На следующее утро Ионыч закинул мертвую псину в багажник, завел вездеход и отчалил в направлении Лермонтовки: ругаться с продавцом и требовать назад деньги по гарантии за "дефектного зверя". По крайней мере, так он сказал Феде. Марик понял, что терпеть и выжидать он более не в силах, да и момент выдался удачный, и на цыпочках направился в дом. Серой каплей хлопец протек в широкую щель между досками забора и оказался во дворе. Здесь было сумрачно, сыро, грязно; возле ржавой колонки валялась старая запаска. Марик тронул ее ногой. Запаска отозвалась упруго. Это событие отчего-то очень обрадовало Марика: в последнее время ему очень не часто доводилось прикасаться к вещам, сделанным живыми людьми.
Марик подошел к входной двери, толкнул ее: дверь была не заперта.
"Что за безалаберность", - с раздражением подумал Марик и вошел в сени.
Здесь пахло самогоном, насыщенным мужским потом и звериной кровью. На вбитых в стену гвоздях сохли шкурки зайчиков. Темные стены были в молочно-белых потеках. Марик сделал два шага, оставаясь всё время настороже. Под ногой скрипнула половица, и Марик замер. В дальней комнате возникло шевеление; сокольничий крикнул:
- Ионыч, ты, что ли? Чего рано так вернулся?
"В доме кроме больного Феди никого нет", - понял Марик и решил выведать у него, куда подевалась Катя. Совсем растеряв осторожность, он прямиком направился в Федину комнату. Увидел кровать, накрытую несвежей желтоватой простыней; под простыней кто-то слабо шевелился. В комнате пахло кисло, противно.
"Совсем больной, бедняга", - с проснувшимся сочувствием подумал Марик и подошел к кровати.
Сокольничий резко выбросил руку из-под простыни, схватил Марика за шею, сжал и притянул к себе. Прижал так, что Мариковы кости затрещали, словно хворост в костре. Мальчишка от внезапности события ойкнул, дернулся, но Федя удержал его.
- Спокойно, мальчик мой, спокойно, - жарко шептал сокольничий. - Я тебе не причиню вреда, если ответишь на один простой вопрос: почему ты, серый мертвяк, не болеешь весной и летом, как я; а я болею?
- Я из снега искорок с запасом наелся зимой, - прошептал испуганный Марик. - И так каждый год делаю: наедаюсь и до начала следующих холодов хватает.
- А у меня почему не получается наесться? - прошипел Федя. - Почему вместе с цветением беловодицы из меня вся сила уходит?
- Да я почем знаю?
- Потому из тебя, Федя, сила уходит, что не нужен ты никому: даже здоровью, - раздался чей-то голос.
Марик со скрипом повернул голову: в дверном проеме стоял Ионыч с ружьем наготове.
- Вы же уехали… - прошептал Марик; мертвое сердце ухнуло в пятки.
- Отъехал недалеко и пешком вернулся, - объяснил довольный Ионыч. - Такая вот военная хитрость.
Марик задрожал.
- Знаешь, почему моего дружка сокольничим зовут, свиненок? - спросил Ионыч ласково.
- Н-нет…
- А вот потому и зовут, что кроме сказочных птиц соколов никаких друзей у него нет, - сказал Ионыч, хохотнул и приказал: - Оторви свиненку голову, Феденька. Он не сокол, он тебе ничем не поможет и болезнь твою не победит.
Сокольничий, однако, растерялся:
- Не поможет? - Федина хватка ослабла. Марик, воспользовавшись секундой Фединого замешательства, отрастил щупальца и с диким криком вонзил их в тело сокольничего сразу в четырех местах: Федя жалобно всхлипнул и уронил руки.
- Ах ты, сволочь… - завопил Ионыч, поднимая ружье.
Марик выдернул щупальца и нанес последний, решающий удар.
Полетела-покатилась голова сокольничего Феди по дощатому полу; расплескалась-забилась в щели между досками мерзость, что в нем за взрослые годы накопилась; тонкой паутинкой взлетели над телом детские мечтания о хорошем; одни соколы и остались - чудесные птицы, что как радуга из хрусталя, до отказа набитая цветными огнями и блестками.
- Соколы-соколики, за мной вы прилетели?
- За тобой, Федя, за тобой.
- В святой град Китеж уносите?
- Туда, Федя, туда.
