19
И вот - воскрес Труболет! Хаты - да, почти все вылетели в трубу, но на месте их вырастают дома, кирпичные! Ах ты черт! Коноплю на лапти и рубахи сеяла моя родина, а получила такие всходы. И никто в мире ничего с ними не сделает - никакие ветры, никакие поветрия, никакие засухи, никакие пожары их не выжарят, не выдуют, не выветрят. Всякие-разные институты, проектные организации, Крайсельхозстрой, Мелиоводстрой, неисчислимые ПМК, Облколхозпроект, Трестсельснаб… Сам брат СЭВ - Совет Экономической Взаимопомощи - руку протянул моей родине: прислал завод-гранулятор из Польши, чтоб сохранять все витамины в травах для наших буренок. Я тискал своего годка, которому, по нашему детскому неразумению, когда-то несколько набок сбил нос, - давал тумаков, не помня себя от радости и любви:
- Да понимаете ли вы, что это такое, дорогой вы мой человек!
Занятый своим, Михаил Потапович стеснялся и краснел, переминался на стуле, тянул что-то о плане, что его, дескать, надо уже давать, и совсем не понимал моих чувств, стыдясь поднять глаза, говорил, что вот нужна подстанция, новая, что-де сдача завода затянулась, но если даже и форсировать сдачу, то все равно плана не будет, потому что на существующей энергии далеко не поедешь, завод будет работать вполсилы, и ее не хватит на полив трав ("Это на моей родине, на горе, полив трав!" - успевал я схватить из его объяснений), а мелиораторы уже ждут, все налажено и подготовлено, поэтому, хоть кричи, нужна новая подстанция, а ее то планировали, а то уже и не планируют…
- А без нее нам нельзя, - говорил растерянно Михаил Потапович и боялся поднять на меня разваренные свои глаза, чтобы окончательно не потерять свою надежду. Я точно бы парил над всем тем, что он говорил, в распирающей меня радости, ничего не понимал, не хотел, не в силах был понять и вникнуть в его заботы. Я тащил его, чтоб он показывал, что там такое за гранулятор из Польши: "Прямо не верится!" Михаил Потапович обреченно шел, угнувшись в своих чувствах, и не очень вдохновлялся, показывая мне тот самый голубой агрегат с витыми трубами, который я видел издали и называл про себя космическим, покряхтывал и покашливал в кулак, ожидая уже безнадежно, что будет дальше.
- Вот это да-ааа! - ликовал я. - Что развернулось на моем Труболете! Как повернулось все! - И опять любяще обнимал Михаила Потаповича. - Ну, вы молодцы, ей-богу!
Михаил Потапович уже смотрел себе под ноги и едва поднимал, чтобы показывать, толстые, налившиеся слабостью руки, окончательно растеряв надежду и веру в меня, и если и взглядывал мне в лицо, то пугливый, скачущий его взгляд выражал примерно следующее: "А говорили - ооо! Вот приедет, мол, он тут… А оно…" - И, переминаясь, краснел еще больше и морщился.
Нас окружили вслушивающиеся в его объяснения и в неудержимые мои восторги наши земляки. И я мало-помалу начал остывать и понимать, что то, что для меня было хлещущим через край восторгом и радостью, для него, для моего годка и земляка-инженера, было обычной повседневностью, привычной работой, известным до мельчайших подробностей и порядком потрепавшим его делом, которое тормозили и перекашивали не зависящие от него обстоятельства и неожиданности. И я стал вслушиваться, навостряясь вниманием, жадно, ревниво и требовательно. Я уловил мысль задним числом, спросил:
- Значит, завод должен уже работать?
- Он уже должен давать полный план, - сказал раздраженно Михаил Потапович, - а его только монтируют. Но даже если форсировать сдачу, то… А вот и Алексей Алексеевич, - как-то еще больше упав духом, сказал Михаил Потапович, сумрачно и растерянно глянув на вылазившего из оранжево-красного "Москвича" сухого и белого как ковыль Алексея Алексеевича Архипова, которого я тоже знал по Отрадной: он работал в производственном управлении и не раз выступал по районному радио, которым я "командовал" в ту пору.
