Она, побежденная, отступает.
– Вчера ночью, пусть и ненадолго, я была счастлива. По-настоящему счастлива. Уже и не вспомню, когда испытывала подобное.
– Прости меня. Я люблю тебя, но здесь кроется огромный конфликт интересов.
Она вскидывает голову.
– Любишь меня?
– Что? – Мои щеки тут же начинают гореть. – Ничего подобного я не говорил.
– Нет, сказал. Я слышала.
– Я сказал: "любил бы".
– Нет, – отвечает Сейдж, и ее губы расплываются в улыбке. – Ты сказал по-другому.
Неужели? Я так устал, что не знаю, какие глупости слетают у меня с языка. Наверное, потому и не могу скрывать своих истинных чувств к Сейдж Зингер. И эти чувства меня пугают.
Она кладет руки мне на грудь.
– А если я скажу, что надену микрофон, только если ты вернешься со мной в постель?
– Это шантаж.
Сейдж сияет. Пожимает плечами.
Легко сказать, что будешь поступать только правильно и никогда не совершишь ошибки, но если оказываешься в подобных ситуациях, то понимаешь, что не существует черного и белого. Есть только оттенки серого.
Я замираю в нерешительности. Но всего на секунду. Потом обхватываю Сейдж за талию и беру на руки.
– Чего не сделаешь ради отчизны, – говорю я.
В тюрьму пробраться было непросто.
Сначала я испекла круассаны: горьковатый вкус миндаля замаскировал вкус крысиной отравы, которую я туда подмешала. Я оставила угощение у двери, где стоял стражник, – охранял Алекса до завтрашнего утра.
Когда новый капитан караула, помощник Дамиана, будет истязать его до смерти.
Я взвизгнула, как попавшее в капкан животное, и заставила стражника открыть дверь, чтобы посмотреть, что за шум. Ничего не увидев, страж пожал плечами и взял корзинку со сдобой. Через полчаса он валялся на земле, дергаясь в предсмертных судорогах, с пеной у рта.
Никто, глядя на кусочек гальки у подножия скалы и щепку у обочины дороги, не найдет в них ничего необычного. Но если соединить их при определенных обстоятельствах, можно разжечь костер, который поглотит мир.
Да, я убила человека. А это означает, что мы стоили друг друга. Я бы с радостью гнила рядом с Алексом в камере, если бы могла оставаться рядом с ним.
Через окошко темницы я видела Алекса. Он сидел с закрытыми глазами, опираясь спиной о стену. От него только кожа да кости остались, после месяца ежедневных пыток он совсем истощал. Казалось, его мучители играют в своеобразную игру: когда же организм Алекса откажет? Но игры окончились, он должен был умереть.
Когда он услышал мои шаги, то встал. Я видела, каких усилий ему это стоило.
– Ты пришла, – выдохнул он, сплетая свои пальцы с моими через решетку.
– Получила твое послание.
– Я отправил его две недели назад. А до этого еще две недели приманивал птицу к подоконнику.
– Прости, – извинилась я.
Поломанные, покрытые шрамами руки Алекса крепко обняли меня.
– Пожалуйста, – шепнул он. – Выполни одну мою просьбу.
– Проси, что хочешь, – пообещала я.
– Убей меня.
Я глубоко вздохнула.
– Алекс, – сказала я…
Сейдж
Если бы мне еще месяц назад кто-то сказал, что я буду выполнять роль тайного агента ФБР, я бы рассмеялась ему в лицо.
С другой стороны, если бы мне сказали, что я влюблюсь в другого мужчину – не в Адама – я бы ответила, что собеседник сошел с ума. Лео без напоминания каждый раз просит соевое молоко, когда мы заказываем кофе. Открывает в душе воду, перед тем как выйти из ванной, чтобы вода была теплой, когда туда войду я. Он придерживает для меня дверь и не трогается с места, пока не удостоверится, что я пристегнута ремнем безопасности. Иногда у него бывает такое выражение лица, будто он все не может поверить, как ему повезло. Не знаю, кого он видит, когда смотрит на меня, но я хочу быть этой девушкой.