- Но как же это… разве заслужил я?
- А кто заслужил, Федя, кто?
- Спасибо, соколики, спасибо, милые!
- Не благодари, Федя, не благодари: по-другому не умеем, природа у нас такая.
- Вот же зараза! - кричал Ионыч, топая сапожищами; сапоги, однако, свободно проходили сквозь тела полупрозрачных радужных птиц, круживших по комнате. - Улетайте отсюда, чертово племя!
Птицы собрались в стаю и полетели: кто в окно, кто прямо сквозь стену. Пораженному увиденным Марику на миг показалось, будто наблюдает он в небесах золотые маковки сокровенного Китеж-града; а может, то была галлюцинация, вызванная каким-нибудь наркотиком, растворенным в воздухе, - от Ионыча после его обмана с вездеходом можно чего угодно ожидать.
- Лишил ты меня, свиненок, верного друга и соратника, - тяжело дыша, сказал Ионыч. Поднял ружье. - Убить тебя мало, мертвая тварь. Но большего я, к сожаленью, не могу.
Раздался выстрел. Мимо: прицелиться забыл. Марик, оттолкнувшись щупальцами, метнулся в окно. Перекувыркнулся в стылой луже среди колючих льдинок, встал, побежал вдоль стены и свернул за угол, спасаясь от злой пули.
- Стой, свиненок! Не боись, не трону!
- Врете!
- А если и вру: кто ты такой, чтоб взрослого человека не слушать?
- Куда вы дели Катеньку? - закричал Марик.
- Зачем она тебе?
- Верните ее мне!
- Давай условимся: ты мне моего Феденьку возвращаешь, а я тебе - Катюху.
- Как же я вам его верну? Он окончательно помер.
- А ты отправляйся за ним в Китеж-град!
- Вот уж дудки! - сказал Марик. Увидел у сарая лопату, схватил: какое никакое, а оружие. Вкупе с щупальцем, кстати, радиус поражения вырастает вдвое.
Марик собрался: бой предстоял опасный.
Глава вторая
В Лермонтовке ощущались панические настроения. Улицы были забиты отчаянно сигналящими машинами и людьми с котомками да продуктовыми тележками. Рыбнев не сразу сообразил, в чем дело. Встретил юркого разносчика бесплатных газет, забрал у него "Новостной листок". Реклама крупных фирм и предприятий в этой дешевой газетенке отошла на второй план, а на первую страницу выдвинулась мещанская рубрика "Куплю-продам": покупали и продавали в основном дорогущие билеты на автобусы и геликоптеры из Лермонтовки.
"Пушкинская некромасса после двух лет затишья пришла в движение и двигается на город", - прочел Рыбнев название статьи.
К Рыбневу подбежал молодой парень с залитым кровью лицом, и у Рыбнева приключилось дежавю: видел уже такое. Видел! Парень попросил сигарету, Рыбнев развел руками: кончились, мол.
- Вот и хорошо, - сказал парень. - Давно хотел завязать с курением.
- У вас кровь на лице, - заметил Рыбнев.
- Это ничего, - ответил парень. - А мы с вами раньше не встречались?
Рыбнев пожал плечами:
- Может, в Пушкино?
- Никогда не был в Пушкино, - сказал парень.
- Жаль.
- Чуете, чем пахнет?
- Лето скоро? - вопросом на вопрос ответил Рыбнев.
- Дерьмом пахнет, - сказал парень. - Вы на лошадиную лепешку наступили.
Он убежал, а Рыбнев, шепотом ругаясь, стал обтирать грязную подошву об бордюр. Мимо проходил высокий седой мужчина в плаще и широкополой шляпе, с ведром за спиной. Он вел под уздцы старую подслеповатую лошадь. Седой остановился подле Рыбнева, принялся внимательно его разглядывать.
- Вам чего, уважаемый? - спросил Рыбнев.
Седой махнул рукой, показывая на спешащих прочь из города людей:
- Видите их?
- Вижу, - сказал Рыбнев.
- Они спешат на север и восток, а вы идете на юг, навстречу некромассе.
- Никуда я пока не иду, - заявил Рыбнев. - Я с подошвы дерьмо счищаю.
- Думаю, нам с вами по пути, - сказал седой и протянул Рыбневу руку. - Позвольте представиться: Сергей Судорожный, бывший разнорабочий, а ныне - странник без роду и без племени. Практически русский сказочный персонаж. - Он улыбнулся.
