Лейтенант выхватил у остолбеневшего рядового Корпуса автомат, загородил его собой и открыл огонь. Полетели осколки, заискрился видеоящик компутера.
- Да чего вы?! - возмутилась Наташа. - Я и так едва сдерживаю новоприобретенную хищную сущность! - Она хихикнула над своей фразой. Впрочем, девушке было не до смеха: умирать она в ближайшее время как-то не собиралась, а тут - на тебе. Хорошо еще снег с оживлением помог, а то совсем труба.
Дверь распахнулась, в кабину проник неоновый свет. Рядовой Корпус очухался и кинулся в общую залу. Сбил с ног зазевавшегося патологоанатома, хлебавшего китайский обед из картонной чашки. Корпуса схватили за плечо:
- Рядовой, ты чего творишь?!
- Девушка с тентаклями! - завопил Корпус, вырываясь из захвата. - Тентакли идут, спасайся, кто может!
Из кабинки вылетел лейтенант, заскользил по гладкому полу на спине, уронил автомат. В дверном проеме показалась смиренная Наташа, прижала щупальца к груди:
- Судари, выслушайте меня, пожалуйста. Не надо криков и пальбы, давайте обсудим положение, как цивилизованные люди!
- Огонь! - закричал лейтенант, скольжение которого приостановилось благодаря ножке стола.
Обмершие от страха люди подняли оружие.
- Вы человеки или бабезьяны? - возмутилась Наташа.
Массированный огонь отбросил ее обратно в кабинку, прямо на снег. Из кабинки закричал Захарчук:
- Люди добрые, поаккуратнее, пожалуйста! Я всё еще тут нахожусь!
Наташа повернула к нему голову. Захарчук пожал плечами:
- Вы уж не серчайте на них, барышня: работа такая.
- Я что, очень страшная стала? - спросила Наташа, окутываясь роем целебных синих искр.
- Отчего же? Весьма симпатичная и прилично одетая барышня, - сказал Захарчук. - Это если не считать щупалец и черных глаз, конечно; еще кожа суховата да бледновата, но это ничего, свежая деревенская пища вернет коже розовый цвет в мгновение ока, вы уж поверьте старому Захарчуку.
- Вы - хороший человек, сударь, - сказала Наташа. - Не какой-нибудь бабезьян.
Захарчук кивнул и спросил:
- Простите, барышня, но почему бабезьян-то?
Наташа пожала плечами:
- Я почем знаю? Моя новая измененная сущность подсказывает мне, что вы не бабезьян, в отличие от тех, кто снаружи. - Она хихикнула и захлопнула рот ладошкой. - Господи, чего я хихикаю-то? Грустить надо - померла, - а меня на хи-хи пробивает.
Снаружи завозились:
- Корпус, обходи слева, Хачикян, cправа. Возьмем чудище в клещи!
- Вишь ты, в клещи собрались брать, - восхитился Захарчук. - Это вам, барышня, не просто так, это военная стратегия и тактика!
- Товарищ лейтенант, как справа-то? Тут дверь одна!
- Отставить! Кидай гранату, Корпус!
- А мнэ можно?
- И ты кидай, Хачикян!
- Какую, к лешему, гранату? - возмутился Захарчук. - А как же я? Бабезьян, что ли?!
В кабинку влетела граната, еще одна… Наташа взмахнула щупальцами, и гранаты полетели обратно.
- А-а-а-а-а…
- Ла-ажись!
- …а-а-а-а-а!
Гранаты взорвались, повалил дым. Наташа, быстро передвигая щупальцами, поползла наружу.
Лейтенант схватил мертвого рядового Корпуса за грудки и давай трясти:
- Рядовой, вставай! Вставай, это приказ! - Лейтенант плакал. - Да как же это? Как? Я ведь любил тебя! Как младшего брата любил!
Из-под стола выполз Хачикян с потемневшим лицом; увидел Наташу, поднял автомат. Наташа махнула щупальцем и выбила оружие у него из рук.
- Зачем вы, сударь? - укоризненно покачала головой.
- Я лучшэ умру от своэй руки, чем от твоэго щупальца, мертвый тварь! - фанатично завопил Хачикян, хватая кусок стекла. Воткнул стекло себе в живот и захрипел, заваливаясь на бок.