А мои шрамы? Я до сих пор вижу их, когда смотрюсь в зеркало. Но первое, что бросается в глаза, – это улыбка.
Я нервничаю перед записью разговора с Джозефом. Наконец после трех дней ожидания это должно случиться. Во-первых, мои сестры должны были закончить шиву. Во-вторых, Лео должен был получить разрешение на использование электронных средств прослушивания для проведения уголовной полицией Министерства юстиции спецоперации. В-третьих, Джозефа должны были выписать из больницы.
Именно я должна привезти его домой. А потом, надеюсь, я смогу заставить его признаться в убийстве Дары.
Лео руководил операцией из моего дома. После первой ночи, проведенной в гостинице, мы решили, что он из "Марриотт" переедет ко мне. Хотя я и готова была отразить нападки сестер, но мне даже не пришлось этого делать. Уже через десять минут Лео очаровал Пеппер и Саффрон рассказом о том, как одному известному автору триллеров удалось тайно добыть несколько страниц секретных материалов, а потом полностью отойти от реальности, чтобы создать бестселлер, который, хотя и изобилует неточностями, взлетел в верхние строки рейтинга "Нью-Йорк таймс".
– Я так и знала! – воскликнула Саффрон. – Мы читали его в нашем читательском клубе. Я как чувствовала, что быть не может, чтобы русский шпион с фальшивыми верительными грамотами просочился в Министерство юстиции!
– Откровенно говоря, это не самый большой ляп. А главный герой, тот, у которого целый шкаф костюмов "Армани"… Не может такого быть. Никогда! Только не на зарплату госслужащего, – сказал Лео.
Конечно, я не могла бы объяснить присутствие Лео – и присутствие Евы, если уж быть точной, – не рассказав сестрам о Джозефе. Удивительно, но ставки мои резко повышаются.
– Поверить не могу, что ты охотишься за нацистами, – сказала вчера Саффрон за нашим последним совместным ужином: завтра утром мои сестры уезжают в аэропорт и возвращаются к своим семьям. – Моя младшая сестра…
– Я, если честно, не охочусь за ними, – поправляю я. – Просто один свалился мне прямо на голову.
По совету Лео я дважды звонила Джозефу и, объясняя свое отсутствие, сказала правду: скоропостижно умерла близкая родственница, нужно было уладить семейные дела. Сообщила, что Ева по нему скучает; спросила, что говорят врачи о состоянии его здоровья, и пообещала уладить вопросы с выпиской.
– И тем не менее, – стоит на своем Пеппер, – мама с папой были бы счастливы. Особенно если вспомнить скандал, который ты закатила по поводу обряда бат-мицва.
– Тут дело не в религии, – попыталась я объяснить. – Дело в справедливости.
– Одно не исключает другого, – любезно добавляет Лео. И сразу же переводит разговор с обсуждения моей персоны на результаты последних выборов.
Необычная роскошь – знать, что кто-то готов тебя поддержать. В отличие от Адама, которого я перед всеми защищала, Лео без всяких усилий защищает меня. Он знает, что может меня расстроить, еще до того, как это происходит, и, словно супергерой, отводит мчащийся навстречу поезд, пока не произошла катастрофа.
Сегодня утром, когда Пеппер и Саффрон уезжали, я приготовила им в дорогу коробку шоколадных круассанов. Сестры целуют Лео на прощание, и я провожаю их до взятой напрокат машины. Пеппер крепко меня обнимает.
– Сейдж, не упусти этого нациста. Хочу узнать, чем все закончится. Ты мне позвонишь?
Насколько я помню, сестра впервые просит меня позвонить, а не высказывает критические замечания.
– Обязательно, – обещаю я.
Когда я возвращаюсь, Лео как раз закончил говорить по телефону.
– Мы можем взять машину по дороге в больницу. Потом, пока ты будешь забирать Джозефа… Сейдж, что с тобой?
– Начнем с того, что я не привыкла ладить с сестрами.
