2
Один дядя Жора, оказавшийся на пенсии с развалом своего ЦКБ, не унывал.
В самом начале лета он обзавелся газонокосилкой, кремовыми шортами, бейсболкой с длинным козырьком, платиновой майкой с орлом, кроссовками, мушкетерскими крагами и длинными белыми носочками.
У них с тетей Зиной появились круглый пластмассовый стол с креслами и небьющийся сервиз! Плюс просторный цветастый зонтик и телефон с автономной трубкой, которая берет за триста метров от дачи.
С этой трубкой дядя Жора сидел по утрам в беседке, буржуазно попивая кофе и просматривая газеты с развязными заголовками и курсами валют…
На веревке меж сосен висели махровые простыни с Микки-Маусом. Казалось, они скоро разъедутся и впустят дядю Жору и тетю Зину в сказочный мир сверкающих автомобилей, белых пароходов, пальм, синего моря и беззаботной жизни, где на завтрак подают апельсиновый сок, чашку кофе с булочкой и джемом, и не надо никуда спешить - бассейн с голубой водой рядом, изящные цветники и газоны обихожены садовником, а все проблемы решаются из шезлонга - с помощью телефона.
- Вы словно и не родные братья-близнецы! - обращалась мама с легким укором к отцу, смотревшему очередные телевизионные страсти. - Жора вон так развернулся, а ты почему-то не хочешь…
- Да ты пойми! - отец потрясал вскинутыми руками, поднимался из кресла и начинал расхаживать по комнате. - Ты пойми, что я твердо верю в закон сохранения материи, который в вульгарном изложении для папуасов гласит: сколько в одном месте убавится, столько в другом прибавится! Не могут мои сто долларов превратиться в двести! Не могут!
- Но у брата твоего превращаются, - резонно замечала мама. - Зина мне говорила…
- Да плевать мне двадцать пять раз на Зину! - понизив голос, шипел отец. - Не хочу даже слышать об этом! Я и Жоре сказал… Вспомни классиков - для того, чтобы кто-то разбогател, нужно, чтобы кто-то стал нищим! А-а!.. - отец сердито махал рукой, выходил через вторую калиточку в лес и пинал сандалиями мухоморы и ставшие вредными свинушки.
Странно, но факт - вопреки отцовским рассуждениям, с которыми я, в принципе, соглашался, дядя Жора имел неплохие поступления от своих вкладов, размещение которых готовил, как военную операцию - за письменным столом с зеленым сукном, вычерчивая графики и щелкая калькулятором.
- И что ты собираешься косить? - с недовольным видом кивал отец на газонокосилку.
- Осенью картошку выкопаю и газон сделаю. А пока так, вдоль дорожек. Давай и тебе покошу…
- Газон он сделает, - недовольно крутил головой отец. - Миллионер! Ты хоть знаешь, что настоящий газон триста лет выращивают?
- Не хуже твоего знаю! - кивал дядя Жора и начинал усиленно жевать жевательную резинку. - А внуки на что? Правнуки! А? - задиристо говорил он и как-то по-американски хлопал отца по плечу. - А?
- Вот именно - "правнуки"! - отстранялся отец. - Что мы им оставим? Промышленность развалена, инженеры на базаре семечками торгуют, бывшие директора оборонных КБ в банковские аферы пускаются… Мы же не Польша какая-нибудь, чтобы кормиться за счет торговли!
- Это да! - сокрушенно вздыхал дядя Жора. - Согласен! Но говорят, эти хлопцы из "МММ" вкладывают деньги в компьютерные технологии, в импорт пищевого оборудования… Поэтому такая быстрая отдача! Люди наволочками деньги получают, сам видел! Если хочешь, я дам тебе одну статью почитать…
- Жора, я тебя умоляю! - зажмуривался отец, как от внезапной головной боли. - Ты меня извини, но я больше доверяю федеральному казначейству США, чем нашим мозгокрутам. - Отец имел в виду две стодолларовые бумажки, лежавшие неприкосновенным запасом в старом валенке на антресолях. - Компьютерные технологии они осваивают! Где ты видел банкира, который расшибает лоб ради вкладчика!..
