15
- А эти грибы откуда? - спросил я, увидев кучу чумазых ребятишек кавказского типа, навостривших на меня одинаковые дерзкие черные глазенята.
- Из Армении, Ванюшка, - кричала следовавшая за мной Преграденская. - Недавно к нам приехали.
- Из Хачиванского района, - сказал старший, рассекая лозиной торчавший из-под завалинки лопушок, и потом смело всадил в меня свои черные, со свинцовым отливом картечины-глазенята.
- Все из Хачиванского района?
- Все, - сказал старший, рассекая другой лопух. - Мы совсем недавно приехали.
- Да это все нашего Качкаяна! - кричала Пащенчиха и торопливо вытирала губы. - Слышь, Ванюшка? Это все одной семьи! Сергея Качкаяна!
Я вспотел, принявшись считать черноглазую стаю, которая выжидательно вытягивала свои головенки на кухню.
- Все - одной семьи?
- Все! - кричали вокруг.
- Все, - сказал старший, сверкнув картечинами, и рассек подорожник у моих ног. - И еще есть, - сказал он и дерзко глянул на меня.
- И еще есть! - кричала Пащенчиха. - Слышь, Ванюшка? У них еще есть! С отцом уехал, я видела!
- И еще в люльке, - сказал старший и ударил лозиной у ее ног.
За столами хохотали и кричали:
- Это только половина! Другая половина другим заходом придет!
- Такую армию разве прокормишь?
- Тогда вот что, - сказал я, - чтобы все здесь до бурьянины повыдергали! Надо заработать еду! Брось лозину! - сказал я старшему. - И командуй своей армией! Ты старший!
Тот нерешительно бросил лозину, сказал:
- Пошли.
- Давай! Давай! Нечего коситься!
Черноглазые хлопята в одну секунду рассыпались вокруг столовой, покашиваясь и подтягивая и убирая сопли, схватились за бурьянины.
- К нам отовсюду теперь едут, Ванюшка! - кричала Пащенчиха. - У нас теперь и армяне, и цыгане! И еще курды! И все водят по восемь-десять душ! Но у Качкаяна детишек больше всех!
- А живут здесь?
- А то ж? В хате Алеши Калужного. Алешка в Крым уехал. А они в его хате.
- А вы как, кухарочка-уралочка? ("Валя ее зовут! Валя ее зовут!" - кричала взахлеб Пащенчиха.) Вы как, Валя, отстанете от Качкаянов или, может, общеголяете?
- Что вы! Что вы! - замахала рукой кухарочка.
- А что? У Артельцевых у всех были целые артели. А у Петра, у свекра вашего, пожалуй, не меньше детей.
- Не меньше, Ванюшка! Не меньше! - кричала взахлеб Пащенчиха.
- Не меньше. Но что вы! - махала уже полотенцем кухарочка-уралочка в веселом страхе. - Тут хоть бы двоих вырастить!
- Вырастите. Вот же растут.
- Что вы! Что вы!
- Русские бабы разучились рожать, - сказал широкоплечий, с осиной талией крепыш в вишневой короткорукавке, ставя на подоконник стопку чашек и играя при этом накачанными мускулами.
- Самообслуживание? А я не знал.
- Я и ваши взял. - Крепыш глянул мне в глаза своими умными глазами. - У русских - один-два в семье.
- У наших - один-два. Это правда, Ванюшка. Больше не хотят.
- Смотря у кого, - весело возражали за столами, - у Веревкиных, например, на веревку не нанижешь!
- Да это да! - смеялись вокруг.
- Или у Ивана Ивановича Зюбанова.
- Верно, смотря у кого, - кричала уже совсем другое Пащенчиха, - есть и у наших помногу.
- А вообще-то мы, хлопцы, похоже, забыли главное, - говорил я. - У моей бабушки было девятнадцать детей. У матери уже пятеро. А у меня - одна. ("И та не со мной", - думал я с болью, боясь в этом сознаться землякам.)
- Все ж гонимся, чтоб как лучше одеться! Машину купить! - сказал парень с лихим чубом, только приступая к обеду. - А о детях, думаем, потом позаботимся.
- Этак нас быстренько побьют, не силой, так числом…
- Помиримся, - спокойно, с ладной уверенностью отвечал крепыш, глядя на меня своими умными глазами и играя бицепсами, - любовь всех помирит. Мы тут все поперемешались уже. У меня, например, жена армяночка.
