– Миша, я хочу сказать… Вернее, спросить. Я, если увижу Киру, – говорить о нашей встрече или нет? – поинтересовалась Тина.
– Я и сам об этом думал. Хотелось бы на нее взглянуть. И – не хотелось бы. Понимаешь? Так – помню ее во всей юной силе. Может, пусть такой и останется в памяти?
– Да! Так лучше. Хотя она и сейчас очень красивая. Очень. Но, конечно, другая. В общем, я не знаю. Но мне почему-то не хочется рассказывать.
– И хорошо. И пусть. Если встреча суждена, она произойдет. А нет – значит и не надо.
– А у меня скоро развод. Через пару дней, – произнесла вдруг Тина невпопад.
Она боялась возвращаться в Москву из-за этого. Пока была далеко, чувствовала себя почти сносно, но по мере того, как сокращалось расстояние между ней и родным городом, тревога в ее душе оживала.
– Все уйдет. Все пройдет. Не горюй, – уверенно произнес Миша, – Ты справишься. Ты молодец, что ушла. Не ревела, не умоляла остаться. Ты – настоящий человек, сильный. Сильным труднее, но и уважения к ним больше. А он… Он еще придет. Увидишь. И сама будешь еще выбирать.
– Нет! – с ужасом воскликнула Тина, – Нет, этого не будет. Мне даже надеяться нельзя! Даже мысли допускать! Иначе я… Иначе я просто жить дальше не смогу. Он не придет. Я знаю.
– Эх, что ты знаешь? Что ты знаешь, глупыха ты! – махнул рукой Михаил, – Ничего ты еще толком не видела, первоклашка!
– А ты? Ты больше всех знаешь, да? – начала было спор Тина и вдруг вспомнила про Асю с дочкой, которая, по словам Лены, как две капли воды, похожа на своего отца. Неужели они все-таки встречаются? И Лена не зря трепещет, боясь рокового поворота собственной судьбы?
– Да. Я знаю больше. На десять лет больше знаю. И на целую собственную жизнь. А десять лет – это очень много, чтоб ты знала.
– Много, Миш. Иногда живешь – и годами ничего не происходит. Тебе кажется, что ты все понимаешь, что от тебя что-то зависит, а потом… Один миг все решает. Я вот недавно вспомнила то, что увидела, когда мне лет шестнадцать было. Мы с родителями гостили на даче у их друзей, и возвращались в Москву на такси. Машин немного тогда было. Не как сейчас. И вот мы едем, а впереди из окна машины высовывается рука с кошкой. Ну, то есть, человек держит кошку за шкирку. И выбрасывает ее, на полном ходу бросает, даже скорость не сбавили. Кошка перекувырнулась, видно было, что ошалела совершенно. И бросилась бежать за машиной. Изо всех сил. Но где там! Не догнать. Чуть к нам под колеса не попала. Еле вывернулся наш таксист. Кошка в полном шоке драпанула на обочину и пропала. Мы поужасались и забыли. Столько лет я не думала про ту кошку вообще! А тут вспомнила. Странно – стояла у вас на балконе в Монтрё, смотрела на озеро и почему-то вспомнила про эту несчастную кошку. И мысли всякие в голову полезли. Столько лет спустя! Тогда, в свои шестнадцать лет, я думала, что сделать подобное могут исключительные уроды, которым места на земле быть не должно. Я просто спрашивала себя: зачем именно так поступать? Ну, допустим, не хотят везти дачную кошку в городскую квартиру. Ну, оставили бы там, у дома, где она и жила. Она бы научилась мышей ловить. Или нашла бы себе новых хозяев. В каком-то спокойном режиме, что ли. Зачем же они так-то? И до сих пор не знаю.
– Вариантов – масса, – подсказал Михаил, – Тут могло быть без всяких "зачем". Например, поспорили сопляки, что выкинут кошку из машины. И – удалось. Или опыт проводили: найдет ли она дорогу домой.