- Еще один бабезьян, - возмутилась Наташа и залезла на стол. Открылась парадная дверь, внутрь повалили спецназовцы - как бешеные муравьи. Наташа схватила щупальцами соседний стол, размахнулась и метнула в спецназовцев.
- А-а-а-а-а…
- Ла-ажись!
- …а-а-а-а-а!
Спецназовцев разметало, как плюшевые кегли.
Лейтенант поднял рядового Корпуса на руки и понес к выходу, страшно вращая безумными глазами.
- Держись, рядовой. Мы выживем. Мы еще услышим, как птицы поют по весне, как мамка с коромыслом по полю идет; поет что-то русское, исконное: "Во поле березка стояла… во поле красненька стояла… ох, краснюча-краснюча… ох, краснюча-краснюча…" - Голос лейтенанта дрогнул. - Я люблю тебя, рядовой Корпус!
- Гомик! - закричал кто-то.
- Кто там вопит? - возмутился лейтенант. - А ну выходи, я тебе покажу "гомика"!
- Не могу! Ногу придавило!
- Что за гнилые отмазки?!
Наташа щупальцами выломала часть стены; прищурилась от яркого солнечного света.
- Тварь вышла из-под контроля! - закричали сзади. - Танки! Нам нужны танки!
В ответ стонали раненые.
Здание сеть-клуба взяли в кольцо милиция, военные и ФСД. Подкатил джип с тяжелым пулеметом. Люди с каменными лицами следили за осторожными передвижениями Наташи. Мертвая девушка замерла у фонарного столба и, смущенно улыбаясь, обратилась к почтенному собранию:
- Судари, дайте сказать, не палите зазря! Я не причиню вам вреда! Но и вы мне не причиняйте: вы ж не бабезьяны, в конце-то концов!
- Она нас оскорбляет! - истерически завопил кто-то. - Нас, людей!
Ему влепили пощечину:
- Успокойся, рядовой! Надо выказывать доблесть, нет времени истерить!
Из дверей клуба вышел лейтенант с окровавленным Корпусом на руках:
- Голубчики! - крикнул он, роняя убитого на теплый сырой асфальт. - Посмотрите, что эта тварь сделала с простым русским рядовым!
- Серая дрянь недостойна коптить наше небо, - потрясенно прошептал капитан ФСД Мальчиков и скомандовал: - Огонь на поражение!
- Капитан! Первоцвет Любимович приказал взять тварь живой!
- Беру всю ответственность на себя, - процедил Мальчиков. - Тварь, подобная этой, убила мою бабушку в Пушкино. - Он уверенно повторил: - Огонь!
Плотный огонь заставил Наташу юрким осьминогом забраться на вершину фонарного столба, а оттуда совершить могучий прыжок на крышу частного продовольственного магазина.
- Судари, не будьте бабезьянами! - закричала она с крыши. - Образумьтесь!
Тяжелый пулемет застрочил по крыше магазина; с кряхтением рухнула беременная неоном вывеска. Какой-то молодой рядовой закричал:
- Не сметь! Это семейная собственность!
- Что? Что такое?
- Семейный магазин Ищенко рушат! Вот сволочи!
Рядовой Ищенко забрался на джип, схватил пулеметчика за плечо и закричал:
- Прекрати стрелять!
- Че?!
- Прекрати немедленно!
Мальчиков увидел, что Ищенко мешает пулеметчику, и приказал:
- Арестовать Ищенко! Он заодно с мертвячкой!
- Серые среди нас! - завопил кто-то справа. - Ищенко - мертвяк!
Люди дрогнули: милиционеры направили стволы на военных, военные направили стволы на милиционеров, эфэсдэшники направили стволы на всех.
- Братушки, да что же вы…
- Мочи серых! - закричал лейтенант, пытавшийся сделать непрямой массаж сердца Корпусу. - Всех до единого убить!
- А-а-а-а-а…
- Ма-а-ачи!
- …а-а-а-а-а!
Стреляли, куда попало. Во всеобщем хаосе погиб капитан Мальчиков: его сразили пулей в грудь. Падая на пахнущий пряностями тротуар, он успел подумать, что умирает, как настоящий мужчина.
