Собственно, счастье их было настолько полным, что ничего больше и не требовалось. Они даже могли не разговаривать, хватало этих взглядов и кивков головы. И еще улыбок и утренних слов "Привет", и прощальных "Пока". И целый год никто даже не догадывался, что они есть друг у друга. Подумать только: они даже не созванивались и не общались на переменках! Это на тот момент было совсем ни к чему. Ей достаточно было знать, что она зайдет в класс и увидит Сенечку. Даже не его всего, а только глаза. И в глазах этих будет улыбка, интерес и – счастье!
Потом снова настали летние каникулы. Сенечка ехал на дачу с родителями, а Тина, как обычно, в Крым. Ее родители были убеждены, что лето, проведенное их ребенком в Гурзуфе, дарит дочери здоровье и силы на целый год. Может, так оно и было: Тина болела редко, училась легко и вообще светилась, как яблочко наливное, по словам ее бабушки.
У Сенечки папа был знаменитый поэт. В те канувшие в Лету годы знаменитым поэтам жилось очень комфортно, особенно если на их стихи сочинялись песни. У Сенечкиных родителей, например, было целых две квартиры. Одна, старая, как называли ее все члены семьи, находилась в соседнем с Тиной доме. А вторую, новую, очень большую, пятикомнатную, знаменитый папа купил, вступив в кооператив. Еще у них была огромная дача недалеко от Москвы, где папа-поэт творил и принимал своих коллег, поэтов и писателей. Они все жили в одном поселке, ходили друг к другу в гости, веселились, ели-пили, острили, устраивали розыгрыши, сплетничали. Сенечкин папа любил проводить полгода в сельском уединении. Так он называл их дачную жизнь, хотя никакого уединения у них не было и быть не могло, потому что Сенечкина мама была редкостной красавицей, и на свет ее необыкновенной красоты тянулось все живое. Папа маму просто обожал, считая, что именно она – источник его не иссякающего много лет вдохновения. Папа отбил в свое время свою будущую жену у менее удачливого собрата по поэтическому цеху. Уводя красавицу в свое пристанище муз, влюбленный поэт поклялся вечно служить ее юности и красоте и клятву свою исполнял свято. Он даже поначалу не хотел, чтобы у них были дети: боялся, что ее волшебный облик изменится. Потом, когда уже вечно молодой красавице стало за сорок, она сама решилась на беременность, потому что ей кто-то заслуживающий доверия убедительно посоветовал ей родить, чтобы продлить гормональный баланс. Конечно, страхи имели место, но она героически выносила и родила здорового мальчика, очень похожего на красавицу-мать. На этом подвиги ее закончились. Ребенок был сдан на попечение двум нянькам: дневной и ночной. Мама занялась восстановлением красоты, в чем преуспела, став еще краше прежнего. Осчастливленный поэт творил, как подорванный, приобретая на всякий случай все, что в те скорбные нерыночные годы можно было приобрести благодаря заслугам и связям.
Но все эти подробности в годы отрочества не интересовали ни мальчика, ни девочку, которым предстояло разлучиться на три летних месяца. Они просто медленно пошли вместе из школы, ни о чем даже не разговаривая.
– Волосы опять выгорят? – спросил Сеня со своей неповторимой ласковой улыбкой, от которой сердце девочки сжималось.
– Ага, – кивнула она, – В Гурзуфе всегда так. Выгорают.
Некоторое время они шли молча.
– А ты? Все время на даче? – произнесла девочка.
Ответ она и так знала.
– Все время. Безвылазно, – вздохнул мальчик.
О чем еще было говорить? Ведь и так хорошо: молча идти рядом, растягивая секунды в вечность.
Наконец они дотащились до ее подъезда, встали друг против друга, лицом к лицу, смотрели, словно стараясь наглядеться на все долгие девяносто дней разлуки.
– Ну что? До Первого сентября? – спросила девочка.
Ей не хотелось прощаться, но было страшно, что кто-то из соседей увидит, как они тут стоят, и все про них поймут.
