- Хорошо, - неохотно сказал я, потому что ничего другого не оставалось. Потом, уже тверже, добавил: - Разумеется, я вам помогу.
Я накрыл ладонью ее руку, лежавшую на моем рукаве. Миссис Айрес вздохнула и благодарно опустила голову; лицо ее устало обмякло, обретя старческие черты. Она убрала свою руку.
- Вы думаете, Каролина согласится? - спросил я.
- Да, ради семьи, - просто ответила миссис Айрес. - Больше ничего не остается.
На сей раз она оказалась права. Вечером по телефону миссис Айрес сообщила, что инспектор Аллам переговорил с Бейкер-Хайдами и те, основательно поломавшись, обещали не подавать в суд, если собаку немедленно ликвидируют. В голосе ее слышалось безмерное облегчение, и я порадовался, что все уладилось, однако провел беспокойную ночь, думая о своем обещании и завтрашнем деле. Около трех часов я только-только начал соскальзывать в сон, но меня потревожил дверной звонок. Человек из окрестного поселка просил помочь его жене, у которой были трудные роды. Я оделся, и мы поехали; у роженицы, беременной первым ребенком, плод шел неправильно, я провозился с ней до половины седьмого. Младенец появился со следами моих щипцов, но здоровый и крикливый. К семи часам мужу надо было на работу; оставив мать и дитя под приглядом повитухи, я подбросил его до фермы. Посвистывая, новоиспеченный отец отправился в поля, счастливый тем, что у него сын, тогда как жены братьев "плодят одних мокрощелок".
Я был рад за него и ощущал легкую эйфорию, какая всегда возникает после бессонной ночи, завершившейся благополучным разрешением. Но затем я вспомнил о деле, которое ждало меня в Хандредс-Холле, и возбуждение угасло. Домой возвращаться было бессмысленно; проселком, бежавшим через лесок, я проехал к знакомой опушке возле заросшего пруда. Летом это живописное местечко служило прибежищем влюбленных парочек. Я запоздало вспомнил, что в войну здесь же произошло самоубийство; темная вода и синеватые мокрые деревья навевали тоску. Я выключил мотор. Было зябко; я остался в машине и лишь опустил стекло, закурив сигарету. Раньше я видел здесь цапель и чомг, резвящихся в брачных играх, однако сейчас пруд был пуст. Какая-то птица на ветке свистнула, потом еще раз, но ответа не получила. Начал сеять дождик; невесть откуда взявшийся ветерок кидал в меня каплями. Я отщелкнул окурок и торопливо поднял стекло.
В паре миль отсюда на дороге был съезд, который вел к западным парковым воротам Хандредс-Холла. Дождавшись восьми часов, я завел мотор и отправился к Айресам.
Замок и цепь с ворот уже сняли, я въехал беспрепятственно. В парке было светлее, чем на проселке, но маячивший в рассветных сумерках дом выглядел огромным мрачным кубом. Я знал, что семейство встает рано, и дым из каминных труб это подтвердил. По гравию, хрустевшему под покрышками, я обогнул дом и увидел, что в окне возле парадной двери вспыхнул свет.
Бледная миссис Айрес открыла мне дверь, не дожидаясь звонка.
- Я не слишком рано? - спросил я.
Она покачала головой:
- Не имеет значения. Родерик уже на ферме, и вряд ли кто из нас этой ночью заснул. Судя по вашему виду, вы тоже не спали. Надеюсь, никто не умер?
- Роды.
- Благополучные?
- Да, мать и ребенок живы… Где Каролина?
- Наверху, с Плутом. Думаю, она слышала, как вы подъехали.
- Вы ей сказали? Она знает, зачем я здесь?
- Знает.
- Как она это восприняла?
Миссис Айрес опять покачала головой, но ничего не сказала. Она проводила меня в малую гостиную, где в камине потрескивали занимавшиеся огнем поленья. Потом ушла и вернулась с подносом, на котором были чай, хлеб и холодный бекон. Пока я ел, она сидела рядом, но сама ни к чему не притронулась. Ее роль служанки лишь добавила мне неловкости. Покончив с завтраком, я не рассиживался, но взял свой саквояж и проследовал за миссис Айрес в вестибюль, а затем поднялся на второй этаж.