3
Июль стоял теплый, с ночными туманами, и мама с тетей Зиной по утрам вносили в калитку маленькие корзинки с лисичками, крепкими сыроежками и подберезовиками. Они садились в беседке и принимались чистить грибы. "Господи, раньше почти каждый год на юг ездили, - вздыхала тетя Зина. - А сейчас что? Разве это жизнь?" Мать молча снимала липкие разноцветные шкурки с сыроежек и протирала нож о газету.
На юг мы ездили редко, по пальцам можно пересчитать, и мне было жалко маму - она вдруг начала стареть. Да и батя начал сдавать, хоть и делал по утрам зарядку. Дело было не в возрасте, а в унынии, которым окатило отца.
Он играл с Денисом в настольный хоккей, водил внука в лес за шишками для самовара, помогал натягивать соскочившую цепь на велосипеде, напевал ему пионерские песни про картошку и синие ночи, а в глазах стояла тоска. И телевизор он смотрел на нашей веранде, а не ходил, как прежде к брату, который теперь допоздна разговаривал с кем-то по телефону, а потом сидел при свете настольной лампы над своими расчетами.
Я понимал и отца - его задевало, что брат-близнец, с которым они с детства делали все вместе, теперь разорвал связку и в одиночку добился ощутимых финансовых результатов.
Дядя Жора дарил брату спиннинг, такие же, как у себя кремовые шорты и бейсболку, красивые хозяйственные перчатки с пупырышками на пальцах, но все это лежало нетронутым на веранде, как разоблаченные дары нанайцев. Даже Денису запрещалось трогать.
А ведь девятого августа им исполняется сто тридцать лет на двоих!
И вообще, я читал, что близнецам, привыкшим с детства друг к другу, нельзя ссориться и конфликтовать - они могут заболеть и умереть.
- Меня Зина спрашивает, как ваш день рождения отмечать будем? - подступалась к отцу матушка. - Что ей сказать?
- Не знаю! - сверкал глазами отец.
Да, я его понимал: сложиться деньгами на равных не получиться, а принимать гостей за счет брата стыдно. Но не справлять же, в самом деле, порознь и в разные дни? Бабушка, как в таких случаях говорят, в гробу перевернулась бы, узнав про такое…
Мама ездила в город и вернулась расстроенная, чуть не плача, - я догадался, что денег достать не удалось. У нас тоже дивидендов не предвиделось. Вот тогда Настя и сказала про китайскую картину…
4
Внизу, на своей половине, дядя Жора смотрел футбол. К нам на второй этаж его голос проникал сквозь неведомые щели отчетливо, словно дядька на манер Диогена, сидел в бочке и бочка эта стояла у меня в комнате:
- Ну! Ну! - вопил дядя Жора. - Бей! Мазила! Куда же ты бьешь, чудила с Нижнего Тагила! Идиот горбатый! Суслик ушастый! Ну! Ну! Го-ол! Язви тебя в душу! Го-о-ол! Молодец!
Мне нравилось, что дядя Жора, хоть и ругает игроков за промахи, но не забывает и похвалить за удачу, а также подбодрить, если кто-то сильно приложился о землю:
- Ну, вставай, вставай, а то простудишься. Ничего, ничего, до свадьбы заживет…
А также дядя Жора следил, чтобы судья был объективен и не подсуживал:
- Ты что, с похмелья и ничего не видишь? - орал в телевизор дядя Жора. - Там чистый офсайт был! Чистый! Или свисток засорился? Судил бы на нашем стадионе, тебя бы на мыло отправили! Бездарь короткошеий!
Если дело касалось симуляции или глупости, дядя Жора язвил и насмешничал:
- Правильно, бей своих, чтобы чужие боялись! Были бы мозги, могло быть сотрясение! Беги, догоняй противника! Штрафной тебе не светит!
И опять:
- Ну! Ну! - было слышно, как он вскакивает и топает ногами. - А-а-а! Бей! Ну, бей же, урюк сушеный! Мазила!..
Под эти вопли мы с Настей уложили завернутую в одеяло картину на стол и заново перевязали съехавшие тесемки. Тонкая рисовая бумага с морщинками и складочками, ломкая на вид, уютно разместилась в изящной буковой раме под стеклом. С годами она посмуглела, пожелтела и подложка - большой лист ватман, на котором покоилась картина.