Я поздоровался с директором, повернулся к Михаилу Потаповичу, видя его разочарование и враз наполняясь всем тем, что он мне говорил, и еще больше поражаясь:
- А когда он должен был уже работать?
- В прошлом году еще, - сумрачно и со вздохом отвечал Михаил Потапович, и директор кивал в подтверждение мелкими, стиснутыми заботами и забеганностью кивками. - Еще в прошлом году должен давать план, а как видите…
И я вдруг ярко услышал все, о чем он мне столько толковал, мгновенно остыл.
- Вы уж меня простите.
- Да мы тебя понимаем, Ванюшка!
Михаил Потапович поднял на меня глаза. Я спросил:
- А монтирует кто?
- Да вот, - оживившись от моей взволнованной ясности и от движений и криков труболетовцев, посветлевшим лицом показал Михаил Потапович, - вот у нас главный строитель…
20
Шагах в трех от нас, у голубого агрегата, уже давно, вытирая руки паклей, поджидал рослый, современного склада, вежливый молодой человек в красиво сидевшей на нем спецовке, обладавший обаятельно-женственным и вместе с тем по-современному спортивно-мужественным лицом и нежно-васильковыми глазами, раздвигавшимися, когда к нему обращались. Вежливо-нежно и при этом не теряя какого-то целомудренного достоинства, молодой человек назвал себя, пожимая руку: "Вербников". После вопроса отдельно сказал имя и отчество: "Николай Васильевич". И так же отдельно, после вопроса, назвал должность: "Прораб строительного участка".
- Главный строитель Труболета, - сказал Михаил Потапович с улыбкой, и эти слова пришлись мне по душе. Но молодой человек никак на них не прореагировал, все так же смотрел с удивительным своим достоинством и поразительно удивительным вниманием, от которого у него так же прекрасно расширялись и лучились васильковые его глаза.
- Вот он какой, главный строитель Труболета! А почему же не укладываетесь в сроки, товарищ строитель?
Он и на мои слова никак не прореагировал, а смотрел все с тем же разительно голубым достоинством, освещавшим его и нас.
- Я здесь всего полтора месяца. И монтаж мы уже заканчиваем:
- Да, он молодец, - сказал Михаил Потапович. Директор кивал, подтверждая: да, мол, этот не подводит. Молодой человек продолжал:
- Затянул генподрядчик. Мы наверстываем.
Ковыльно-белый и сухой директор и оживившийся Михаил Потапович кивали, а я как-то вдруг полюбил васильковоглазого строителя.
- А генподрядчик кто?
Он навел на меня глаза:
- МСО. МСО делала фундамент под завод.
- А! Карнаухов! - воскликнул я. "Ну, я так и знал!" - Юлий Феоктистович! Мой давний приятель!
- Да, ваш давний приятель, - все с тем же достоинством сказал молодой человек, и я видел, по его расширившимся, прямо смотревшим глазам, что он читал мои очерки и статьи об Отрадненской межколхозной строительной организации. - На полгода затянули сроки, а как сделали? - И он показал на фундамент: - Агрегат совершенно не центруется.
В нескольких местах многие части агрегата на метр-полтора свисали с фундамента, в других - на метр-полтора простирался гуляющий фундамент.
- Как так можно делать?
- Так они нам и склад сделали без вентилятора! - выкрикнула среди женщин Пащенчиха.
- Да цыть ты, ну тебя! - одернули, ее товарки. - Слушай ото!
Но Преграденская никого не хотела понимать. Преграденская кричала, размахивая руками:
- Протяни их за все! А за вентилятор - в первую очередь!
- Подожди ты со своим вентилятором! - накричал на нее грозный, с дремучими зарослями на руках и широкой груди шофер, вылезший из грозного, неизвестной мне марки самосвала, ставшего напротив. Он прикурил у кого-то и, пользуясь заминкой, продолжал грозно: - Зима на носу, овчарников черт-ма, старые град разрушил, мастерские вон не готовы, негде будет поставить, магазина нет, а ей вентилятор! Приделать бы его тебе…
На такую деликатность Преграденская нисколько не обиделась, напротив, была даже счастлива от такого внимания к ней и ликующе отплатила шоферу той же монетой:
- Тебе бы его поставить, чтоб оборачивался скорее от комбайна! - И, получив одобрение засмеявшихся подруг, крикнула, напористо-счастливая: - Вентилятор - главное! Никого не слушай, только меня!