- С-цуки!
- Серые! Мертвяки вокруг!
Перестрелка продолжалась минуты три. Вскоре перекресток был усеян телами убитых и тяжелораненых. Лейтенант убедился, что Корпуса уже не оживить, достал пистолет, приставил ствол к виску и нажал на спусковой крючок: осечка.
- Тьфу, напасть, - пробормотал лейтенант и опять нажал на спусковой крючок: осечка.
- Видимо, сам бог против моей смерти, - заявил лейтенант потрясенно. - А кто я такой, чтоб противиться божьей воле? - Уверенный, что выстрела не последует и в третий раз, лейтенант снова нажал на спусковой крючок: выстрел, однако, последовал. Лейтенант упал, как тонкая березка, подрубленная злым топором дровосека.
Из сеть-клуба на карачках выполз испуганный Захарчук. Увидел мертвые тела, почесал в затылке:
- Всех убила! - Он вздохнул. - А такой положительной барышней казалась.
Глава семнадцатая
Посреди ночи Рыбнева одолел кошмар. Рыбнев сел на кровати, вращая круглыми глазами, сжимая потными руками простыню. Отдышался. Прислушался: в соседнем номере гулеванили командированные. Подозрительных звуков не слыхать. И всё же Рыбнева не покидало чувство, что за ним следят. Страшная мысль терзала уставший разум: его нашли. Сейчас раздастся стук в дверь. Вот сейчас.
Но стук не раздался.
Рыбнев вышел на балкон - развеяться, покурить. Ночь была звездная. Над провинциальным городком Платоновском курились вонючие дымки. Запах стоял плотный, почти осязаемый: город славился бойнями, мыловарнями и колбасными заводами. Горели красные огни в районе неликвидных проституток. По рельсам тарахтели знаменитые ночные трамваи, которыми так гордятся жители Платоновска.
Рыбнев остановился в гостинице три дня назад. Он не собирался задерживаться, однако сильно простудился и проводил уже третью ночь в номере с окнами, заклеенными пролетарскими газетами. Как надеялся, - последнюю.
Докурив сигарету, Рыбнев метнул окурок в звездную ночь. И тут же заметил человека внизу. Человек прятался в тупичке, в тени мусорных контейнеров, напротив гостиницы. У Рыбнева екнуло сердце: не обмануло предчувствие! Его нашли и установили слежку!
Стараясь не выдать себя, он вернулся в комнату и, не включая свет, быстро оделся. Вышел из номера, огляделся: коридор пустовал. Рыбнев тщательно запер дверь. Остановился на минутку у двери, за которой гуляли веселые командированные. Прислушался.
Пьяный мужской голос надрывался:
- Все подонки, Лёха! Все!
"Вовсе и не все", - обиженно подумал Рыбнев, вспомнив Сашу. Схватился за голову: в виски словно вкрутило два самореза.
- Пр-роклятье… - прошептал Рыбнев и по лестнице спустился в вестибюль. Он старался не думать о мертвой невесте, и голову чуть отпустило. Звякнув в колокольчик, Рыбнев разбудил портье, расплатился с ним и вернул ключи от номера. Портье зевнул:
- Уезжаете?
Рыбнев кивнул.
- Лучше б утра подождали, - заметил портье. - Междугородные автобусы с семи часов ходить начинают.
Рыбнев пожал плечами, и портье вновь уснул.
Рыбнев вышел наружу. Поежился от холодного пронизывающего ветра. Постоял на пороге, наблюдая за обрывками газет, ползущими по асфальту. Краем глаза уловил движение в темном тупике, но виду не подал. Сунул руки в карманы и пошел по улице, мимо тупика.
- Эй, гражданин… - раздалось за спиной.
Рыбнев не обернулся. По тротуару торопливо застучали каблуки.
- Да погоди ты!
Рыбнев сжал рукоять ножа, спрятанного за пазухой.
Мелькнула мысль: человек все-таки…
Потом другая: может, и не соглядатай, может, просто…
И, наконец, третья: после того как убил невинную машинистку Наташу, чего терять?
- Эй, граждани…
Рыбнев развернулся и всадил лезвие в темную фигуру.