Она оставила меня возле спальни Каролины. Дверь была приотворена, но я все равно постучал и, не получив ответа, вошел в большую симпатичную комнату со стенами в светлых панелях и узкой кроватью под балдахином. Однако все в ней заметно обветшало: полог выцвел, дорожки протерлись, сквозь облупившуюся белую краску проглядывали серые половицы. В комнате было два окна с подъемными рамами; возле одного из них на неком подобии оттоманки сидела Каролина, а Плут пристроился рядом, положив голову на ее колени. Когда я вошел, он радостно ощерился и застучал хвостом по полу. Каролина молча смотрела в окно.
- Явились ни свет ни заря, - наконец сказала она.
- Я был у пациентки. Лучше уж сейчас, чем дотянуть до того, что полиция пришлет своего человека. Вы же не хотите, чтобы это сделал посторонний?
Каролина взглянула на меня, вид у нее был скверный: бледная, нечесаная, опухшие глаза покраснели от слез и бессонницы.
- Почему все об этом говорят как о чем-то будничном и разумном?
- Полно, Каролина. Вы же понимаете: так надо.
- Лишь потому, что кто-то так сказал! Это все равно что… призыв на войну. С какой стати? Это не моя война.
- Та девочка…
- Можно было судиться и выиграть дело. Мистер Хептон говорил, есть шанс. Мать не дала даже попробовать.
- А судебные издержки? Подумайте хотя бы о них.
- Как-нибудь я бы нашла деньги.
- Тогда подумайте о том внимании, какое вы привлечете. Как это будет выглядеть? Пострадал ребенок, а вы пытаетесь себя обелить. Это сочтут неприличным.
Каролина раздраженно дернула головой:
- Да бог с ним, с этим вниманием! Это беспокоит только мать, она боится, что все узнают, какие мы нищие. Что до приличий… нынче это уже никого не волнует.
- Вашей семье пришлось многое вынести. Ваш брат…
- О да, мой брат! Давайте все о нем подумаем! Словно мы заняты чем-то другим… Ведь он мог воспротивиться. А он ничего не сделал, совсем ничего!
Прежде она лишь шутливо журила брата, и сейчас я даже опешил от ее ярости. Однако глаза ее еще больше покраснели, а голос дрожал - она понимала, что иного выхода нет. Каролина вновь отвернулась к окну. Помолчав, я мягко сказал:
- Крепитесь, Каролина. Мне очень жаль… Может, я займусь им?
- Господи! - Она закрыла глаза.
- Каролина, он старый.
- Разве от этого легче?
- Обещаю, он не будет мучиться.
Еще секунду она не двигалась, потом обмякла и глубоко вздохнула, словно изливая всю свою горечь.
- Забирайте. Раз все ушло, зачем ему оставаться. Я устала с этим бороться.
Голос ее был бесцветен, а я наконец-то понял, что неверно о ней судил: за ее упрямством скрывалась боль от многих иных утрат. Каролина гладила Плута по голове; пес догадался, что говорят о нем, и расслышал отчаяние в голосе хозяйки. Он посмотрел на нее доверчиво и встревоженно, а затем положил ей на колени передние лапы и потянулся мордой к ее лицу.
- Ты дуралей! - Каролина позволила себя лизнуть и отпихнула его. - Иди к доктору, не понимаешь, что ли?
- Мне… здесь? - спросил я.
- Нет, я не хочу этого видеть. Отведите его куда-нибудь. Иди, Плут. - Она грубовато подтолкнула пса, и тот свалился на пол. - Ну же, глупая собака! - Пес мешкал. - Говорю же, тебя доктор зовет. Иди!
Напоследок взглянув на Каролину, Плут послушно подошел ко мне; я вывел его из комнаты и осторожно прикрыл за собой дверь. Мы спустились в кухню и прошли в буфетную, где я велел ему лечь на старый коврик. Плут удивился, потому что вход сюда ему был заказан, но он чувствовал неспокойную обстановку в доме и, видимо, догадывался, что сам тому причиной. Что творится в его голове? - подумал я. Вспоминает ли он тот вечер, понимает ли, что натворил, чувствует ли свою вину и угрызения совести? Я посмотрел ему в глаза, но прочел в них только удивление; потом я достал из саквояжа, что требовалось, и погладил пса по голове.
- Натворил ты дел, псина, - повторил я то, что однажды уже сказал ему. - Ну, ничего. Ты хорошая собака.
Бормоча всякую чепуху, я подхватил его под грудь; когда укол сработал, он обмяк на моей руке, и я почувствовал, как засбоило, а потом остановилось его сердце.
Миссис Айрес сказала, что Барретт похоронит пса; я накрыл его ковриком, вымыл руки и прошел в кухню, где увидел миссис Бэйзли. Она только что пришла и надевала фартук. Узнав, зачем я здесь, служанка огорченно покачала головой:
- Вот жалость-то! Без этого старого прохвоста в доме будет как-то не так. Нет, ну надо же, доктор! Я ж его сызмальства знаю и голову даю на отсечение, что злости в нем как в божьей коровке. Да я б с ним внука спокойно оставила!
- Я бы тоже, если б он у меня был, - печально усмехнулся я.
Но передо мной был стол, напоминавший о том ужасном вечере. А еще в кухне была Бетти, которую я не заметил. Скрытая входной дверью, она складывала высушенные посудные полотенца. Девочка как-то странно дергалась, узенькие плечи ее тряслись, но я не сразу понял, что она плачет. Заметив мой взгляд, Бетти залилась в три ручья, а потом вдруг выговорила с изумившей меня яростью:
- Бедный старый пес! Все на него набросились, а он не виноват! Это нечестно!
Голос ее осекся; миссис Бэйзли ее обняла.
- Ну-ну-ну, - приговаривала она, неуклюже похлопывая Бетти по спине. - Видали, как мы расстроились, доктор? Прям не знаем, что к чему. Втемяшилось нам, будто… как и сказать-то… - Служанка смущенно замялась. - Она думает, что беда-то с девчушкой не просто так случилась.
- Не просто так? Что это значит?
Бетти уткнулась в плечо миссис Бэйзли, но теперь подняла голову:
- А то, что в доме живет плохое, вот что! Оно творит зло!
На секунду я онемел, потом встряхнулся и растер лицо.
- Ох, Бетти!
- Это правда! Я его чую!
Девчонку слегка колотило, но ее округлившиеся серые глаза упорно смотрели то на меня, то на миссис Бэйзли. Как уже было прежде, мне показалось, что втайне она рада всей этой суете и вниманию к себе.
- Ладно, мы все устали и расстроены, - чуть раздраженно сказал я.
- Усталость тут ни при чем!
- Хватит! - оборвал я ее. - Сама понимаешь, это чистой воды глупость. Дом большой и пустынный, но пора уже к этому привыкнуть.
- Я привыкла! Дело не в том!
- Все это чепуха. Нет тут ничего плохого, никакой чертовщины. С бедной девочкой произошел несчастный случай, только и всего.
- Никакой не случай! Это плохое куснуло или… науськало Плута.
- Ты слышала чей-то шепот?
- Нет, - неохотно ответила Бетти.
- Я тоже не слышал. На вечере была толпа людей, но никто ничего не слышал. Миссис Бэйзли, вы замечали какие-нибудь признаки "плохого", о котором говорит Бетти?
- Нет, доктор, - покачала головой служанка. - Вовсе не видала ничего странного.
- Давно вы здесь служите?
- Да уж почти десять лет.
- Вот, пожалуйста. - Я взглянул на Бетти. - Убедилась?
- Ничего не убедилась! Если она его не видала, это не значит, что его нет. Может, оно тут… недавно.
- Господи ты боже мой! Ну все, довольно, утри глаза и будь хорошей девочкой. Не вздумай что-нибудь сказать миссис Айрес или мисс Каролине. Только этого им сейчас не хватало. Надо ценить их доброту. Помнишь, летом ты прихворнула и они сразу послали за мной?
Поняв намек, Бетти покраснела, но еще больше набычилась и прошептала:
- Здесь живет плохое! Живет!
Потом она вновь уткнулась в плечо миссис Бэйзли и горько заплакала.
5
Неудивительно, что жизнь в Хандредс-Холле сильно переменилась, став унылой и печальной; надо было привыкать к отсутствию Плута. Смеркалось по-осеннему рано, но и без того дом казался темным и безжизненным, потому что в нем уже не было добродушного пса, бродившего по комнатам. Наши с Родом еженедельные сеансы продолжались; я почти по-свойски входил в дом и порой ловил себя на том, что прислушиваюсь, не раздастся ли стук собачьих когтей по полу. Или же тень в углу покажется Плутом, и тогда кольнет боль мучительных воспоминаний.
Я поделился этим с миссис Айрес, и она сказала, что как-то в дождливый день стояла в вестибюле и отчетливо услышала наверху топотанье собачьих лап. Звук был настолько четким, что она боязливо поднялась на второй этаж и увидела: дождевые капли стучат по искореженной водосточной трубе. Нечто подобное происходило и с миссис Бэйзли. На днях она привычно наварила собачьей еды и поставила миску возле кухонной двери; через полчаса удивилась, что пес все не идет, а потом расплакалась, вспомнив, что его больше нет.
- И вот чего странно, - рассказывала миссис Бэйзли. - Я ить почему это сделала - услыхала, как он спускается по лестнице. Вы ж помните, он кряхтел, точно старик. Вот, ей-богу, слыхала!
Что до Каролины - не знаю, часто ли ей мерещился стук его когтей или сам он в темном углу. Она велела Барретту выкопать могилу в той части парка, где под старинными мраморными надгробиями покоились прежние любимцы семьи. Потом совершила скорбный обход дома и выбросила все миски и подстилки, для удобства пса разложенные во многих комнатах. Однако меня тревожила основательность, с какой она закупоривала собственную печаль. В свой следующий визит после того злосчастного утра, когда я усыпил Плута, я счел непременным разыскать Каролину, чтобы снять горький осадок от нашего последнего разговора. Я справился о ее самочувствии, и она отрывисто ответила:
- Я здорова. - Голос ее был тускл. - Ведь все уже сделано, правда? Простите за грубость в прошлый раз. Я понимаю, вы не виноваты. Теперь все позади. Взгляните, вчера я нашла это в верхних комнатах… - Она показала какую-то древнюю безделушку, завалявшуюся в комоде; о Плуте больше не говорила.
Я недостаточно хорошо ее знал, чтобы лезть с расспросами, но переговорил с ее матерью, которая была уверена, что дочь "сама оправится".
- Даже девочкой Каролина не выказывала своих чувств, - вздохнула миссис Айрес. - Она невероятно благоразумна. Вот почему я вызвала ее, когда Родерика ранили. Знаете, она проявила себя великолепной сиделкой… Вы слышали новость? Утром к нам заглянула миссис Росситер и сообщила, что Бейкер-Хайды уезжают. Они увозят девочку в Лондон, прислуга отчалит на следующей неделе. Бедный Стэндиш, опять его закроют и выставят на продажу. Думаю, все к лучшему. Представляете, если б кто-нибудь из нас столкнулся с этой семейкой в Лидкоте или Лемингтоне?
Новость утешала. Перспектива постоянных встреч с Бейкер-Хайдами грела меня не больше, чем миссис Айрес. Еще радовало, что местные газеты наконец-то потеряли интерес к этой истории. Правда, сплетни еще курсировали, да временами кто-нибудь из пациентов или коллег, знавших о моем небольшом участии в происшествии, пытался поднять эту тему, но я быстренько ее сворачивал, и разговор угасал.
Однако Каролина меня тревожила. Проезжая через парк, иногда я видел ее, но теперь, когда рядом с ней не было Плута, она казалась ужасно одинокой. Если я останавливался, она охотно со мной болтала, все было почти как прежде. Выглядела она по-всегдашнему крепкой и здоровой. Вот только лицо иногда выдавало пережитое за последние недели - казалось, оно стало еще грубее и некрасивее, словно вместе с собакой ушли остатки ее молодости и оптимизма.
Наступил ноябрь. Как-то на одном сеансе я спросил Родерика:
- Каролина делится с вами своими переживаниями?
Нахмурившись, он покачал головой:
- Она не очень-то к этому расположена.
- А вы не пробовали ее разговорить?
Родерик еще больше нахмурился:
- Наверное, попытаться можно, да как-то все времени нет.