- Ты смотри! - поразился шофер.
- А вот и смотри! - крикнула Пащенчиха.
Я спросил, обращаясь к директору и инженеру:
- Как же у вас так получается, земляки? Склад приняли негодным… фундамент…
- А что делать? - сказал Михаил Потапович, став опять как бурак, и перемялся по-гусиному. Директор глянул на фундамент страдающе; мелко, загнанно кивал: да, такая, мол, петрушка. - Производство не остановишь!
- Но вы же заказчики!
Директор вздохнул и кивал сухим ковылем:
- Мы! мы! А что мы сделаем?
- Требуйте, чтобы строили, как надо!
- Правильно! Пусть требуют! - кричала Пащенчиха, выступая, но ее опять одернули:
- Слушай!
- А мы и не принимаем, - сказал Михаил Потапович, скользнув глазами в землю. - Мы требуем!
Директор загнанно кивал, ковыльно блеская белыми своими волосами и бровями. И вдруг сказал:
- Тут такая петрушка: мы еще ничего не приняли!
- Не приняли, а… - Я растерянно показал в сторону склада. И показал на завод: - И вот…
- А что делать? - говорил красный Михаил Потапович. - Ячмень подошел, его куда-то надо было девать! Овес подошел, его тоже куда-то надо было девать! Вот-вот пшеница пойдет, ее тоже куда-то надо девать!
Директор, кивая, разжал губы:
- В прошлом году у нас несколько тонн унесло в яр. - И показал на ерик под Иногородней и на яр. - В прошлом году тоже град был. Такая петрушка. У нас каждый год град.
Михаил Потапович мотнул толстой своей рукой на агрегат:
- И по гранулам план! Мы, конечно, требуем, чтоб переделали. Но надо уже давать гранулы!
- Да по всему план! - вдруг энергично сказал ковыльно-белый директор. - И по гранулам. И по шерсти. И по пшенице. И по ячменю.
- А они этим и пользуются, строители, что у нас план! - сказал возбужденный Михаил Потапович, и в ту же секунду над Казачьей, над которой планерно кружили коршуны, платочком распустилось взвившееся свистящее облачко. И такие же платочки почти разом раскрылись по всей степи за Урупом: чуть ближе Удобной (там, я знал, строится крупнейший комплекс по откорму крупного рогатого скота), где-то над Передовой (там строятся комплексы по откорму овец), около Спокойной. И тотчас, как проснувшийся и вспомнивший, что у него бездна дел, богатырь, завздыхал, раздышиваясь и откашливаясь от заспанной устали, пневматический молот: "Уф-фу! Ух! План! Фу, план, план, план!" Поднявшиеся в степи свистки слились в один, волнующий, будоражащий, подстегивающий, тягостно-тревожный свист и потом растворились, стаяли в голубом просторе над Предгорьем вместе с пропавшими облачками. Пневматический молот, откашлявшись и отфыркавшись, разошелся во всю мощь и сотрясал вокруг все, добивая до снеговых гор и до Эльбруса: "В пух! В трах! Все! Все! Все - план!" Коршуны над Казачьей упруго развернулись в дрожащей сини: один, сложив крылья, камнем пошел вниз - либо на подворье Липченка, либо на подворье Швеца; другой как бы нехотя, но хозяйственно отрулил в сторону кладбища и тут же сорвался в яростное пике; третий надменно кружил над стройкой Труболета и накренивался то на левое крыло, то на правое, высматривая что-то. Труболетовцы широким веером расходились по своим рабочим местам - лезли на леса, садились в кабины, спрыгивали в траншеи, плевали на руки и брали лопаты, ключи, баранки, рычаги, опускали черные очки в предохранительных масках перед газосварочной вспышкой. Преграденская оглядывалась, кричала:
- Ванюшка! Вентилятор - главное!
21
И уже все делали прежнее свое дело, изредка поднимая улыбки, подмигивая. Надел парусиновые рукавицы и стал привинчивать какую-то рейку на "космическом" агрегате и голубоглазый главный строитель Труболета. Я сказал в предчувствии новых перипетий и забот, которые уже фактически навалились на меня:
- Да, дорогие земляки, тут нельзя не вмешаться!