- Вы идете в сторону Пушкино? - уточнил Рыбнев, пожимая руку сказочному персонажу. - Не боитесь некромассы?
- Не боюсь, - смело ответил Судорожный и ласково похлопал лошадку по шершавой шее. - У нас с Огневкой есть важное дело, и оно не терпит отлагательств; неважно, встретится нам некромасса или нет. Вернее, очень даже важно, но…
- Мне тоже надо в сторону Пушкино, - прервал Рыбнев сбивчивую речь Судорожного. - Но боюсь, я покину вас раньше, чем вы думаете: мне надо добраться до фермы, которая находится неподалеку от Лермонтовки.
- Что ж, - философски заметил Судорожный, - и пары часов в компании будет достаточно. Всяко веселее.
Они пошли вместе. Сначала идти приходилось против людского потока, на них часто натыкались, едва не сбивали с ног, ругались, но ближе к окраине города поток иссяк. У самого выезда их остановил патруль в синей милицейской форме; было видно, что ребята нервничают.
- Куда следуем?
Судорожный приподнял шляпу над головой:
- На ферму, что к югу. Надо захватить кое-какие вещички, прежде чем двинуть в бега на север.
- Некромасса, говорят, уже очень близко, - сказал сержант. - Вот вам мой совет: забейте на вещички и дуйте из города.
- Рад бы, но не могу: очень важные вещи остались, - заявил Судорожный. - Среди них подарок покойной матушки: фотокарточка, где я маленький у мамы на ручках, а позади нас - молодые березки.
Рядовой повертел пальцем у виска.
Сержант вздохнул и сказал:
- Что ж, не смеем вас больше задерживать.
Патруль удалился.
- Какие вежливые ребята, - небрежно заметил Рыбнев.
- С людьми по-хорошему надо, они так же и ответят, - заявил Судорожный, хлопая клячу по тощему боку.
Они вышли на пустое шоссе.
- Ваша лошадка едва дышит, - заметил Рыбнев. - Она вам ход не замедлит?
- Это неважно, - сказал Судорожный. - Свою Огневочку я ни за что не оставлю. Как видите, я путешествую без провизии, а путь предстоит неблизкий. Огневочка обеспечит меня пропитанием. Из нее отличный хаш получается.
- Хаш? - переспросил Рыбнев. - Я много слышал о лошадином хаше, пробовал даже как-то, но ни разу не видел, как его готовят. Правда, что лошадь не чувствует боли?
- Совершенно не чувствует, - сказал Судорожный. - А готовить несложно, только долго: берем ведро, - он болтнул ведро, которое висело за спиной, - ставим на огонь, наливаем в ведро воды и ждем, когда закипит. Потом опускаем морду лошадки в ведро, и на слабом огне варим часа два. Можно и больше, но у меня обычно терпения не хватает. Готовый бульончик надо подержать пару часов на свежем воздухе, пока не загустеет; и вот что я вам скажу, дорогой вы мой человек: такая вкусная штука получается! А из моей Огневочки так вообще чудо! - Судорожный похлопал лошадку по шее, та довольно заржала: - Хашик - сытный продукт: на одном ведре можно дней пять прожить, а то и неделю.
- Полезная штука, - похвалил Рыбнев.
- Для странствующего путешственника вроде меня - незаменимая, - заявил Судорожный. - Кстати, хаш у меня кончился: видимо, придется на вашей ферме задержаться, сварить новую порцию. Не возражаете?
- Я-то возражать не буду, - сказал Рыбнев. - Вот только хозяева там больно негостеприимные: вы лучше дальше пройдите, на свежем воздухе сготовьте.
- Что ж, мне не привыкать, - вздохнул Судорожный и спросил: - А какое у вас дело на той ферме?
- Прошу прощения, рассказать не могу: дело очень личное.
Вздохнули, помолчали.
"А ведь этот Ионыч, заслышав о движении некромассы, мог сбежать, - с тоской подумал Рыбнев. - Неужели зря иду?"
- Какое человечество все-таки дурное, - сказал Судорожный. - И я в том числе: хочу человечеству помочь, да не знаю как.
- Какие-то у вас запросы глобальные, - заметил Рыбнев. - Проще надо быть.