Сенечка внимательно посмотрел на нее, потом улыбнулся и дунул ей в лоб. Легкие волосы разлетелись и снова улеглись в челку. Девочка расхохоталась, набрала побольше воздуху так, что щеки раздулись, и дунула изо всех сил в сторону своего рыцаря. Он зажмурился и тоже засмеялся.
– Пока! До Первого! – попрощался мальчик.
И они расстались, без печали, без боли и без огорчения. Так бывает только в ранней юности, наверное. Тина провела прекрасное лето, купалась в море, отыскивала красивые камушки, лазила по горам, рисовала и почти не вспоминала про Сенечку. Она знала, что все равно их встреча состоится, поэтому была безмятежна, напитываясь солнцем и силой морской.
Они увиделись, как и было задумано, в День Знаний. Вообще-то день этот называли они между собой ДББ – День Большой Беды. Учиться никому не хотелось. Опять начинать всю это годовую тягомотину было противно до тошноты. Но было другое. Радость ожидания и счастье встречи. И снова они были другие, чем прежде. Сенечка вытянулся еще больше и стал поразительно красив. У Тины даже сердце заныло от того, насколько его красота совпадала с ее представлениями о мужском идеале. Она сама тоже подросла, похудела, оформилась. Ровный черноморский загар оттенял цвет ее глаз. Выгоревшие волосы, распущенные по плечам, привлекали теперь всеобщее внимание.
– Красносельцева! Ну ты даешь! Русалка! – слышала она приветствия одноклассников.
Но видела лишь его, Сенечку. Он тоже не отрывал от нее глаз.
Они подошли друг к другу и взялись за руки. Как будто это само собой разумелось. Как будто именно об этом договорились они при прощании.
– Выгорели, – кивнул ей мальчик и дунул на ее волосы.
Оба засмеялись.
– Подожди, – сказала девочка, стараясь отсмеяться, – Сейчас.
Она постаралась набрать побольше воздуха и дунула ему в лицо. Он закрыл глаза.
– Это морской ветер. Я учуял. Ты привезла, – сказал он наконец.
Вот, собственно, так началась их новая жизнь. Ничего особенно нового, и при этом новое – все. Они сидели за теми же партами. Так же переглядывались, ни слова не говоря. На переменках Тина ходила с Лизой, а Сеня гонялся с парнями. Но домой они шли всегда вдвоем, держась за руки. И теперь они говорили. Их путь домой мог продолжаться несколько часов, хотя школа находилась в пяти минутах ходьбы. Они даже не помнили, где бродили. Это все казалось второстепенным, незначительным. Где-то были. И что с того? Главное – слушать и рассказывать. Все-все. Каждую мелочь, начиная с раннего детства. Сенино детство – няньки и изредка появляющаяся ослепительно красивая мама, до которой он даже дотронуться боялся. Отец, читающий стихи со сцены. Аплодисменты. Потом родители садятся в машину и уезжают. А его уводит нянька на "старую" квартиру. У старших своя жизнь, у него своя – детская. Он это понимает и не сердится. Он читает, читает, мечтает о дальних странствиях, фантазирует, пускается во всевозможные приключения, решив пешком обойти всю Москву, не спальные районы, конечно, а настоящую Москву, складывавшуюся веками.
– Вот это да! Я не знала, что ты – такой! – восхищалась девочка.
– А я всегда знал, что ты необыкновенная.
Они старались не размыкать рук, даже поворачиваясь лицом друг к другу.
– Всегда-всегда?
– Да. С первого взгляда.
– С первого взгляда – когда?
– Когда в детсад пришел.
– Правда?
– Правда.
– И какая же я была необыкновенная?
– Такая же, как сейчас.
Он дул на ее челку. Волосы разлетались. Она допытывалась, желая точно знать, что же он запомнил.
– Какая? Скажи, какая?
– Солнышко. Вот какая. У тебя и на шкафчике было солнышко, помнишь?
– Да! – поражалась девочка, – Неужели ты помнишь это?
– Конечно. А вот ты не знаешь, какая картинка была у меня.
И правда, Тина не знала.
– Скажи, какая? Скажи. Я теперь не забуду.
– Кораблик. Ветер по морю гуляет и кораблик подгоняет…
– Он бежит себе в волнах на раздутых парусах… Тебе подходит кораблик!