- Главное - нам бы подстанцию! - воскликнул Михаил Потапович и, как бы стесняясь за свое разочарование во мне, переминался уже от нетерпения. - Мы где только не были! Всюду поотказывали…
Ковыльно-белый и гибкий директор только кивал: "Да, главное - подстанция!"
- Кто поедет со мной?
- Да все равно, - сказал Михаил Потапович, страшно желая ехать и действовать. Но, глянув в сторону разъярившегося в своей работе пневматического молота, куда подъехал грузовик с прицепом; полным свай, засуетился и покраснел от досады: - Нет, наверное, езжайте вы, Алексей Алексеевич. Мне надо проследить. Ну, ни пуха! - сказал он, сжав кулак у мясистой своей груди, и, смешно мотыляясь по-гусиному, побежал к машине с прицепом, что-то крича и показывая толстыми своими руками распрямившемуся на подножке мозглявому водителю в пилотке и красной майке.
Директор мелко и светло кивал, искрясь улыбкой и поглядывая в окошко "Москвича", который проворно и легко взмывал по катавалам, на подъем Ставропольского плато, в объезд Майского (как мы когда-то ходили в школу с Любой Сгарской, когда хотели побыть одни). И вдруг, перестав кивать, сказал неожиданно и вдохновенно:
- Давайте я отсюда покажу вам Труболет, каким он будет. Отсюда все так видно. Раз такая петрушка.
Мальчонкой я и сам любовался с этого возвышения, на которое мы поднялись, перспективой родины, когда пас овец с дядей Федей и его напарниками и когда пас телят с Захаркой Калужным: отсюда Приурупье видно до самых снеговых гор как на ладони. Сгорбленный от давней работы за рулем, молчаливый водитель остановил машину, не дожидаясь приказа. Алексей Алексеевич так и сверкал вдохновением - откуда оно у него и бралось! - перед открывшейся картиной родной сторонушки. Я никогда не устаю смотреть с горы на свою родину; и она всегда разная, как море. Теперь она была видна километров на пятьдесят и больше - в голубой, дымке июльского марева, и Уруп блескал на ней чуть ли не до Эльбруса и чуть видных над голубой дымкой снеговых гор, и рафинадно искрились и вспыхивали а зеленой опушке садов родные станицы - Отрадная, Удобная, Передовая… Дальше и правей - Спокойная, Надежная, Бесстрашная… Еще правее, уже как смотреть на Армавир, - Веселый, Дружелюбный, Бесскорбная… Да, сколько раз я смотрю с горы на свою родину с такими чудными, единственными в мире названиями хуторов и станиц и никогда не уставу смотреть!
Алексей Алексеевич загорался, как поэт:
- Вот, как ведет высоковольтная линия, пойдет к Урупу и наша Красная.
- Это самые Черемушки? Мне показывали.
- Но отсюда смотреть - прямо дух захватывает, - загорался Алексей Алексеевич, - так и полетел бы, такая петрушка! А вон наш завод. Левее - мастерские. Ближе, где машины и тракторы, гараж.
- А то что за крылья? На Жандармовке?
- Это поливной агрегат. Мелиораторы уже все подготовили для полива. - И он опять сделался ковыльным, стиснутый заботами директора. - И мы залужили катавалы, засеяли травосмесями. Такая петрушка.
"Вон почему все кажется таким зеленым!"
- А это что за квадраты? У Казачьей. И вот ближе. Здесь курник когда-то стоял.
- Все фундаменты. Овчарники заложили. Такая петрушка.
- А почему же не строите? - Я вспомнил, что кричал грозный водитель самосвала. - Зима-то идет.
- Да вот же! - опять ковыльно закивал директор. - Фундамент залили и на этом успокоились. А объекты сдаточные. Такая петрушка. - Он кивал, и папиросы выпрыгивали у него из пачки, которую он держал. Прикуривал долго, теряя и ломая спички, и прикурил от спички, поднесенной его молчаливым шофером.
- В редакцию!
22
- О, Иван Николаевич! Заходи! - встречали меня в новом, типовом здании районки старые мои друзья-журналисты. - Ну, брат, ты дал!