Фигура как на автопилоте пробормотала: "Спичек не найде…" - и опустилась на асфальт нелепой загогулиной.
Рыбневу в виски будто цыганские иглы всадили. Он вытащил нож из поверженной фигуры и, пошатываясь, побрел вдоль стены.
Шел и думал: больно. Больно. Больно. Сашенька, как мне больно. Зачем ты покинула меня, радость моя? Почему ушла, счастье мое? Неправильно это. Жутко неправильно. Страшно больно. Ну, посмотри на меня: рассыпаюсь. Душа по капле выходит: скоро совсем не останется. Больно. Больно. Родная моя. Как без тебя больно. Как неправильно, как страшно, как одиноко. А помнишь, любимая, как снежком до заходящего солнца докидывал? Ради тебя докидывал. И сейчас могу. Только зачем? Больно. Ради кого? Больно. Больно. Больно.
Так думал Рыбнев, пока не добрался до автовокзала.
Уселся на пластмассовое сиденье в зале ожидания, опустил голову на грудь.
Ну а что такого? Сидит человек, автобуса ждет.
Утром подошел к кассе, протянул трясущейся рукой мелочь в окошко, купил билет.
И пока в Лермонтовку не приехал, больше ни о чем не думал.
Глава восемнадцатая
- …работники ФСД и милиции учинили взаимный перестрел, в результате которого погибло сорок три человека, включая…
- "Перестрел", ишь ты. - Бомж Егор Артемидыч захихикал, пряча нос под дырявое одеяло. Ветер изменил направление, и в лицо полез мокрый весенний снег. Егор Артемидыч, оставаясь в сидячем положении, переполз на другую сторону бочки: вытянул грязные руки к трескучему огню.
Радиоприемник продолжал вещать из картонной коробки:
- Специалисты утверждают, что неконтролируемый перестрел был вызван впрыском в воздух токсина, вызывающего галлюцинации. Впрыск, как утверждают специалисты, произвело мертвое серое существо, найденное в сеть-клубе "Наливное яблочко"…
- Ишь ты, - сказал Егор Артемидыч. - "Впрыск"!
- Вы ему верите? - спросили из темноты.
- Да не в том дело! - Егор Артемидыч захихикал и замахал руками. - Я в суть-то и не вникаю: мне К’олины тексты сами по себе нравятся, как словесные драгоценности. Иногда такое завернет! Уж очень мне его "впрыски" и "перестрелы" по душе.
- Понятно… - прошептали из темноты.
Егор Артемидыч украдкой повернул голову, напряг подслеповатые глазки: у ржавой цистерны на самом берегу реки виднелась бесформенная тень. Молодая девушка, судя по голосу; а по тени и не скажешь. По тени осьминог какой-то, Ктулху доморощенный.
Егор Артемидыч прикрутил громкость приемника, деловито поинтересовался:
- А что вы у нас под мостом забыли, мамзель?
- Путешествую я, - ответила девушка.
- Вот как! А почему под мостом? - Егор Артемидыч захихикал. - У нас автобусы тут не останавливаются!
- Я пешим ходом путешествую, - сухо ответила тень и чуть изменила положение. Егору Артемидычу показалось, что в напряженном синем воздухе мелькнуло щупальце. Впрочем, он был подслеповат и не доверял своим глазам.
- А зачем вы путешествуете, мамзель? - поинтересовался Егор Артемидыч. - Или секрет?
Девушка долго молчала. В бочке трещал огонь; у Егора Артемидыча замерзла спина, и он повернулся к бочке задом. Уставился на темную реку: ни дать ни взять продолжение ночного неба - темно, сине и звезды. Только вот холодом от этого неба несет; зябко, промозгло.
- Я путешествую, потому что люблю одного человека, - сказала, наконец, тень. - А может, потому, что хочу его убить.
Егор Артемидыч ничуть не удивился: хихикнул, порылся в горе тряпья, что было свалено рядом с бочкой; выудил потрепанное замасленное красное сердце из плюша и кинул девушке. Тень метнулась к сердцу, схватила его.
- Что это?
Егор Артемидыч почувствовал, что засыпает. Денек выдался хлопотным: с паперти пару раз сгоняла милиция, потом от обозлившихся конкуренток с клюками дворами да переулками уходил.
Он пробормотал:
- Это, милая мамзель, сердце.
- Это подушечка для иголок, - сказала девушка и добавила дрогнувшим голосом: - Мне так кажется.
- Видите, мамзель, вы уже сомневаетесь. - Егор Артемидыч слабо хихикнул. - И правильно, скажу я вам, делаете, потому что это не просто подушечка для иголок, а сердешный подарок, который мне когда-то вручила одна милая мамзель - прям как вы - и который со временем превратился в настоящее сердце, пусть и плюшевое.
- Зачем оно мне? - тихо спросила девушка.
- Найдите своего возлюбленного, - сказал Егор Артемидыч, - и подарите ему сердце, если любите его больше, чем хотите убить. Или убейте - если желание убить окажется сильнее.
В реке заплескалась рыбка-циклоп; моргнула из воды желтым глазом.
"Завтра хорошенько порыбачу", - подумал Егор Артемидыч, совсем засыпая.
- А если я сначала подарю ему сердце, а потом убью? - спросила девушка.
- Так у мамзелей почти всегда и выходит, - заявил Егор Артемидыч и заснул. Проснулся под утро от страшного холода. Вяло зашевелился, словно большой муравейник, бросил ленивый взгляд на берег: девушки не было.
- Говорили мне: не пей на ночь растворитель, - проворчал Егор Артемидыч и откупорил бутылочку. - Приснится же чудень! Что я ей там во сне вещал про сердце? Смешно вспоминать.
С этими словами Егор Артемидыч отстегнул накладную бороду и отправился ловить одноглазую рыбу.
Часть четвертая
К вопросу о некромассе
Каждые две сотых секунды кто-то кого-то забывает.
Это ничего-ничего.
Глава первая
Марик ждал Катиного появления с неделю, но так и не дождался. Он стал чаще покидать лес и темными вечерами тайком бродил вокруг фермы, пытаясь разглядеть в желтых окнах Катину изящную фигурку, но девушка в пределах видимости не появлялась. Иногда во двор выходил Ионыч, чтоб покурить или отлить, и Марик едва сдерживался, чтоб не убить его. Удерживало только обещание, которое он дал девушке: не трогать опекунов.
На восьмой день Катиного исчезновения, Ионыч привез из Лермонтовки собаку: здоровенного черного пса с крысиной мордой и красной татуировкой на правом боку. Марик наблюдал за тем, как Ионыч мастерит для лютого зверя кособокую будку, как сажает пса на цепь, как отцепляет поводок с намордником: хитрое устройство позволяло это сделать издалека, чтоб собака не вцепилась в горло хозяину.
- Смотри, Федя, - сказал Ионыч в окно. - Теперь правая половина двора в полной безопасности под охраной лютого хищника.
Собака оглушительно залаяла, сильно дернула цепь.
- Как бы эта безопасность против тебя не обернулась, Ионыч, - посетовал больной сокольничий. - Сдается мне, что псину ты купил для нас неподконтрольную.
- Ничего, - сказал Ионыч, - зато она злая: мертвяка в клочки порвет, если случай выдастся. Продавец знакомый так и утверждал, и у меня нет оснований ему не верить.
- Продавцам верить нельзя, Ионыч, - ответил Федя, - даже знакомым: соврут - недорого возьмут. Такая у них генетическая порода.
- В который раз ты ставишь под сомнение мой поступок! - взревел Ионыч. - Я уж и не знаю, как это назвать: свинство, одним словом.
- А как ты кормить ее будешь? - спросил сокольничий. - И чем?
- Порода у этой псины очень хорошая, нетребовательная, - гордо объяснил Ионыч, - из земли всё, что надо добудет: расходы на кормежку незначительные.
Он заглянул за угол: собака жрала землю как раз у того места, куда был вбит кол с цепью - еще немного и выкопает, а там и до полной свободы полшажка. Гребень на спине адского зверя распух, заалел.
- Твою мать, - сказал Ионыч, хватаясь за голову, и побежал за ружьем.
Марик бы засмеялся, если б не волновался так за Катю.