– А тебе – солнышко!
И так они шлялись, незнамо где, а потом шли к Сенечке домой, и няня кормила их борщом или бульоном с фрикадельками. Сеня быстро решал математику, Тина старательно списывала у него домашнее задание, не понимая ничего вообще. Потом она прощалась, он шел ее провожать, но тут они не тянули: к вечеру, к приходу родителей девочке полагалось быть дома. Это счастье длилось целую вечность, до самых зимних каникул. В начале января Семену полагалось ехать на дачу, чтобы дышать свежим воздухом. Так происходило всегда, и никто не спрашивал, хочет ли он или нет ехать за город. Да он никогда и не возражал. Красносельцевы-старшие тоже придумали веселые каникулы для своей единственной дочери: они достали ей с Лизкой путевки в горнолыжный пансионат. Мечта – что тут скажешь. Но дочь воспротивилась, заявила, что никуда не поедет, что планировала все каникулы ходить по музеям, чтобы не спешить, чтобы никто не мешал. Она так яростно отстаивала свое право на встречу с прекрасным, что родители не устояли и решили взять отпуск и отправиться в горы вместо дочери и ее подружки. Сенечка тоже категорически отверг старый способ проведения зимних каникул.
– У меня свой план, и я его осуществлю, – заявил он.
– Свой план – это валяться с книжкой с утра до ночи? – небрежно поинтересовалась мама.
– Нет. Я хочу осуществить большую культурную программу. Музеи, выставки, кино, театры, консерватория. Тебе подать план в письменном виде?
Родители были сражены неожиданной широтой интересов подросшего сына и позволили ему остаться в городе, не требуя даже конкретизации намеченных мероприятий.
Что интересно – ни мальчик, ни девочка не спрашивали друг у друга о зимних каникулах. Похоже, они тогда умели общаться без слов. Просто встретились в условленном месте первого января.
– Мои уехали на дачу. На все каникулы, – сообщил Сеня.
– А мои – на Кавказ, в горы. Меня хотели отправить, но я не согласилась.
– И я не согласился.
Тут он наклонился к ней и поцеловал, совершенно невинно, по-детски. Но от этого поцелуя душа девочки ушла в пятки.
– С Новым годом! – сказал мальчик.
– С новым счастьем! – ответила девочка.
Так счастливо начался тот год, как новогодняя сказка.
Они действительно куда-то ходили: то на спектакль, то в кино, то в музей. Лучше всего целоваться было в кино, на последнем ряду. И еще там, в кино Сенечка все время шептал ей на ухо, что любит ее и всегда-всегда будет любить. И она в ответ шептала, что любит навсегда. И никак у них не получалось распрощаться. Они заходили в ее подъезд, грелись у батареи, целовались до умопомрачения. Каникулы бежали, как сумасшедшие, день за днем, день за днем. Девочка, оставаясь одна, не могла заснуть, думая о возлюбленном. Она вся была наполнена любовью, как летним солнцем.
До приезда ее родителей оставалось три дня. Они весь день бродили по Пушкинскому музею. Там и поцеловаться-то особенно негде было: повсюду люди, экскурсии. Перед ее подъездом стали прощаться до завтра, и девочка вдруг расплакалась. Сенечка испугался:
– Что случилось? Ты почему плачешь?
– Я не хочу расставаться, понимаешь? – всхлипывала девочка, – Я лежу ночью и думаю о тебе.
– А я – о тебе. Я тебя люблю.
– Я не хочу расставаться! – упрямо твердила девочка.
– И я не хочу. Что же делать?
– Пойдем ко мне, – приказала подруга, – Мои вернутся через три дня. Давай всю ночь не расставаться!
– Пойдем, – легко согласился мальчик.
Они бегом поднялись на пятый этаж. Почему-то лифта ждать казалось делом слишком долгим. У двери долго ненасытно целовались. Потом зашли наконец в квартиру. Дома было тепло и безопасно.