Китайцы, китайцы, десятки китайцев… Мне вдруг стало безумно жаль эту загадочную китайскую картину. И пусть я ни черта не понимал, что она изображает, но мне был мил толстый усатый китаец в халате, я мог подолгу смотреть на погоню кошки за мышкой, разглядывать делегацию, явившуюся к трону важного мандарина…
Было что-то роковое в разъединении с картиной, что столько лет висела сначала у Настиной бабушки, а потом у нас. Потянуло душу, как при расставании с дорогим человеком, и вдруг отчетливо стало казаться, что с картиной уйдет и прежняя мирная жизнь. Мать, отец, Настя, Дениска, дядя Жора и тетя Зина - все станут хуже, злее, бессердечнее, словно эти тридцать китайцев, мышка, кошка и собачка берегут наши семьи, взглядывая из тонкой буковой рамы с закругленными углами, и удерживают нас от скандалов и склок. "Видите, - словно говорили персонажи картины, - какая у нас суета? Все движется, шевелится, гавкает и пищит, торопится, не поспешая, и при этом - мир, согласие и мудрость в нашем доме…" А сама рама - прочная и добротная, из чуть маслянистого на ощупь дерева, показалась мне знаком нашего семейного согласия…
- Может, не надо? - осторожно сказал я.
- Надо, - упрямо кивнула жена, и мне показалось, она знает, в чем правда. - Если не будет денег на юбилей, все сойдут с ума… - Она степенно перекрестилась, глядя в открытое окно: - Помоги, Господи!..
Родители ничего не знали о готовящейся продаже культурных ценностей. А если бы и знали, помешать не смогли бы. Как и мы, к сожалению, не мешали им ходить в ломбарды и на Сенную площадь.
Жена вышла к воротам на разведку и махнула мне рукой: "Спускайся!"
- Нет, вы посмотрите на эту балерину в трусах! - бесновался перед телевизором дядька. - С пяти метров попасть не может! Да я такие с завязанными глазами забиваю! - хвастался сам перед собою дядя Жора, словно и не ему скоро исполнялось шестьдесят пять.
Я вынес сверток и уместил его в багажнике на поролон. Вывел машину на улицу и махнул Насте рукой. В зеркальце заднего обзора было видно, как она размашисто перекрестила и меня, и машину, и китайскую картину в багажнике.
Все-таки внучка святого! Нельзя сказать, что живешь, как у Христа за пазухой, но такой статус уверенности добавляет. Да и жена знает, какому святому свечку поставить, у кого что попросить…
С другой стороны, лучше не поминать имя Господа всуе, а знать свой шесток и держать язык за зубами. Это же дедушка жены, принявший мученическую смерть от богоборческой власти, признан святым, а не она. И тем более, не я.
И уж конечно, не дядя Жора, который, узнав про реабилитацию и канонизацию, обрадовался и хотел было вписать в свою визитную карточку: "Двоюродный сват дочки святого и двоюродный дядя внучки святого, кандидат технических наук, лауреат Государственной премии".
В Комарове я взял пассажира - высокого мрачноватого мужчину с выпученными рачьими глазами, представившегося через несколько минут езды писателем. Я тоже представился - Кирилл Банников, старший преподаватель, еду в город, чтобы оценить китайскую картину. Еще минут через пять я узнал, что писателю недавно присудили высокую литературную премию и у него есть знакомый китаист, хорошо разбирающийся в восточной живописи и знающий китайскую грамоту - иероглифы. Этот китаист тоже был писателем и во время корейской войны даже несколько раз переводил Мао-дзе Дуна и был отмечен великим кормчим. Но после этого он заважничал от похвал и залез под юбку к дочке китайского лидера. Кто-то настучал, и Мао-дзе Дун турнул дерзкого переводчика из Поднебесной. Теперь писатель-китаист слагает мемуары у себя на Васильевском острове и по вечерам ходит гулять к устью Смоленки.
- Я могу дать его телефон, - весело покосился на меня писатель-лауреат. - Договоритесь с ним посмотреть вашу картину, он человек общительный…
- Неплохо бы, - кивнул я, надеясь с помощью китаиста хотя бы прояснить смысл изображенного на пергаменте. - Если вас не очень затруднит…
- Меня это очень затруднит, - иронично сказал мужчина и неспеша достал телефонный справочник в бледно-розовой обложке. - Поэтому я буду требовать скидки при оплате за проезд.
- Да бросьте вы, - махнул я рукой. - Я с вас ничего не возьму…
- Ну, смотрите, - повеселел писатель, записывая мне телефон коллеги. - Это вы сами предложили.
Мы расстались на проспекте Энгельса, и я покатил на Васильевский. Теперь там сходились три точки: художественный салон на Наличной улице, куда я собирался первым делом, наш дом и место проживания китаиста Михаила Ивановича, неудачно залезшего под юбку маодзедуновской дочки.
Я рассудил, что в антикварный салон всегда успеется, - их много, а китаеведы в наше время редкость. Это раньше, когда мы вовсю дружили с Поднебесной, а китайцы учились в наших вузах, и анекдоты про них ценились вровень с анекдотами про Ваньте и Маньте, китаеведы, надо думать, водились в каждом институте. Я заехал домой и набрал номер китаиста.
- Алле! - ответил хриплый мужской голос сильно недовольный моим звонком. - Кто это?
Я назвался и назвал фамилию писателя, снабдившего меня номером телефона. После дотошливых "ну?", "от кого, от кого?" и рассуждений о страшной, чертовской занятости и цейтноте, мы договорились встретиться через полчаса на месте впадения реки Смоленки в Финский залив. Попутно я рассказал, что представляет из себя картина.
- Посмотрим, - брюзгливо пообещал Михаил Иванович.
…Я подъехал к берегу залива. Машина почти уперлась бампером в парапет. Эти места мне были хороши знакомы. Несколько лет назад я бегал сюда по утрам и делал разминку. Я вышел. Смоленка в оправе из высокого серого гранита упруго теснила мелкие воды залива. Выше по течению, за широким мостом, где вдоль пологих зеленеющих берегов стояли башни на курьих ножках, вода в реке казалась зеленой. Зеленел и сам воздух над гравийными дорожками вдоль Смоленки, - там росли молодые лиственницы. Здесь же, среди могучих гранитных плит, вода в реке казалась черной и густой, словно пройдя под гулкой аркой моста, где, покачиваясь горлышком, плыла бутылка, она меняла свой цвет.
На плывущие в воде пустые бутылки был ловец: мужчина с берега кидал капроновую сеточку с грузиком и, словив добычу, тянул ее к берегу.
Писатель оказался седым подтянутым мужчиной в джинсовом костюме. В его облике проступали вчерашнее злоупотребление спиртным и недовольство окружающим миром на этой почве. Он словно хотел сказать, брюзгливо и через губу: "Ну, что у вас тут?"
Я вышел из машины и сделал несколько шагов по гранитной набережной. Он протянул вялую ладонь для рукопожатия:
- Ну, что у вас тут? - брезгливо и через губу спросил Михаил Иванович. Он заглянул в открытый багажник автомобиля и стал доставать очки. - Вот эта, что-ли?
- Ну, да, - я поправил одеяло, чтобы картина была видно во всей своей красе. Она и стала видна: китайцы в халатах подтянулись, собака напустила на себя азартный вид, чтобы всем было видно, как ей не терпится настичь кошку и мышку, а мандарин на троне вальяжно распустил усы и прищурился на делегацию - "посмотрим, посмотрим, что вы скажете…"
- Откуда она у тебя? - писатель вдруг перешел на "ты", и вопрос прозвучал напористо, словно картина была в розыске.
- От бабушки жены. - Я почему-то сразу решил говорить правду и только правду. - Она оказалась дворянкой. Но не китайской дворянкой, а нашей… Ее картина…
- Пятьдесят тысяч долларов! - небрежно сказал Михаил Иванович. - На аукционе Сотби.
- Что? - не поверил я. - Вот эта картина?
- А кем была бабушка при советской власти? - писатель, слегка наклонившись вперед, продолжал рассматривать моих китайцев.
- Пенсионеркой, - пожал я плечами. - Женой святого. В смысле, священника, которого сначала расстреляли, а недавно реабилитировали и канонизировали… А в войну станочницей на фабрике работала.