- Нет времени на сестру? - хмыкнул я.
Он смолчал, а я с тревогой отметил, как потемнело его лицо. Родерик отвернулся, словно боясь о чем-то проговориться. Вообще-то теперь он меня беспокоил не меньше Каролины. Понятно, что для нее не прошла бесследно вся эта история с Бейкер-Хайдами, но меня удивляло, что она и его так подкосила. Дело не в том, что он с головой уходил в работу и был замкнут - это тянулось уже давно. Было еще что-то; я чувствовал, его тяготит какой-то секрет или даже страх.
Я помнил, в каком состоянии мать застала его в вечер приема. Видимо, тогда-то все и началось. Несколько раз я пытался об этом заговорить, но он отмалчивался или менял тему. Может, надо было оставить его в покое. У меня своих забот хватало: холод принес с собой обычные простуды, вызовы шли один за другим. Но чутье мне подсказывало, что пускать дело на самотек нельзя, и, кроме того, я чувствовал себя в ответе за семейство, чего еще совсем недавно не было. И вот, приладив электроды, я запустил машину и прямиком выложил все свои тревоги.
Его отклик меня ошеломил.
- Стало быть, вот так маменька хранит секреты? - Родерик раздраженно заерзал в кресле. - Что ж, этого следовало ожидать. Что она вам наговорила? Мол, застала меня в панике?
- Вы ее встревожили.
- Господи! Просто не хотел появляться на дурацком приеме! Голова раскалывалась. Я выпил и лег спать. Это преступление?
- Конечно нет. Только в ее изложении…
- Боже ты мой! Она преувеличивает! Вечно что-нибудь выдумает! А вот то, что творится под носом… Все, хватит. Если она считает, что я вот-вот свихнусь, бог с ней. Она не понимает. Никто не понимает. Если б вы только знали…
Он смолк. Опешив от его горячности, я спросил:
- Знали - что?
Было видно, что его подмывает рассказать, но, поборов себя, он ответил:
- Ничего.
Потом нагнулся и сдернул с ноги электроды:
- С этим тоже хватит. Я устал. Толку никакого.
Выскочившие из гнезд провода упали на пол. Родерик сбросил резинки и, не опуская штанину, босиком прошел к столу. На меня он не смотрел.
Предоставив ему дуться, я упаковал машину. На следующей неделе Родерик извинился; казалось, он совсем успокоился, и сеанс прошел гладко. Но к моему очередному визиту опять что-то произошло: переносицу его украшала ссадина, а скулу - здоровенный синяк.
- Не делайте такие глаза, - сказал Родерик. - Все утро сестра гонялась за мной, чтобы приложить кусок сала и бог знает что еще.
Каролина была в его комнате - видимо, дожидалась меня; я подошел к Родерику и развернул его к свету.
- Что случилось?
- Полная глупость, даже неудобно рассказывать. - Он раздраженно высвободился из моих рук. - Ночью пошкандыбал в туалет, а какой-то дурак - то есть я - дверь в комнату оставил нараспашку, вот я и впечатался.
- Он грохнулся без чувств, - сказала Каролина. - И только благодаря Бетти не задохнулся или еще что.
- Ерунда! - буркнул Родерик. - Я сознания не терял.
- Ну да! Лежал как бревно, доктор. А перед тем так вскрикнул, что Бетти проснулась. Бедняжка решила, что нас грабят. Она прокралась наверх, увидела распростертого хозяина и, вот умница, помчалась ко мне. Когда я прибежала, он все еще был в отключке.
- Не слушайте ее, доктор, - нахмурился Родерик. - Она преувеличивает.
- Сам знаешь, что нет, - ответила Каролина. - Мы сбрызнули его водой, чтобы привести в чувство, так он вместо благодарности нас облаял и потребовал оставить его в покое…
- Ладно, ты доказала, что я идиот. По-моему, я сам тебе в этом признался. Теперь можно закончить тему?
Тон его был резок. На секунду Каролина растерялась, но, справившись с собой, заговорила о чем-то другом. Родерик пребывал в угрюмом молчании, а затем впервые наотрез отказался от сеанса, повторив, что устал и толку нет.
- Но это неправда, Род! - изумилась его сестра.