– Ты делаешь из них Сциллу и Харибду, – смеется Лео. – Они просто обыкновенные мамочки.
– Тебе легко говорить. Ты их очаровал.
– Я слышал, что умею очаровывать женщин семьи Зингер.
– Прекрасно, – отвечаю я. – В таком случае воспользуйся своей магией и загипнотизируй меня, чтобы я не провалила дело.
Он обходит стол, разминает мне плечи.
– Ты ничего не провалишь. Хочешь, еще раз все повторим?
Я киваю.
Мы раз пять репетировали эту беседу, несколько раз с использованием записывающей аппаратуры, чтобы удостовериться, что все работает. Лео играет роль Джозефа. Иногда он закрывается и молчит. Я говорю, что начинаю бояться, что если скрепя сердце соглашусь его убить, то мне нужно думать о каком-то конкретном совершенном им преступлении, а не о геноциде вообще. Что мне необходимо видеть лицо и слышать имя одной из его жертв. Пока в каждом сценарии я заставляю его признаться.
С другой стороны, Лео не Джозеф.
Я глубоко вздыхаю.
– Спрашиваю, как он себя чувствует…
– Хорошо. Или любой другой вопрос, который прозвучит естественно. Не нужно, чтобы он видел, что ты нервничаешь.
– Отлично.
Лео опускается рядом со мной на стул.
– Я хочу, чтобы он раскрылся без давления извне.
– Что мне говорить о бабушке?
Он колеблется.
– Я бы посоветовал тебе вообще не упоминать имени Минки. Но ты уже сказала, что в семье у тебя кто-то умер. Поэтому импровизируй. Даже если упомянешь ее имя, не говори, что она выжившая узница концлагеря. Не знаю, как он к этому отнесется.
Я закрываю лицо руками.
– А ты не можешь его просто допросить?
– Конечно, могу, – говорит Лео. – Но он сразу что-то заподозрит, если вместо тебя в больнице появлюсь я.
По плану Лео должен спрятаться в припаркованном напротив дома Джозефа автомобиле, контролируя процесс, пока я буду внутри. Таким образом приемник – ящик размером с портфель – будет находиться в зоне действия передатчика.
Есть у нас и условная фраза.
– А если я скажу: "Сегодня я должна встретиться с Мэри"…
– Я вбегаю, выхватываю пистолет, но понимаю, что мне не удастся произвести выстрел, не задев тебя. Поэтому я начинаю размахивать руками и ногами – вспоминаю приемы джиу-джитсу. В седьмом классе я даже получил синий пояс. Я сбрасываю с тебя Джозефа, как дешевое пальто, хватаю его за шею и прижимаю к стене. И говорю: "Не заставляйте меня делать то, о чем мы оба потом пожалеем!" Похоже на цитату из фильма, скорее, так оно и есть, но я не раз использовал ее во время спецопераций, и она срабатывала. Я отпускаю Джозефа, который падает к моим ногам и признается не только во всех военных преступлениях в Освенциме, но и берет на себя вину за все непоправимые ошибки с "Нью-колой" и второй частью фильма "Секс и город". Он расписывается под показаниями, а мы с тобой вызываем местный наряд полиции и уносимся в закат.
Я улыбаюсь и качаю головой. Лео на самом деле носит пистолет, но он заверил меня, что со времен детского лагеря в Ватаканите в пятом классе носит любое оружие только затем, чтобы порисоваться, – он бы и в мишень размером с Австралию не попал. Сразу и не разберешь, но я думаю, что он обманывает. Не представляю, чтобы фэбээровцу разрешили носить оружие, но при этом не научили им пользоваться.
Лео смотрит на часы.
– Нам пора. Готова принарядиться?
Трудно носить провода, когда на улице лето. Моя обычная одежда – футболка и джинсовые шорты – слишком узкая, чтобы спрятать там микрофон, поэтому вместо них я выбрала свободный сарафан.
Лео протягивает мне передатчик, размером с мини-плеер, с маленьким крючком, которым он крепится к поясу или ремню. Ни того ни другого у меня нет.
– И куда это цеплять?
Лео аккуратно засовывает передатчик мне сбоку в бюстгальтер.
– А так?
– Удобно, ничего не скажешь! – восклицаю я.
– Ты говоришь так, как будто тебе тринадцать лет. – Он продевает провод с крошечным микрофоном у меня под рукой, обводит вокруг талии. Я оттягиваю верх сарафана, чтобы ему было удобнее. – Что ты делаешь? – отшатывается Лео.
– Помогаю тебе.
Он сглатывает.
– Может быть, сама справишься?
– Чего ты вдруг оробел? Назвался груздем, полезай в кузов.
– Я не оробел, – скрипит зубами Лео. – Я изо всех сил пытаюсь сделать все вовремя, а ты мне мешаешь. Ты можешь просто записать беседу? И поправь свой чертов сарафан!
Когда микрофон с передатчиком наконец оказались на своих местах, мы убедились, что каналы синхронизированы с приемником, который будет у Лео в машине. Я отправляюсь на арендованной машине; Лео сидит на пассажирском сиденье с приемником на коленях. Сначала мы едем к Джозефу домой, отвозим Еву и проверяем передатчик на расстоянии.
– Работает, – заявляет Лео, когда я, налив Еве в миску воды, разбросав по гостиной игрушки и пообещав, что Джозеф скоро приедет, возвращаюсь назад в машину.
Следуя указаниям навигатора, я направляюсь на стоянку, где Лео встречается с кем-то из Министерства юстиции. Он сидит молча, мысленно пробегая по списку. На стоянке всего одна машина – фургон. И я гадаю, как же сидящий там офицер доберется домой. Фургон голубого цвета, на боку надпись "Ковры Дона". Со стороны водителя выбирается мужчина, показывает свой жетон.
– Лео Штейн?
– Да, – через открытое окно отвечает Лео. – Секунду.
Он нажимает кнопку, окно опять поднимается, чтобы мы могли поговорить без свидетелей.
– Не забудь удостовериться, что нет посторонних шумов, – говорит Лео.
– Знаю.
– Поэтому, даже если ему захочется послушать "Си-эн-эн" и "Эн-пи-ар", сделай так, чтобы радио было выключено. Отключи мобильный. Не грызи кофейные зерна. Не делай ничего, что могло бы повлиять на качество передачи.
Я киваю.
– Помни, "почему" – не самый главный вопрос.
– Лео, я всего не запомню. Я же не профессионал…
Он секунду обдумывает мои слова.
– Тебе необходима лишь капелька вдохновения. Знаешь, как поступил бы Джон Эдгар Гувер?
Я качаю головой.
– Кричал бы и царапал крышку своего гроба.
Ответ настолько неожиданный и такой грубый, что у меня вырывается смех.
– Поверить не могу, что ты шутишь, когда я схожу с ума от страха.
– Разве сейчас хорошая шутка помешает? – спрашивает Лео. Он наклоняется и запечатлевает на моих губах поцелуй. – Интуиция подсказала тебе смеяться. Слушайся своего сердца, Сейдж.
Когда врач дает нам рекомендации, что делать после выписки, я гадаю, думает ли Джозеф о том же, что и я: что мертвому, которым он надеется оказаться, не нужно беспокоиться о потреблении соли и обо всем остальном, что напечатано на листке. Девушка-волонтер, которая вывозит Джозефа на коляске в фойе, чтобы я могла подогнать машину, узнает его.
– Герр Вебер, верно? – спрашивает она. – Вы преподавали у моего старшего брата немецкий.
– Wie heißt er?
Она робко улыбается.
– Я французский учила.
– Я спросил, как его зовут.
– Джексон, – отвечает девушка. – Джексон Орурк.
– Да, – восклицает Джозеф. – Отличный ученик!
Когда мы оказываемся в вестибюле, я забираю Джозефа и везу его в тень.
– Вы на самом деле вспомнили ее брата?
– Нет, – отвечает Джозеф. – Но ей об этом знать ни к чему.
Я продолжаю думать об этом разговоре, когда дохожу до машины Лео, стоящей на парковке, и подъезжаю под портик, чтобы Джозефу не пришлось слишком далеко идти. Умение Джозефа налаживать связи с каждым отдельным человеком сделало его выдающимся учителем, самоотверженным гражданином. Способным прятаться на виду у всех.
Оглядываясь назад, нельзя не признать, что это был великолепный план. Когда ты смотришь в глаза, жмешь руку, называешь свое имя, у человека нет оснований думать, что ты говоришь неправду.
– Новая машина? – говорит Джозеф, когда я помогаю ему сесть на пассажирское сиденье.
– Взяла напрокат. Моя в ремонте. Я разбила ее.
– Авария? Ты в порядке? – спрашивает он.
– Я в порядке. Сбила оленя.
– Сначала машина, и родственница скончалась… За минувшую неделю произошло столько неизвестного мне. – Он складывает руки на коленях. – Я соболезную вашей утрате.
– Спасибо, – напряженно отвечаю я.
Мне хочется сказать: "Умерла моя бабушка. Вы знали ее. Наверное, вы ее даже не помните. Сукин сын!"
Но я, крепко обхватив руль, не свожу взгляда с дороги.
– По-моему, нам нужно поговорить, – начинает Джозеф.
Я искоса смотрю на него.
– Давайте поговорим.
– О том, как и когда вы это сделаете.
По моей спине бежит пот, хотя кондиционер в машине включен на полную мощность. Не могу пока с ним об этом говорить. Лео с приемником недостаточно близко, чтобы записать разговор.
Поэтому я поступаю так, как он мне делать не велел.
Я поворачиваюсь к Джозефу.
– Вы сказали, что знали мою маму.
– Да, не стоило делать из этого тайну.
– Я бы сказала, что эта маленькая невинная ложь – самая меньшая из ваших проблем, Джозеф. – Я притормаживаю на желтый свет. – Вы же знали, что моя бабушка была узницей концлагеря.
– Да, – отвечает он.
– Вы ее искали?
Он смотрит в окно.
– Я никого из них не знал по имени.
Я еще долго стою на светофоре, даже когда включается зеленый, пока мне не начинают сигналить машины, и думаю о том, что на мой вопрос он так и не ответил.
Когда мы подъезжаем к дому Джозефа, фургон с коврами стоит в условленном месте, на противоположной стороне улицы. Лео я не вижу, он где-то в кузове, сидит с приемником и ждет.
Я помогаю Джозефу подняться на ступени крыльца – он опирается на мою руку, когда не может взобраться самостоятельно. Я уверена, что Лео наблюдает за мной. Несмотря на утреннюю историю о супергерое, я знаю, что он готов в случае необходимости прийти мне на помощь – он не заблуждается насчет того, что от божьего одуванчика, который едва в состоянии передвигаться, может исходить угроза. Лео рассказывал мне, что однажды восьмидесятипятилетний старик вышел из дома и начал стрелять – повезло, что у него была катаракта и он стрелял не целясь. "У нас на работе есть поговорка, – добавил Лео. – Если ты убил шесть миллионов, плюс-минус один не имеет значения".
Как только в замке поворачивается ключ, Ева бросается навстречу хозяину. Я поднимаю крошечную собачку и сажаю Джозефу на руки, чтобы она облизала ему лицо. Он широко улыбается.
– О, mein Schatz, как я по тебе скучал!
Глядя на их воссоединение, я понимаю, что для него это идеальные отношения. Чтобы его любили без всяких условий. Чтобы это существо понятия не имело о том, каким он раньше был чудовищем. Чтобы кто-то мог слушать его слезливые признания и не предать его доверия.
– Проходите, – приглашает Джозеф. – Я сделаю нам чай.
Я следую за ним в кухню. Он видит на столе свежие фрукты, открывает холодильник, находит там молоко, сок, яйца и хлеб.
– Вы не должны были этого делать, – говорит Джозеф.
– Знаю. Но мне хотелось.
– Нет, я имел в виду: не стоило утруждаться.