Сенечка позвонил няне и сказал, что останется ночевать у друга, а утром с этим другом они отправятся на лыжах в лес. Няня приняла к сведению это сообщение: ребенок никогда не давал повода для хлопот и переживаний. Потом они долго пили чай с ванильными сухарями. Вкусно было непередаваемо.
– Какое счастье! – повторяла девочка, – Почему мы раньше не додумались? Мы же могли все это время не расставаться. Вообще.
– Нет, не могли бы. Няня бы подняла тревогу, мои бы примчались, – разумно пояснил мальчик.
– Правда. Да. Хорошо, что хотя бы так. Хотя бы раз.
Под словами "хотя бы раз" она подразумевала именно то, о чем мечтала: оказаться в объятиях любимого. И больше ничего. Ей хотелось поцелуев и нежных объятий. Другого она не знала. Потому и не помышляла о чем-то большем.
Они пошли в родительскую спальню, не зажигая свет. Где еще можно было лечь вдвоем? Диванчик в ее комнате был слишком узеньким. Некоторое время постояли у окна, обнявшись. Падал снег. Их охватил удивительный покой. Впереди их ждала целая бесконечная ночь, которую они себе придумали и сумели осуществить. Оба так устали, что с удовольствием улеглись поверх родительского покрывала, не раздеваясь. Раздеваться – это было как-то уж слишком и совсем ни к чему. Они немного поцеловались, обнялись и уснули. Можно было не думать друг о друге, потому что они были рядом. Ближе некуда. Утром девочка проснулась от жара и не сразу поняла, откуда идет этот жар. Сенечка стонал во сне, и она догадалась, что у него температура. Догулялись они на морозе! Она вскочила, нагрела молока, добавила туда ложку меда, как делала ее мама, если кого-то из домашних одолевала простуда.
– Сенечка, на, выпей, пожалуйста! И еще вот: аспирин. Ты заболел.
– Похоже, да. Как же это я так?
Мальчик покорно выпил молоко, проглотил таблетку. Она принесла из своей комнаты перинку, укутала его.
– Тебе надо пропотеть.
– Может, я лучше пойду домой, а то еще ты заболеешь, – попытался встать Сенечка.
– Собьем температуру, и пойдешь, – велела Тина.
Ему действительно было плохо. Она жалела его невероятно и боялась за него, опасалась, что у него не просто ОРЗ, а что-то более серьезное, и винила себя.
Через два часа, когда температура снизилась до тридцати семи, Сенечка встал и собрался домой.
– Пойду, пока могу, – сказал он, – А то потом опять зазнобит, сил вообще не будет. Я себя знаю. Сейчас в самый раз идти. Пять минут – и я дома.
– И сразу позвони, – взмолилась она, – Пожалуйста, сразу, как придешь. Хочешь, я провожу тебя?
– Нет, не надо. Не провожай. Я мигом. Ты не успеешь соскучиться.
Он и правда позвонил через несколько минут после их прощания. И звонил потом все время, чуть ли не каждые полчаса, пока болел. А болел он долго, потому что воспалением легких обычно так и болеют. Не зря Тина тогда за него испугалась. Ни он, ни она не догадывались, что та ночь, что они провели вместе, была их единственной ночью. Первой и последней.
Уже прошло две недели от начала третьей четверти, когда Сенечка вошел в класс. Выглядел он совсем исхудавшим и почему-то повзрослевшим. Все у них пошло по-прежнему: ходили, держась за руки, не скрываясь ни от кого, целовались, делали вместе уроки. Удивительно: они никогда не говорили о будущем. Почему-то это и в голову им не приходило. Жили себе просто и радовались тому, что есть. Редкое состояние. Все будто бы само собой разумелось.
Однажды, уже весной, почти перед самыми экзаменами в школу зашла Сенечкина мама. Собственно, не только она, еще несколько мам, в том числе и мама Тины, собрались у классной руководительницы ради всяких организационных дел: прощального вечера по поводу окончания девятого класса, церемонии вручения свидетельств. Ничего не подозревающие мальчик и девочка шли, держась за руки, не замечая никого вокруг. Навстречу им двигалась ослепительной красоты женщина. Тина ее сразу узнала, хотя не видела со времен детского сада:
– Смотри, твоя мама! – сказала она Сенечке и заулыбалась навстречу красавице, на которую так поразительно был похож ее любимый мальчик.