– Или бросили так, чтобы она не нашла никакой дороги, чтоб сдохла под колесами. И вроде никто не виноват, – подхватила Тина, – Но я вспомнила про эту кошку именно сейчас. Потому что я и есть эта кошка. Меня взяли и вышвырнули из моей же жизни. На полном ходу. Именно так: за шкирку – и пошла вон! А что с тобой дальше будет – никому не интересно. Это только твоя проблема. И, что самое поразительное, кошку гораздо жальче, чем человека, с которым точно так же поступают. А человеку в этом случае скажут: "Что ж поделаешь! Такая жизнь! Крепись, начинай все сначала. Не жалуйся, потому что бывает и хуже. Вышвырнули – да. Но не убили же!" А то еще и позлорадствуют, мол, жила столько лет хорошо, теперь твоя очередь хлебнуть лиха. Разве не так?
В глазах Михаила она увидела больше, чем жалость. Там было сопереживание. Сочувствие, которое словами не выразить.
– Так, – со вздохом произнес он, – Все так. И кошку – да – жальче. Хотя ведь и кошке никто не помог, насколько я понимаю. Да, да, она убежала. А дальше – не моя болячка, правда? И так же мы поступаем с людьми. Ты никого не припомнишь из своей биографии, с кем вот так же обошлась? Ну, хотя бы приблизительно?
– Нет, – покачала головой Тина, – Не припомню. Я бы потом жить не смогла. Меня бы совесть загрызла. Не было в моей жизни ничего такого.
– Ты счастливый человек! – убежденно воскликнул Миша, – Тебе несказанно повезло! А мне вот – мне доводилось. И по работе, и в личной жизни. По работе уволить негодного сотрудника – жизненная необходимость. Иначе дело загубишь на корню. И тут нельзя думать "о кошке". Человек – не кошка. И мозги ему даны, чтобы жить самому, силы вкладывать, а не ждать, когда хозяин за шкирку возьмет. А вот с личной жизнью… Тут такие происходят ужасные ситуации. Тебе кажется, что все продумал, все просчитал, никому плохо не будет, а тебе-то – точно станет лучше, чем было… А оказывается, на собственную совесть такую гирю вешаешь, которую не снять, что бы ты потом ни предпринимал. За других решать легко., особенно когда самому очень хочется, чтобы все получилось по-твоему. А выходит – все не по-твоему. И решаешь ты не только за других, но и за себя. Себе приговор выносишь. В первую очередь себе. И понимаешь это слишком поздно. Как ты с кошкой – через несколько десятков лет вспомнила. Но иногда и года достаточно, чтобы понять, что натворил. А все – кошка далеко. И не вернется. А ты из памяти не сотрешь…
Тина догадывалась, о чем сейчас говорит Михаил. Значит – правильно Елена Прекрасная тревожится, чувствуя свою вину.
– Придет он к тебе, – продолжил Миша после недолгого молчания, – Придет, так я чувствую. Остальное – предсказывать не берусь. Потом расскажешь. Но то, что откроются его глаза, и взглянет он на все не так, как сейчас, в этом уверен.
– Я не хочу, чтобы он приходил, – решила Тина, – Нет, он в прошлом. Я только хочу понять: это все способны предать? Все без исключения? Или можно на что-то еще надеяться? Потому что, если все, то он ничего плохого не сделал. А просто я себя веду слишком чувствительно и неадекватно.
– Многие предают. Многие понимают, что предали, когда уже поздно. Но многие – не значит все. Иначе зачем тогда существует слово "верность"? Если бы верных людей не было, слово бы само собой исчезло.
– А ты много в последнее время слышал это слово?
Миша вдруг засмеялся.
– Спорщик ты великий, Валюня! Ладно. Не знаю я ничего. Давай – ничья.
– И я не знаю, Миша. Ничего не знаю. Ноль-ноль! Ничья!
– Давно я ни с кем просто так не болтал. Легко и просто. Ты мне – подарок судьбы, – радостно вздохнул Михаил.
– И я давно ни с кем… И ты – подарок, – улыбнулась ему в ответ Тина.
– Значит, не потеряемся больше! Это я тебе обещаю.
Василиса – вчера и сегодня
Они расстались, говоря друг другу "до скорого свидания".
Развод состоялся сразу после ее возвращения из неожиданной деловой поездки. Тина словно очнулась от летаргического обморока. Начиналась ее новая жизнь. Совсем другая. Так ей хотелось думать.