- По-арочному Краснодар, хлопцы. - Я прошел, как обычно, в сельхозотдел, к Максимовичу, куда следом набилась журналистская братва. Я звонил, они глядели, радовались, обсуждали.
- "Царька" нашего как ветром сдуло! - смеялся Максимович, оторвавшись от разбросанных перед ним листов.
- Так он вынырнул в другом районе! Ты что, не знаешь, дед? - удивленно негодуя, проговорил Коля Ляшенко, которого в редакции прозвали Гигантом за количество "выдаваемых на-гора" строк.
- "Царек" не пропадет. У него же… - почти шепотом сказал Коля Сосин и выглянул за дверь, отворив ее потихоньку и оставляя в кабинете только вытянутую ногу, а потом плотно и чрезвычайно осторожно затворил ее.
- У него, брат, сила! - договорил за него Максимович. - Этот, брат, вынырнет всегда. Но ты, Николаевич, набросал кой-кому огоньку за пазуху! - по обыкновению тараща глаза, смеялся Максимович, нацеливаясь брать очередной лист.
- Ну, а насчет хуторов ты, Николаевич, подзагнул, - как всегда, нетерпеливо и завистливо выразил свой заскорузлый скептицизм в отношении моих, каких бы то ни было, позиций Виталий Дельцев и подкатил черные, калмыцкого разреза, мстительно-злые свои глаза. - Хутора не отстаивать надо, а уничтожать.
- Ну, ты тоже брось - уничтожать! - потихоньку и оглядываясь, возразил ему Коля Сосин и опять, с чрезвычайной осторожностью открыв дверь, выглянул в коридор, отставляя ногу в кабинет, и осторожно, точно заминированную, закрыл. - Мы уже доуничтожались…
- Ну, если не уничтожать, то забывать, - подкатив глаза и раскачиваясь на скрипучих носках, сказал самоуверенный Дельцев. - Хутора - это прошлое, вчерашний день.
- Так вот же Труболет показывает, вчерашний это день или сегодняшний, - засмеялся Максимович, нацеливаясь в чернильницу ручкой.
- Да, Труболет же показывает! - не то испуганно, не то восторженно поддакнул ему Коля Сосин несколько громче, но опять выглянул за дверь, вытянув ногу. Дельцев подкатил глаза и поднял чингисхановские свои брови:
- Ну, насчет Труболета еще подождите. Там почти еще никто не строится. Так, один-два. Я каждый день там бываю, знаю. (Он работает редактором радиовещания.) Так что насчет Труболета еще подождите делать выводы.
- Чего же ждать? - смеялся Максимович, радостно тараща глаза. - Труболет ожил. Там такая стройка! Уже всем ясно: Труболет живет!
- Ну, ожил, живет. Насчет этого никто не спорит. А убытки какие? Вы меня извините! Они уже в долгах! А оправдает ли он себя вообще - вот вопрос!
- Ты брось так ставить вопрос: нужен или не нужен? оправдает или не оправдает? - сказал громче Сосин и опять, вздрогнув, осторожно отворил дверь и повыглядывал во все стороны, водя вытянутой ногой в кабинете. - Если так ставить вопрос, - сказал он, притворив дверь, - то можно докатиться и до таких вопросов: нужна или не нужна Отрадная?.. - И опять выглянул, поводив ногой. - Ты брось так ставить вопрос!
Занятый своим, я, однако, зачерпывал и впитывал разговор моих земляков и собратьев по перу. Краснодар дали почти в ту же секунду. Я сказал, что через пару дней привезу материал, чтобы имели в виду, подробности на месте… Карнаухов был в Спокойной. За него остался главный инженер Гайдай. Гайдай сначала не только не хотел встретиться, а и брать трубку, но, услышав: "Это тот самый!", тотчас подскочил, валяя стулья, что прекрасно было слышно в трубке. "На этот вопрос так не ответишь. Абсолютно точно. Это надо смотреть на месте. Я сейчас подскочу. Где… Сейчас подскочу". Я встал и дружески хлопнул Дельцева по плечу:
- Слепой сказал: побачимо!
- Так курс же! Я насчет курса!
"Какие они все одинаковые: насчет!.. какая будет прибыль? оправдает или не оправдает?.." - Я брезгливо глядел мимо него, сказал: