самогоном угощу? Отличный самогон, натуральный, не какая-нибудь водочка для хиляков. Настоящий мужик только такое и должен пить, чтоб вкус жизни чувствовать. Жизнь она такая, родной: на вкус дерьмо, но так пьянит, что не захочешь с ней расставаться.
Ионыч открыл дверцу вездехода, сунул в кабину ствол. В кабине было пусто. Нависал над прикуривателем одноглазый плюшевый мышонок. На сиденье лежала консервная банка. Ионыч взял банку свободной рукой и прочитал: "Бычки в томате".
- Бычки любишь? - закричал Ионыч, бросая банку в снег. - Может, ты и с выпивкой не дружишь? Тогда вот такое предложение: кувшин с настоем иван-травы. Мужскую силу увеличивает на порядок! Хочешь? Целый кувшин!
- Хочу, Ионыч, - сказали за спиной.
Ионыч развернулся и чуть не пальнул. Грязно выругался: перед ним стоял сокольничий.
- Чего тут делаешь? - со злостью бросил Ионыч.
- Услышал, как ты шумишь. Думал, помощь нужна.
- Нужна, - буркнул Ионыч. - Водила куда-то сбежал.
- Ты же сказал, что он подох.
- Подох-то подох, да не подох, - замысловато ответил Ионыч, схватил Федю за рукав и потащил к яме. - Ну-ка прочти следы. Куда этот стервец ушел?
- Нету тут никаких следов, Ионыч, - тихо сказал Федя. - Пустая яма в снегу и только.
Ионыч побагровел:
- Ты что хочешь сказать, остолоп?! Что водитель мне приснился?!
- Как можно! - Сокольничий вытянулся, всхлипнул. - Ну как, сам посуди, я мог сказать о тебе такое, Ионыч? Ты ведь друг мой единственный! Это ж ни в какие ворота!
- Ладно… - Ионыч смягчился. - Но куда этот стервец делся?
Федя почесал нос:
- Я подозреваю несколько вариантов развития событий, Ионыч. Быть может, вмешались некие силы, неподвластные нашему пониманию, и…
Сокольничий говорил и говорил, говорил и говорил, а Ионыч смотрел на его варежки с ромбиками, связанные Катенькой, и жутко завидовал. Ему чудилось, будто варежки насмехаются над ним одним своим существованием. Почему Катенька не связала варежки для Ионыча? Она ведь, подлая, живет за его, Ионыча, счет. Именно он обеспечивает еду, горячую воду и самую современную технику для приготовления сложнейших кулинарных блюд. Отчего же такая неблагодарность?
- Варежки… - прохрипел Ионыч.
- Что "варежки"? - ласково спросил Федя.
Ионыч помотал головой:
- Не… ничего. Пошли, Феденька, вещи соберем.
- А водитель как же?
- Ну он-то без варежек был, - загадочно ответил Ионыч и вошел в сени.
Глава пятая
Вездеход, на котором приехал Владилен Антуанович, был вместительнее и удобнее Ионычева "Соболя", и Ионыч решил поехать на нем. Совместными усилиями они с Федей загрузили предметы первой необходимости в кузов, сверху разместили тарелку. На тарелке горела зеленая лампочка.
- Согрелась, милая. - Сокольничий смахнул набежавшую слезу.
Из приоткрытой двери выглянула кошка Мурка. Жалобно мяукнула, тронула снег, отдернула лапку.
- Кошку заберем? - спросил Федя.
- Не отвлекайся на безмозглого зверя, - приказал Ионыч. - Садись за руль.
- Куда едем, Ионыч? - спросил Федя, усаживаясь. Дрожавшая от холода Катенька сидела рядом с ним и дышала на бледные пальчики. Сокольничий ласково спросил:
- Чего дрожишь, лапонька? Боишься?
- Нет, дяденька, холодно мне.
- Ну это не страшно, - сказал добрый Федя и потрепал девочку по кудрявой голове. - Ионыч, шарфик выделим нашей девочке?
- Нет, - буркнул Ионыч. - У нее шапка есть.
Катенька достала из-за пазухи поетую молью шапку, надела. Шапка была маленькая, едва доставала до ушей.
- Ну как, теплее, лапушка? - спросил Федя.
- Не очень, дядя Федя, - сказала Катенька. - Но это ничего, ничего…
Ионыч о чем-то крепко задумался, посасывая папироску.
- Решено, - сказал, наконец, он, приоткрыл дверцу и выкинул окурок. - Едем в Пушкино.
- Через Снежную Пустыню? - уточнил Федя, разворачивая вездеход.
Снежные хлопья устроили хоровод вокруг машины. Катенька залюбовалась зрелищем, захлопала в ладоши, но Ионыч схватил ее за ухо, сильно дернул, и она опустила голову, притихла.
- Через пустыню ближе, - сказал Ионыч. - У Камней с Пяткиным пересечемся. Может, у него и останемся, переждем.
- Вечереет, - заметил Федя. - Ночевать в поле придется. К Камням завтра к полудню выедем.
- Значит, согреться надо, - сказал Ионыч и достал из бардачка стакан лапши быстрого приготовления. Дернул красную ленточку у ободка. Стакан зашипел, нагрелся, из-под крышки повалил горячий пар. Ионыч раздраженно бросил: - Китайская поделка… - и вытащил из-за пазухи большую деревянную ложку.
Федя вывел вездеход в поле, включил автоматику и тоже достал стакан горячей лапши. Катенька с немой просьбой поглядывала то на Ионыча, то на Федю.
Догадливый сокольничий спросил:
- Ионыч, а как же Катенька?
- Чего?
- Ей тоже лапшички хочется отведать! Горяченькой!
- Хрен ей, а не лапшички, - заявил Ионыч и сел к девочке спиной, чтоб даже горячий пар до нее не доходил.
- Хотя бы одну ложечку, дяденька… - слабым голосом попросила Катя, дергая Федю за рукав. Сокольничий едва не прослезился.
- Дашь ей хоть ложку, до полусмерти изобью, Федя, - спокойно сказал Ионыч. - Ты меня знаешь.
- Знаю. - Сокольничий вздохнул и положил в рот ложку горячей, вкусно пахнущей кунжутом лапши. Катенька с тоской посмотрела на ложку и сжала кулачки. Отвернулась к приборной панели и рассмеялась:
- А жить-то хорошо, дяденьки! Разве в лапше дело? В жизни дело!
- Всё равно лапши не получишь, - буркнул Ионыч, с подозрением поглядывая на Катеньку через плечо.
- И не надо, дядя Ионыч! Не в лапше счастье, так ведь, дяденьки? Ну и что, что у меня дырявое пальтишко? Ну и что, что шарфика нет? Подумаешь, замерзла! Зато мы едем незнамо куда, незнамо зачем, но одно точно - едем мы навстречу приключениям! Конец тоске!
- Это ты себя успокоить пытаешься, - произнес Ионыч обеспокоенно.
Катенька улыбалась. Улыбалась настолько честно и открыто, что Ионыч даже отложил ложку. Никогда в своей жизни не видел он такой настоящей улыбки. Те улыбки, что он видел раньше, были или перекошенные, или плаксивые, или угодливые, или злые - много улыбок повидал на своем веку Ионыч, но подобной не видывал. И это его пугало.
- Не по-человечески ты себя ведешь, Катенька, - прошептал Ионыч. - Чему радуешься? Тому, что горячего тебе не досталось? Тому, что убегаем от легавых? Тому, что на нашем счету два жмурика?
Катенька повернулась к Ионычу, и того будто обожгло ее улыбкой.
- Ах ты… - выругался Ионыч. Уронил лапшу на колени, схватил девочку за волосы и впечатал лицом в приборную панель. Повозил по выпуклым кнопкам, с удовольствием ощущая, как пластик царапает кожу. Отпустил девочку, бросил взгляд на мокрые штаны.
- Коза драная… - пробормотал Ионыч. - Из-за тебя полчашки лапши угробил.
Катенька подняла голову. Ионыч избегал смотреть на нее: только мельком, украдкой, и тут же отворачивался, прятал глаза. Катино лицо покрывали кровоточащие царапины. Губы были разбиты. На лбу вздувался фиолетово-синий желвак.
Катенька улыбалась.
- Это ничего, - прошептала девочка. - Ничего, дяденька. Не больно мне. Совершенно не больно.
- Заткнись… - прошептал Ионыч.
- А хотите я песенку спою? - спросила девочка, глотая кровь. - Всяко веселее будет, дяденьки.
- Заткнись! - завопил Ионыч. - Замолчи, а то хуже будет!
- Катенька, - испуганно прошептал Федя. - Помолчи, не заставляй Ионыча нервничать. Ишь, раздухарилась, шалунья! Я-то добрый, всё тебе прощаю, а Ионыч - воспитатель строгий, сама знаешь…
Девочка смотрела на Ионыча, не отводя больших голубых глаз, улыбалась и молчала. Кровь на губах и царапины на лице не могли испортить ее улыбку. Ионыч сжал кулак, подался вперед… Но ударить Катеньку не успел: Федя схватил девочку под мышки и пересадил ее к двери, а сам подвинулся к Ионычу.
Ионыч разжал кулак, просипел:
- Ты чего, Федя?
- А давай, Ионыч, радио послушаем! - с притворной радостью воскликнул сокольничий. - Ехать нам еще ого-го сколько, надо развлечься.
- Ну давай, - буркнул, подумав, Ионыч.
Федя включил радиоприемник, покрутил колесико настройки.
Радиоведущий произнес:
- Радио Снежной Поляны, она же Снежная Пустыня, оно же Снежное Поле, и с вами снова я, ваш бессменный ведущий, К’оля.
- Что еще за К’оля? - с отвращением произнес Ионыч и выплюнул застрявший между зубами кусочек лапши на лобовое стекло.
- По имени видно, не русский человек, - вздохнул Федя.
- Буржуй недоделанный, - подтвердил Ионыч. - Я их, тварей, давил и буду давить. - Он сжал кулак. - Вот этими самыми руками.
- Знаю, Ионыч. - Федя кивнул. - Уж кому, как не мне, знать тебя.
Ведущий прочистил горло и сказал:
- Радио у нас провинциальное, но новости самые натуральные. И от новостей этих, честно вам скажу, у меня волосы дыбом и мурашки по всему телу. Сегодня утром на Снежном Поле были замечены целые полчища серых существ… вы понимаете, о ком я. Эти твари движутся в сторону Пушкино, настроены они весьма решительно и недружелюбно. Жителям Пушкино рекомендуется чистить винтовки и натирать сапоги сазаньим жиром - ночка предстоит жаркая…
- Ох, ты ж… - неопределенно сказал Федя и присвистнул.
- Ничего страшного, - буркнул Ионыч. - Страху только нагоняет. Перестреляют их всех до единого без потерь - не раз уже такое бывало.
- Перестреляют-то перестреляют, - согласился сокольничий. - Но мы на пути в Пушкино, и до ночи туда не успеем. Придется в поле заночевать, а эти, серые, тут как тут.
- Плевать, - заявил Ионыч, сминая стаканчик. - В вездеход они всё равно не пролезут.
- А если…
- Че "если"? Всё пучком будет!
Федя вздохнул.
Ведущий продолжал:
- Но есть и положительное во всем этом: трупы серых обеспечат жителей Пушкино мясом на пару недель вперед, ожидается проведение массовых гуляний на свежем воздухе с танцами и поеданием шашлыка…
- Убери ты этого придурка нерусского! - взбеленился Ионыч. - Поищи, что ли, музыку какую-нибудь.
Федя поспешно повернул колесико настройки.
Глава шестая
Катеньке приснился загадочный сон.
Приснилось ей, будто сидит она за большим дубовым столом перед пустой тарелкой, а напротив восседает кудрявая женщина в синем сарафане и деревянной ложкой ест мясной соус. Ест и смотрит на Катеньку из-под бровей, изучает.
Катенька говорит:
- Пошли скорей, нас папа ждет!
Женщина молчит, продолжает есть. Намазывает на толстый кусок ржаного хлеба сливочное масло, сверху кладет несколько крупных горошин красной икры, и всё это отправляет в рот. Смачно так жует, чавкает.
Катенька просит:
- Ну пойдем, пойдем же!
А женщина ест и ест, смотрит на Катеньку и ест, глядит в тарелку и ест. И не произносит ни слова.
Катенька умоляет:
- Пожалуйста!
Вдруг слышит Катя, за спиной что-то хлопает. Хлоп-хлоп. Точно дождевые капельки по стеклу размазываются. И понимает девочка отчетливо, что теперь можно никуда не спешить. Ей становится очень страшно, и, проглотив страх, как холодную мокрую жабу, она просыпается.
В кабине стоявшего посреди Снежной Пустыни вездехода потеплело. Тлел огонек электрической печки. В углу безмятежно храпел Ионыч. Стекла покрылись инеем. В небе, которое казалось сейчас гораздо ближе, чем днем, холодно мерцали редкие звезды.
Хлоп-хлоп.
Катенька повернулась к дверце и чуть не закричала от страха: из темноты, словно карпы из студеной воды, выныривали бледные безволосые лица. Слабые обмерзшие ладони хлопали по стеклу: хлоп-хлоп, - словно хотели попасть внутрь погреться.
- Ай…
Сокольничий Федя обнял девочку, погладил по голове:
- Не бойся, лапушка. Они нас не тронут, не достанут. Они как снег, слабые, бледные, из снега появляются, в снег и уходят.