Михаил Иванович лишь недоверчиво хмыкнул.
- А что здесь изображено? - спросил я.
- Сдача экзамена на звание чиновника первого класса, - уверенно сказал Михаил Иванович. - Роспись тушью на рисовой бумаге. Восемнадцатый век. Ты ее кому-нибудь показывал?
- Нет… Только домашние видели. Ну, и гости иногда… - Пятьдесят тысяч бухали у меня в голове, и я не мог сдержать радостной улыбки: - А вы не ошибаетесь насчет цены?
- Сейчас заедем в магазин, возьмем выпивки и закуски, - вместо ответа не то попросил, не то приказал писатель-китаист. - У тебя деньги-то есть? - Я понял, что такой шустряк может залезть не только под юбку, но и в твой кошелек. С другой стороны, поставить бутылку, когда тебе светит пятьдесят тысяч долларов, - святое дело.
- Есть, есть, - я вспомнил, что жена дала мне деньги заплатить за квартиру. - А вы что предпочитаете: пиво, коньяк, водку?
- И водку тоже, - сел в машину Михаил Иванович. - Еще заедем в прачечную, белье получим… А то я три дня на даче безобразничал, жена вывезла в город и обрекла на трудовую повинность.
Сердце пело! Такие огромные деньжищи! Только как попасть на этот Сотби?
- А как попасть на этот Сотби?
- Что-нибудь придумаем, - Михаил Иванович стал доставать из портмоне квитанцию, и я увидел под прозрачной пленкой фото: он стоит, обнявшись, с президентом Америки Картером. - Я президент фонда по поиску тел американских солдат, павших во Вьетнаме, - пояснил Михаил Иванович. - Знаешь, какие самые приятные женщины? Камбоджийки! На втором месте индианки! - писатель повеселел от приятных воспоминаний и ближайших перспектив.
- Понятно, - сказал я, заводя машину.
- Сейчас выпьем, и что-нибудь придумаем, - Михаил Иванович по-хозяйски сидел на переднем сиденье и стряхивал пепел на пол.
- Я женат, - на всякий случай уведомил я. - И не пью!
- А кто тебе предлагает?
Этот юбочник-китаист все больше нравился мне.
Мы доехали до универсама, и писатель, здороваясь с продавцами, набрал в ларьках выпивки и закуски. Я расплачивался, не спуская глаз с машины, где лежала фантастической ценности картина.
Затарившись, мы поехали к заливу напротив гостиницы "Прибалтийская", где гранитная лесенка сбегает к удравшей от берега воде.
По берегу выгуливали собак, бегали дети и на плоской глади серого залива сидели чайки. Вдали, чуть ли не у горизонта, пытался купаться какой-то пьяный. Он ложился в мелкую воду, поднимал голову к небесам и вопил, как пароход: "У-у!" Ему было хорошо, на него показывали пальцем, и чувствовалось, что человек давно не отдыхал столь насыщенно.
Михаил Иванович разложил выпивку и закуску на капоте моей машины, налил коньячку и, хыкнув, выпил за Поднебесную, где он провел лучшие годы своей жизни. Затем, памятуя, что между первой и второй перемычка должен быть небольшой, он выпил за мою картину и ее достойную продажу.
- Ну-ка, дай еще взгляну, - закурив, попросил писатель, и, когда я открыл багажник, уверенно поправил себя: - Я ошибся - шестьдесят! Не меньше шестидесяти тысяч баксов! - Особенно вот этот сюжет хорош! - он показал в правый нижний угол, где жасминнолицый китаец в ультрамариновом халате смотрел на бегущую собаку, а над его головой вился в розовом облачке образ этой собаки. В другом углу картины китаянка в красном платье смотрела на мышку, и над его головой, как это бывает в комиксах, когда хотят показать, о чем мечтает или думает герой, тоже витала мышка, которую она наблюдала.
- Что-то мне не верится, - сказал я, имея в виду стоимость.
- Ты хочешь сказать, она стоит больше? - Михаил Иванович наладился выпить, вспомнив, что не вовремя выпитая третья, это напрочь загубленные первая и вторая.