- Я ведь на юг иду, чтоб встретиться с некромассой лицом к лицу, - заявил Судорожный. - Не могу по-другому: хочу глянуть, что из наших мертвых получилось, какая-такая масса. Может так статься, что для людей будет лучше с ней слиться.
Он искоса посмотрел на молча шагающего Рыбнева.
- Не одобряете, уважаемый?
- Отчего же? - Рыбнев пожал плечами. - Мне по большей части всё равно: жизнь моя разрушена и чтоб придать ей хоть какой-нибудь смысл, я собираюсь отыскать одного человека и серьезно потолковать с ним кое о чем; цель, конечно, не такая глобальная, как у вас, гражданин Судорожный, но уж какая есть.
- Хотите хаша? - спросил вдруг Судорожный, снимая со спины ведро. - Прямо сейчас?
- Мы же спешим вроде, - вяло возразил Рыбнев.
- А ну и пусть! Потерпит ваша ферма и моя некромасса!
Судорожный отошел к обочине, расставил на мягкой земле солнечную горелку, зажег огонь.
- Есть у меня чувство, уважаемый, что когда бы мы ни пришли, придем мы точно вовремя.
- Интересная мысль, - вздохнул Рыбнев.
Судорожный набрал воды из ручья, поставил ведро на огонь, подождал, когда вода закипит. Погладил Огневочку по голове, подвел к ведру. Лошадь выпучила круглые глаза, однако безропотно опустила голову в кипящую воду; по лошадиному телу прошла судорога.
- Быстрый хашик приготовим, - сказал Судорожный. - Бульончик-с.
- А вы все-таки боитесь, - заявил Рыбнев. - Откладываете встречу с некромассой.
- Не вру, ей-богу: не боюсь. - Судорожный помотал головой. - Просто подумалось, что если сольюсь с некромассой в ближайшем времени, то хашика, может, и не отведаю уже. А это такое объедение! Надо хорошенько вкус запомнить.
Рыбнев присел на дорогу.
- А вы сами-то боитесь? - спросил Судорожный, расчесывая лошади гриву костяным гребнем.
- А я боюсь, - сказал Рыбнев. - Только не фермера: себя боюсь. Пустоты в себе какой-то боюсь…
- Это бывает, - деловито объяснил Судорожный. - Но обычно проходит. Если, конечно, не тяжкий грех на душе…
Рыбнев промолчал, и Судорожный не стал развивать тему. Облизываясь, они ждали, когда хаш сготовится, а лошадь тем временем переступала лохматыми копытами в жидкой коричневой грязи: отдавала жизненные соки наваристому бульончику.
Глава третья
Ионыч тщательно прицелился. Марик прыгнул в сторону, беспорядочно размахивая лопатой: чуть-чуть до Ионычева ружья не дотянулся. Ионыч выстрелил и попал: не зря целился. Марика отбросило к окну, лопата отлетела как-то вбок и вонзилась в гнилую доску. С крыши мальчику на голову полетели тонкие сосульки, дырчатый снег, подгнившие заячьи перья. Марик схватил сосульку зубами, и холодные искры залечили ушибы.
Ионыч неторопливо перезаряжал ружье. Не собравшись еще толком с силами, Марик кинулся на него: бросок получился не ахти какой, Ионыч успел поднять ногу и пихнул Марика в живот. Хлопец отлетел к раскрытому окну и перевалился через подоконник.
- Врешь - не уйдешь! - взревел Ионыч, подбегая к дому и направляя ствол в окно.
"Добегался", - понял Марик. Схватил первое, что попалось, со стола, выставил это перед собой, чтоб защитить лицо. Зажмурился: а вдруг промажет.
Выстрела не следовало.
- А чой это ты? - неожиданно ласково позвал Ионыч. - Отпусти-ка ее. Отпусти.
Марик открыл глаза и посмотрел на то, что схватил: это была круглая металлическая тарелка с тремя лампочками. Горела желтая.
- Отпусти-ка тарелочку, - ласково попросил Ионыч и даже ружье спрятал. - Не навреди драгоценному объекту: он ведь важнее нас с тобой вместе взятых.
- Н-не отпущу, - разбитыми губами прошептал Марик и отполз к стене. - Хоть убейте, не отпущу!
Ионычево лицо в окне исказилось, словно на экране дрянного телеящика.