Только спустя долгие годы Тина, уже взрослая, с удивлением подсчитала, сколько же тогда лет было этой необыкновенной даме. И, как ни считай, получалась невозможная цифра: шестьдесят! Невозможная потому, что выглядела она вызывающе молодо – тонкая талия, прямая спина, стройные ноги, плоский живот, небольшая округлая грудь. На ней было тонкое облегающее трикотажное платье цвета мяты с широким поясом. Такое платье можно было позволить себе только в том случае, если фигура выглядела безукоризненно: оно выявляло малейший дефект. У Сенечкиной мамы дефектов не было. Лицо с девичьим овалом, ни намека на второй подбородок, прямые русые волосы до плеч. Все просто, без ухищрений, естественно. Туфли на высоких каблуках, легкая походка… Какие шестьдесят лет? Это невозможно! Это колдовство! Откуда было знать девчонке-подростку, что подобная моложавость дается огромным упорным трудом, ограничениями, железной волей и немалыми средствами? Гораздо легче считать вечную молодость чудом, на которое приятно любоваться со стороны. Простым смертным оно недоступно, так что не стоит и стараться.
– Смотри, твоя мама, – улыбнулась тогда девочка.
– Привет, мам, – сказал мальчик.
Им и в голову не пришло разнять руки, настолько они привыкли ходить рука в руке.
– Здравствуйте, дети, – снисходительно произнесла королева-мать.
Тина совсем не помнила ее голос и удивилась тому, какой он низкий, царственный.
– А вы все, как в детском саду, за ручки держитесь, – заметила дама без тени улыбки.
– Ага, – ответил мальчик.
Девочке захотелось освободить свою руку. А еще лучше – спрятаться. Но она постаралась выглядеть беззаботно и бесстрашно.
Мать спросила, как найти их классную, и на этом беседа их закончилась. Какое тут могло следовать продолжение? Никто никого не обидел, не нарушил строгих норм тогдашней общественной морали. За руки держаться не возбранялось, тем более если учение от этого не страдало. Однако чем-то их счастливый и беззаботный вид задел неземную красавицу. Об этом девочка узнала вечером, когда ее мама излагала подробности встречи с членами родительского комитета. Они сидели за ужином, мама болтала без умолку. Еще бы: столько впечатлений! С некоторыми родительницами девять лет не встречалась. Больше всего маму поразила, конечно же, "мечта поэта".
– Сенькина мама вообще не изменилась! Это надо же такое! А ведь поздно его родила, позже всех нас. Выглядит – на двадцать пять. Да еще не каждая в двадцать пять будет такой свежей, ухоженной. Правда, с ее возможностями – это не такое уж чудо. Не работала ни дня в своей жизни. Муж вокруг скачет, прислуга, няньки. Чем ей заниматься? Только собой! Но – злая пришла. Спросила меня, знаю ли я, что наши ходят за ручку. Я сказала, что не знала, но ничего плохого в этом нет. Тем более дети с детсада дружат. А она мне: смотри, мол, у меня-то парень, мне-то что, а у тебя девчонка.
– Что – "если что"? – ужаснулась девочка, – О чем она?
Мама вздохнула.
– Ладно, не будем. Не огорчайся, все это пустяки. Заревновала, наверное. Привыкла командовать, а тут парня своего с другой увидела. Ну, и заволновалась. Дело обычное. А вы что же? С Сеней? Дружите? Ты ничего не говорила.
Девочка покраснела до корней волос. Впервые в жизни ее охватил совершенно непонятный первобытный стыд, от которого хотелось провалиться сквозь землю.
– Нечего мне говорить. Дружим и дружим. С Лизкой мы тоже дружим. И что?
– Вот и я говорю, – кивнула мама, как ни в чем не бывало, – Что такого? Столько лет вместе! Подумаешь, за ручку идут. Надо было с детсада психовать начать.
– А она? – зло спросила девочка.
– Да ничего она. Больше ничего не сказала.
– Какое ей вообще дело? – не успокаивалась дочь.