- А детей сколько?
- Пока один.
- Видишь: тоже один!
- Любовь всех помирит, - повторял крепыш с осиной талией, направляясь к поджидавшим его белобрысому парню и болезненно охраняемой им черноглазой и еще одной, кавказского типа, симпатично улыбающейся в нашу сторону, вероятно, его жене. Он взял ее под руку, похлопал ревнивца: - А вот мой друг гречаночку себе выбрал.
Белобрысый, чтобы доказать, что он действительно выбрал, хотел снова, в каком-то глупом экстазе, взять красавицу гречаночку на руки, но она выкрутилась, поведя коварно прекрасными глазами:
- А это мы еще посмотрим. Куда он еще будет заглядывать!
- Больше не буду! Ей-богу! Последний раз! Клянусь!
- Не клянись. Лучше за себя возьмись! - сказала красавица.
16
Думая о своем, я смотрел им вслед, спросил у кухарочки:
- А живете где?
- На Труболете, где же?
Я повернулся к ней:
- А в чьей хате?
- В дедушкиной, в чьей же еще? - все так же, как о само собой разумеющемся и как бы удивляясь вопросу, отвечала она. - Он же ее не продавал. Говорил, пригодится. Так и получилось. Ваня вернулся из армии с семьей: где жить?
"Это добрый знак, - думая я, - коль Артельцевы пускают здесь корни". С улыбкой вспоминал дедушку Артельцева, который помогал мне мастерить из противотанкового ружья ту самую "пушку", из которой я обстреливал Уруп.
- Знаю я вашу хату. Сколько раз бывал. Вот таким, как ваш. ("Петя! Ванюшка, они Петей назвали сына! По деду!" - теребила меня ни на секунду не отстававшая Пащенчиха.) Как ваш Петушок вот. Печку порядком протирали.
- Выбросили ту печку. Сейчас у нас газ баллонный. Хлеб из магазина.
- У меня тоже газ! - кричала Пащенчиха. - Сейчас у всех газ. А мне Ванюшка мой привез. Пошли, поглядишь.
- Не сейчас, Пелагея Евсеевна. - Я вспомнил, как братья Артельцевы переносили с труболетовского кладбища свою мать и сестренку в Отрадную, спросил: - И как, Валюша? Здесь думаете обосновываться или только перебиться?
- Почему перебиться? - отвечала кухарочка, краснея так, что становились невидными родовые пятна. - Здесь нам нравится. Воздух чистый. С горы красиво смотреть на степь. Мне здесь очень нравится.
- Лучше не надо, как здесь. Слышь, Ванюшка?
- Будете строиться или квартиру ждать?
Кухарочка залилась румянцем:
- Ох, квартиры! Эти квартиры! Я, честное слово, нажилась в квартирах! Внизу - стук. Вверху - грюк. Там стул заскорготел. Там телевизор включили. Там магнитофон. Кто на диван ляжет, и то слышно. Ночью где ребенок заплачет или ругаются - все слыхать.
- Я вас понимаю.
- И вы такого мнения? Так вы скажите моему Ване. Он вас послушает, - моляще смотрела мне в глаза. - А то он квартиру хочет. Вы скажите ему. Он вас послушает.
Я качал головой, улыбаясь:
- Нет уж. Увольте, Валюша.
- Я вас очень прошу. А то вот вы говорите, угонюсь ли я за Качкаянами. Дак как же я угонюсь, когда я сердце надорвала в тех квартирах от шумов всяких? Я очень вас прошу.
- Тебя он послушает, Ванюшка! - кричала Пащенчиха.
- Нет, Валюша. У меня тоже расшатались нервы от шума в нашем доме. Но - извините. Ничего я вашему мужу говорить не буду. Найдите общий язык сами, - говорил я.
- Так он бы вас послушал! - просила кухарочка.
- Он бы тебя, Ванюшка, послушал! Ты для него авторитет!
- Знаете, ночная кукушка всех перекукует.
- Правильно, Ванюшка, ночная кукушка всегда перекукует! - кричала Пащенчиха.
17
Бурно, как град на полдневном жару с наших гор, стаивала с моей души боль о маленькой моей родине, и, в круговерти встреч и разговоров, я не успел еще спросить, что же, собственно, сталось с моим Труболетом, что тут такое развернулось, а когда наконец надумал (мы уже спускались с Иногородней, и новостройка опять встала перед глазами), снова увидел все еще выцеживающуюся из окон и дверей склада пыль.