- Как же это не отпустишь? - шепотом спросил Ионыч. - Невинный объект погубить хочешь в угоду своей славе? Он же тебе ничего не сделал! Отпусти его: давай разберемся, как мужчины!
- Вы мне в голову выстрелите, если отпущу, - сказал Марик, - где уж тут "как мужчины".
- Ну, выстрелю - и что? - Ионыч пожал плечами. - Примешь смерть, как мужчина, а не свиненок. - Он приподнял ружьецо. - Если поточнее прицелюсь, может, и не задену тарелочку.
Марик сжал тарелку в руках, чуть согнул: тарелка жалобно запищала.
- Опустите ствол! Сломаю!
- Сил не хватит! - дрогнувшим голосом заявил Ионыч.
- Я мертвый, мне всего хватит!
- Мертвым преимуществом пользуешься, свиненок неблагодарный? - прошипел Ионыч. - И кто ты после этого?
- Да вы на себя посмотрите сначала! - закричал Марик в отчаянии. - Что вы с Катей делаете!
- Это для ее собственного блага, - отрезал Ионыч. - Чтоб выросла приличной девушкой, а не какой-нибудь проституткой, шалавой подзаборной.
- Вы ее избиваете!
- Я в ее глупую башку знания вбиваю!
- Да пошел ты, грязный турище! - завопил Марик и метнул в Ионыча тарелку. Ионыч схватил тарелку на лету, осторожно положил на подоконник, погладил.
- Спасибо, Маричек.
Хлопец сообразил, что оплошал, и метнулся из комнаты. Грянул выстрел, посыпались деревянные щепки.
- Ну, теперь далеко не уйдешь! - заявил Ионыч, влезая в окно. - За то, что с непознанной тарелкой пытался сделать, я с тебя живьем шкуру спущу!
Марик заметался между стенами. Увидел дверцу в чулан, откинул щеколду, влетел внутрь. В темноте пахло кориандром и пылью. Марик подтащил к двери тяжелый сундук, загородил. В дверь постучались.
- Сам в ловушку забежал? - Ионыч хохотнул снаружи. - Молодец!
- Посмотрим! - дерзко ответил Марик, отступил назад и упал, споткнувшись обо что-то мягкое и белое. Сдирая коленки, подполз к белому и охнул: это была Катя. Миг Марику казалось, что девушка мертва, но она открыла глаза, увидела мальчика и прошептала:
- Маричек, родной мой… что ты тут делаешь? - Катя закашлялась. - Ой, худо мне…
- Ты погоди-погоди, не перенапрягайся… - Марик завозился, помог Кате сесть, прислонил девочку к стене. Катя была страшно избита: лицо и руки в синяках, на ногах красные полосы - похоже, Ионыч ее связывал.
- Катя, ты меня слышишь? - позвал Ионыч. - Открой-ка мне, девочка моя. Открой скорее. Твой дядя пришел, молока тебе принес.
Катя дернулась, чтоб встать, но Марик усадил ее обратно.
- Ну что ты такое творишь, Маричек? - пробормотала девушка. - Дядя Ионыч зовет: разве могу я ему отказать?
- В этот раз сможешь, - заявил Марик и встал. - Я сам ему открою.
Он прижался к стене, зажмурился, собирая остатки сил. Почувствовал, как руки превращаются в твердокаменные щупальца, открыл глаза и с криком "А-а-а-а-а!" бросился к двери. Прыгнул вперед: выломал часть двери, упал на Ионыча и вместе с ним кубарем покатился по коридору: прямо на кухню. Замерли. Кошка Мурка посмотрела на них вызывающе и с рассерженным мявом отошла от тарелки с прокисшим молоком. Ионыч и Марик с пола молча наблюдали, как она - хвост пистолетом - покидает кухню. Потом посмотрели друг на друга. Ионыч схватил ружьецо, Марик пустил ему в бок щупальце.
- М-да, - сказал Ионыч.
Ружье сухо щелкнуло.
- Перезарядить-то забыл, - сказал Ионыч и кашлянул кровью. Утер дрожащие губы рукавом, посмотрел на щупальце, торчавшее из живота.
- Смерть моя типа? - уточнил Ионыч. - Так, что ли?
- Простите, - прошептал Марик, вздрогнув. - Вообще-то я не люблю… мне не нравится убивать.
- Глупо как-то вышло, - сказал Ионыч. - Ведь не хотел я ничего дурного, и Федя не хотел.