Дома ее ждала радостная встреча, разговоры, подарки. И, наконец, Тина увидела свою крестницу, Василису. Тут ее ждало нечто большее, чем простое удивление при виде выросшего внезапно не на твоих глазах ребенка. Маленькая девочка на портрете, привезенном Ваське в подарок с пожеланиями счастливой судьбы и долгой жизни, не имела ничего общего с девушкой-подростком, которую поздравляла с наступающим Новым годом Тина. Высокая, пугающе худая… Но это ладно, это, скорее всего, возрастное, пройдет, оформится. Хотя… слишком худа была сейчас некогда пухленькая девочка. Щеки запавшие, ноги, как палки, руки – ветки.
Неужели анорексия? Тина знала достаточно много случаев этой странной болезни, поражающей, в основном, девочек-подростков. Достаточно какого-то одного небрежно брошенного слова в адрес растущего и не знающего себе цену человечка, как происходит невидимая разрушительная работа. "Я уродина. Я никому не могу понравиться. Я слишком толстая. Я должна изменить себя. Такую меня никто не полюбит." И на волне ненависти к себе начинается медленное самоубийство: девочка действительно перестает есть. Причем проявляет при этом изощренную хитрость и изворотливость. Она может сидеть со всеми за общим столом, брать еду вместе со всеми, а потом бежать к унитазу и вызывать у себя рвоту. Она будет взвешиваться и записывать свой вес несколько раз на дню. И если прибавит 30–40 граммов, начинается самоистязание, сопровождаемое приступом паники: рвота, клизмы… Родные, как правило, спохватываются, когда дело заходит слишком далеко. Порой специалисты уже не в силах помочь и вернуть девочку к жизни. Отказывают почки, сердце. Тут главное – при первых признаках начинать тревожиться, подключать хороших психологов. Что же за травма постигла радостного ребенка? С этим надо было разбираться. А еще с тем, почему на вечно смеющемся Васькином личике не осталось места улыбке, а выражение глаз и лица в целом напоминало древнегреческую маску, символизирующую трагедию.
– Ну что? Не ожидала? А я предупреждала тебя, – шепнула Лиза, когда подруги оказались одни на кухне.
– Не ожидала, – подтвердила Тина, – Ты говорила, да. Но я как-то не так все себе представляла. Что-то с ней происходит такое… Не знаю даже, что. Может, несчастная любовь?
– В том-то и дело, что нет! Мы же с ней всегда все друг другу говорили. Она бы мне сказала. Я и спрашивала, может, кто обижает, может мальчик какой…
– А она?
– Нет, говорит, у меня никакого мальчика и не будет. Мне учиться надо. Так и отвечает, как заведенная, – расстроенно рассказала Лиза.
– Она не все тебе говорит. Это явно. Закрылась. Что же это такое? Вы ее дома не ругаете?
– Да ты что? Как ее ругать? Ты же сама видишь… Да и не за что ругать. Занимается целыми днями, кружки свои посещает. Никуда не ходит, нигде не задерживается. Нет причин ругать.
– А Женя твой? Он как? Может, что-то ее угнетает? Знаешь, бывает, достаточно в этом возрасте, если с тобой иронично разговаривают. На всю жизнь закрыться можно, – предположила Тина.
– Нет. Он не такой. Он очень бережно себя ведет, деликатно. Переживает, что она мало ест, но и в этом – никогда не настаивает, никогда не акцентирует внимания. Предложит. Она откажется. Он говорит, что, мол, ну ничего, в другой раз куплю что-то повкуснее. Я не знаю, что происходит, понимаешь? Не знаю! Ума не приложу!
– Подожди. Давай без паники. Давай подождем, посмотрим. Бывает в этом возрасте такое. А потом вдруг само проходит, – неуверенно произнесла Тина, – Мне кажется, надо все время пытаться выйти с ней на контакт. Но не назойливо, а невзначай. И надо хорошего психолога поискать. Привести в дом невзначай. Пусть с ней поговорит.
– Ну, невзначай не получится. Она тут же насторожится. Что это за новый человек и откуда он взялся? – привела довод Лиза, – Я вообще-то думала о психологе, но как его незаметно внедрить… Не представляю.
– Давай, может, ко мне пригласим. И вы придете к нам – типа – просто в гости. А у меня гость, и что? Мало ли кто ко мне может заявиться? – предложила Тина.
– Надо попробовать, – согласилась Лиза, – Только специалист должен быть настоящий. А то хуже сделает.
– В общем, давай наблюдать. Без паники, но внимательно. И врача поищем через знакомых, – подытожила Тина.
Вот тогда бы ей и поспешить, поднять все свои знакомства. Но им с Лизой казалось, что дело терпит, а паниковать – только хуже можно сделать. Время шло, тема специалиста то всплывала, то забывалась, потому что "все было вроде ничего, не хуже прежнего".
Сенечка
В конце января Тина провела неделю в Мюнхене. Они с Еленой каждый день ходили в Старую Пинакотеку, рассматривали всего по одной картине в день. Спешить никуда не требовалось. Это ощущалось как особое, незнакомое прежде счастье. Сама мысль, что в Пинакотеку можно приехать еще раз, и не один, грела душу. Тина воодушевлялась, начиная осознавать весь масштаб подарка, преподнесенного ей судьбой. Она занималась любимым делом, ее уважали, ее труд прекрасно оплачивался. Что еще нужно человеку? Хороший вопрос.
Тине, прожившей всю взрослую жизнь в браке, по-прежнему было нестерпимо плохо одной. Она никогда прежде не думала о смысле жизни, он казался ей таким понятным: она жила ради мужа и дочери. Им хорошо, и ей хорошо. Любовь к ним окрыляла ее и помогала справляться с любыми трудностями. В мире без любви Тина терялась и пугалась, не понимая, зачем все это. Луша, конечно, была в ее жизни и в ее сердце по-прежнему. Но у дочки – своя дорога, своя цель и свои миры. Тина казалась себе потерявшимся странником, бредущим без цели и ориентиров. Где-то она услышала занявшую ее цыганскую байку: "Почему цыгане веками бродят по свету? Когда-то они отправились в путь к какой-то великой цели. Но по дороге забыли, к какой…" Вот и она – никак не могла взять в толк, к чему стремиться, чего хотеть, чего искать. Так и существовала: от нечастых радостей к тоске и слезам. И куда бы выбросить эту тоску, как с ней справиться – это и был главный вопрос, на который ответа у нее пока не находилось.
В феврале она снова встречалась с Еленой, на этот раз в Берлине. В марте летала в Амстердам, рассматривать Рембрандта. Короткие поездки дарили ей много сил, но, возвращаясь, Тина снова встречалась со своей печалью. Казалось, не будет ей конца.
Наступил апрель, отпраздновали Пасху. С приходом весны в сердце Тины поселилась неведомо откуда взявшаяся радость. Она все чаще думала, что нет у нее причин для печали, все у нее хорошо, а будет еще лучше. Одна – ну и пусть. Ничего трагичного в этом нет. Солнышко светит – вот и радость. Скоро листочки на деревьях появятся, вот и счастье.
Однажды в магазине она со спины увидела человека, который показался ей удивительно знакомым.
– Неужели? – спросила она себя, – Высокий, чуть сутулый, волосы все те же. И та же легкая походка, небрежность… Неужели – Сенечка?
Она так уверилась, что встретила забытого друга детства, что не попыталась даже заглянуть ему в лицо.
– Сенечка! – окликнула она радостно, – Сенечка!
Человек не обернулся на ее зов, и тогда Тина тронула его за рукав.
– Простите? – удивленно посмотрел на нее юноша лет двадцати.
– Ох, – растерялась Тина, – Извините, пожалуйста! Я обозналась. Такое сходство со спины… Не может быть… Я подумала, вы – друг моего детства.
Парень с легким любопытством вгляделся, но развивать тему не стал. И так все ясно: не могли они быть друзьями детства. Тина ему в матери годилась. Спасибо, что молодой человек промолчал. Как же это она сама не сообразила, что Сенечка тоже должен был повзрослеть, как повзрослела она сама. Ах, как жаль! Годы ушли. Ах, как жаль!
Сенечка был ее прекрасным детством и очаровательной юностью. Странно, что долгие годы она о нем и не вспоминала. Как же так? Что было с ее памятью?