- Ты смотри: до сих пор пыль!
К нам как раз присоединились пообедавшие дома Лена и Иван Колодезные, Нина и Николай Гусевы, тетя Настя, Лида Коровомойцева, Шура, другие, знакомые и незнакомые, хуторяне. И вокруг засверкало:
- Вот в такой пыли мы и работаем! Придешь домой, моешься, моешься и никак не отмоешься. И не откашляешься.
И конечно же, за всех кричала стремившаяся выделиться Пащенчиха:
- Теперь ты убедился, в каких условиях мы работаем? И ты все, как есть, опиши! Ничего не скрывай! Мы тебе все расскажем!
- Да что тут рассказывать? Что скрывать? - грубым голосом говорила тетя Настя, опять подперев рукой подбородок и все с тою же тоской глядя мне в глаза. Эх, мол, счастливая Катя, выучила детей. А ведь на одной улице гуляли! Да и ты ведь на одной улице с Полей гулял, как бы говорил ее вид. - Не поставили вентилятор, вот и все. Что тут рассказывать?
- А кто строил?
- Межколхозная организация! Слышь, Ванюшка? Межколхозная организация строила. Они все так делают. Ты правильно сказала, тетя Настя: они все так делают! - кричала Пащенчиха.
- Да вот Михаил Потапович идет, - сказал сверху кузнец. - Наш главный инженер. Он все тебе расскажет.
Мы спустились с горы. Я видел: от голубого, с витыми, наподобие буравов, трубами агрегата, который я для себя назвал космическим, вперевалочку, как породистый гусь, двигался красный, обрадованный и смущенный Михаил Потапович Нестеренко, которого я помнил еще по отрадненской школе. Мы учились в параллельных пятых, и как-то расквасили друг другу носы. Около одноэтажного здания школы (бывшего кулацкого дома) стояли прекрасные абрикосы-колировки, мы на переменах сбивали их, еще зелеными, и нередко ставили друг другу фонари, деля "добычу". Сцепились и с этим Михаилом Потаповичем, тогда - Мишкой косолапым. И странно, этот случай сдружил нас потом, когда я встретил его уже инженером отрадненскаго колхоза, в который входил и наш Труболет: мы вспомнили ту детскую нашу стычку из-за зеленого абрикоса и разговорились по душам.
Пока инженер подходил, я весело "отчитывал" Преграденскую:
- А почему же вы, Пелагея Евсеевна, сами об этом не написали? Сыну каждый день пишете. Взяли бы и написали в газету: так, мол, и так.
- Так мы не умеем! - кричала Пащенчиха.
- Да что тут уметь? Взяли бы и написали несколько слов в газету: так, мол, и так, помогите. Приехали бы и разобрались. А так… Что ж это получается?! Ждете, что кто-то за вас вступится!
- Так мы тебя ждали.
- Не надо ждать. Надо действовать. - И обратился к приблизившемуся и красневшему от голосов инженеру: - Что же вы гробите земляков, дорогой Михаил Потапович? Вы смотрите: когда перестали веять, а пыль до сих пор. Как же здесь работать? - Радостный, что судьба снова свела нас, и не где-нибудь, а на возрождающемся моем хуторе, я пожал Михаилу Потаповичу руку.
Женщины окружили нас.
- Их бы сюда, строителей!
- Им бы только деньги содрать! Только счет, что делали, а нам здесь работать!
- Да что Михаилу Потаповичу? Он на солнышке!
Михаил Потапович еще больше краснел, пыхтел и переминался.
- Что вы здесь веете? - не поднимая глаз, спросил я.
- Да все, - отвечало несколько голосов, - пшеницу, ячмень, овес, семечки.
- Как же это получается, Михаил Потапович?
Михаил Потапович сделался прямо бурачный, и в мягких его глазах и вздрагивающем лице едва-едва проглядывала радость встречи. Он вытер лицо и вздохнул, переминаясь:
- Это что - вентилятор! Вентилятор - мелочь!
Что тут поднялось! Земляки разом закричали и на этот его вздох, и на эти его слова:
- Как что?! Как мелочь?! Поработайте здесь, тогда узнаете, какая это мелочь!
- Вентилятор - главное! Про вентилятор обязательно напиши! - кричала Пащенчиха голосистее всех. - Про вентилятор в первую очередь, Ванюшка! Никого не слушай, только меня! Потом мы тебе и про воду расскажем, и про свет, про все мы тебе расскажем, ничего не скроем от тебя!
- Расскажете, расскажете, бабоньки. Все успеете рассказать, - говорил красный Михаил Потапович. - Я думаю, Иван Николаевич не сразу уедет.
Я видел: ему, как и мне его, было как-то непривычно и странно называть меня на "вы" и по имени-отчеству. Но что поделаешь? Достигли такого возраста, такой необходимости.
- Это, Михаил Потапович, как дело подскажет.
Тот заметно обрадовался:
- Да дел тут столько, что мы здесь насовсем вас можем оставить. Так, бабоньки?
- Так! Так! Дел у нас…
- Все успеете рассказать, - останавливал их Михаил Потапович, краснея и переминаясь. - А сейчас дайте нам поговорить. - И от просьбы делался еще более неловкий, еще более краснел и терялся.
Женщины потянулись к складу. Потом махнули руками: "Успеем еще наглотаться!.."
- Мы вас с утра ищем, - смущенно и радостно говорил Михаил Потапович, переваливаясь рядом по-гусиному и легонько направляя меня под локоть меж куч стройматериалов, раскиданных труб и траншей. - Нам сказали утром, Шура Иванова, что вы прилетели. Мы сразу - к Цыганкову, у которого вы останавливаетесь. С нашим директором. Герасим Максимович сказал, что вы сюда пошли. Поехали сюда - вас нет. Девчата говорят: "Это он у дяди". Мы - к дяде. Прямо через Уруп. А дядя: "Первый раз слышу". Мы - в райком, в редакцию: нигде нет. Я - на самосвал и сюда. Ох, как вы нам нужны, если бы вы знали!
- Вы мне сначала, дорогой мой земляк, расскажите, что вообще здесь такое. Я ведь не в курсе. Приезжал. - была пустыня. Написал…
- Вот с этого и началось. Ефим Иванович ездил с журналом в Москву. Давайте пройдемте в нашу контору, я все расскажу, - посветлев и оживившись, с какой-то манящей загадочностью проговорил Михаил Потапович, показав толстой своей рукой на дощатый домишко, какие обыкновенно украшают строительные пейзажи.
18
В конторе (где было несколько стульев и стол) я узнал, что Труболет, Эстоновку и Майский отделили от колхоза и теперь здесь МЖС - машинно-животноводческая станция, которая будет производить корма для нужд района. Строится завод гранулированной травяной муки. Оборудование завезли из Польши, ГДР, Чехословакии, Венгрии. Газ ведут. (На Труболете - газ! Вот это да!) Прокладывают водопровод. Будут дома городского типа. Уже намечена улица. Те самые труболетовские Черемушки, о которых говорили земляки… И это все на моей родине! На вылетевшем в трубу, как писали и говорили, Труболете! Неужто это правда? А давно ли здесь плясали под балалайку в холстяных рубахах и лаптях? Да я помню, я еще носил эти самые лапти и холстяные, или, как мы их еще называли, полотняные рубашки. У бабушки Ирины на огороде всегда росла конопля; потом она там доходила в снопах, составленных в суслоны, или копы; потом бабушка вымачивала ее в Урупе - намащивала целые гати под слоистыми урупскими камнями; потом сушила на дороге, по ней ездили телеги - разминали колесами; потом разбивала ее вальком; потом выбивала, теребила, куделила, раскуделивала, чесала; потом пряла на пряхе, сучила, ссучивала в клубки; потом ткала на станке и вымачивала еще в полотне дома, в кадушках; потом эти полотна выбеливала на морозе - целую зиму у нее трепыхались во дворе полотна и к теплу становились как снег, и бабушка шила нам к пасхе или троице обновки. Я и сам помогал бабушке. И недурно плел эти самые лапти. Сам отменно шил чебуры и поршни, а Володя наш был такой мастер, что шил даже для продажи. И все говорили, посмеиваясь: "Труболетовские…" Все это в душе. Врезалось навеки со всеми невзгодами, со всеми болями, слилось со сказками и радостями родины навсегда. Вот чахла моя родина в бурьянах. "В трубу вылетел ваш Труболет", - хохотали. "А кому он и нужен? Бесперспективный хутор", - цвыркали сквозь зубы. Уговаривали в районе: "Да брось ты о нем писать, о том Труболете! Ну что ты к нему прилип? Что ты в нем такое нашел?.."
И вот…