Познакомились они в детском саду. В один из нервных дней, когда Тина упорно не хотела просыпаться, а потом одеваться, а потом собираться, и мама на нее рыкнула, а папа пригрозил, что не пойдет с ней в зоопарк, она с ревом раздевалась у своего шкафчика, подвывая:
– Я все равно не пойду в группу! Я не хочу! Я буду тут сидеть. Не пойду.
Воспитательница послушала-послушала, махнула рукой:
– Как хочешь. Соскучишься – приходи к нам. А нет – сиди, что ж поделаешь.
Тина упорно сидела и ревела, распаляя себя, чтобы криками досадить всем, кто беспечно наслаждается жизнью в соседней комнате.
– Давай пойдем в ыцая иг-ать! – взял ее за руку Сеня.
Она знала, что мальчика зовут Сеня, Семен, но никогда раньше не играла с ним: у мальчишек свои игры, у девочек – свои. Объединялись они только на музыкальных занятиях.
– В какого ыцая? – заинтересовалась Тина, перестав выть.
– Я тебе покажу, пойдем.
Сеня настойчиво потянул ее в игровую комнату. Она поддалась.
– Как играть в ыцая? – спросила она, когда Сеня подвел ее к ящику с игрушками.
Она давно уже говорила чисто и правильно, не картавила, не шепелявила. А Сеня еще не совсем справлялся с произношением. Он протянул девочке красный щит и синий меч. И себе взял такие же доспехи.
– Вот! – провозгласил он, – Ты – ыцай! И я – ыцай! Съяжайся!
– С кем? – приготовилась плакса.
– С чудищем! – уверенно указал Сеня на пустое пространство перед ними.
Он сделал выпад и пронзил синим мечом воздух.
– Попалось, несчастное чудище! – крикнул он грозно пустоте. И приказал другому рыцарю – Добей его! Иначе это чудище оживет и победит нас!
Игра оказалась увлекательной и сплотила рыцарей на долгие годы. И что интересно: она прекрасно играла в дочки-матери с Лизкой, а Сенечка мог строить крепости и штурмовать их с приятелями-мальчишками. И тогда они друг для друга словно бы и не существовали. Но стоило вспомнить про рыцарей, они объединялись и погружались в свой сказочный мир так, что все остальное переставало существовать.
Потом детский сад закончился. Начиналась долгожданная взрослая жизнь. Так, во всяком случае, думала Тина. Они не предполагали, что окажутся в одном классе. Тину триумфально внес на своем плече выпускник Миша. Никто не знал, что кому суждено в жизни. Жили и наслаждались текущим моментом. Тина чувствовала себя прекрасной принцессой, ведь ей одной из всех трех первых классов повезло: именно она звонила в колокольчик, возвещая начало учебного годы. Сидя у Миши на плече, заметила она Сеню с огромным букетом гладиолусов.
– Привет, ыцай! – крикнула Тина с высоты.
Семен услышал ее и изо всех сил принялся размахивать букетом, чуть не упал из-за него.
Детсадовских подружек посадили рядом. Об этом попросили учительницу их мамы. Сенечка уселся в другом конце класса. Они почти не общались. Иногда "ыцай" благородно давал списать домашнее задание по математике или, если Лизка болела, провожал Тину до дому, им все равно было по пути. Так шло класса до восьмого. Первого сентября все встретились и не узнали друг друга. Все выросли, изменились. В каждом человеке, которого, казалось, знаешь досконально, появилась загадка. Только чьи-то загадки оставляли равнодушными, а чьи-то влекли к себе с неодолимой силой. Сенечка и Тина словно заново знакомились:
– Ты такой высокий! – удивлялась девочка.
– У тебя волосы выгорели, – зачем-то говорил мальчик, – Никогда не выгорали, а сейчас выгорели.
– Всегда выгорали. После моря – всегда.
– Как же я раньше не видел?
Пустой разговор, если послушать со стороны. А у них дух захватывало. Каждое слово, да что там слово, каждая пауза и легкий поворот головы значили так много, что жизни не хватило бы пересказать. Сеня сел за парту в том же ряду. Их разделял только проход. И они могли смотреть друг на друга сколько угодно. Она чувствовала его взгляд, чуть поворачивала голову, улыбалась ему, он еле заметно кивал в ответ. И это значило: "Какое счастье, что ты есть на белом свете! Ты точно есть?" "Да! Я тут! Все в порядке!"