– Девушка, милая. Я вот подумал… Я долго живу на своем веку. И много видел. Да, я не часто перемещался из одного места в другое. И, по большому счету, я не путешественник. Скорее, я наблюдатель! Созерцатель, так сказать. Но сколько, боже мой, сколько я видел из своего окна! Возможно, гораздо больше тех, кто без конца общается, сплетничает, обожает многолюдные компании. Кто совершает вояжи и кругосветные путешествия. Кто на практике, детально познает мир. Взгляд из окна – это посторонний взгляд. А еще вернее – взгляд постороннего. Как сказал поэт – большое видится на расстоянии? Я бы посмел уточнить. Вернее и глубже видит тот, кто сам невидим. Я всю жизнь в некотором роде оставался невидимкой. Вот это стекло, тонкое, прозрачное стекло всего лишь отделяло меня от мира, – я легонько постучал по оконной витрине, – и я не существовал для мира. А мир для меня существовал, еще как существовал! Он был реальностью! Тогда как я был для него нереальным. Я знал все тайны этого мира, который мне их не доверял. И не знал, что я знаю. Передо мной могли разыгрываться страсти, проливаться слезы, сталкиваться машины и разбиваться вдребезги. И несутся, расталкивая всех, скорые помощи. И я видел толпу! Жадную толпу, ненасытную толпу, которая расталкивала друг друга локтями, чтобы посмотреть на что-то ужасное, на что смотреть нельзя, просто не положено, просто неприлично, просто преступно! Если ты не патологоанатом. Передо мной торжественно шествовали похоронные процессии под траурный марш Мендельсона! Как заметил еще один поэт – все преходяще, лишь музыка вечна? Я посмею его тоже откорректировать. Не всякая музыка. Но траурный марш точно на все времена. И только я видел, как в этот печальный миг кто-то зевал (наверно, случайно), а кто-то не смог сдержать улыбку (наверно, от шока), а кто-то жадно пересчитывал деньги (ну, это уже вам судить – почему). Передо мной мелькали счастливые свадьбы под свадебный марш того же Мендельсона! И только я мог заметить, как жених, целующий невесту, косился на ее подружку. А та украдкой вытирала слезы, и срывала лепестки у ромашки, украденной из букета невесты. Любит – не любит! Она до сих пор, когда гремел свадебный марш, еще на что-то надеялась. И я даже подсчитал. Вышло – любит! Поразительно! И я подумал, что будет после этой свадьбы! Многое еще будет! На моих глазах одни объяснялись горячо в любви, а потом следовала резкая пощечина. На моих глазах разрывали свидетельство о браке. А потом она тайно вытаскивала его из мусорного бака и осторожно склеивала частички. На моих глазах какой-то подонок обокрал старика, столкнув прямо на тротуар. Бессмысленная кража – пустой кошелек. Старик этот все время побирается на помойках, тоже на моих глазах. А еще пьяные негодяи поломали ногу бездомной собаке. Я увидел ее позднее, когда она гуляла с перевязанной ножкой на поводке с одним из этих пацанов. Наверное, он протрезвел. Наверное, он бросит пить. Я видел, как он виновато целовал ее в морду. И она лизала ему руки в ответ. Собаки умеют прощать все.
– А вот для вас многое непростительно, – в тишине комнаты раздался ледяной голос Романа. Казалось, моя комната заледенела и покрылась сосульками. Как в царстве Снежной королевы. – Вы были свидетелями многих преступлений. И, насколько я знаю, ни разу свидетелем так и не стали.
Честно говоря, я все это выдумал. Я эти истории предположил, но они приобретали для меня настолько осязаемый, реальный факт, что я сам в них поверил. Конечно, антиквар видел много. И мне почему-то казалось, он никогда свидетелем так и не стал. Это было не в его духе. Холодный созерцатель. Он словно наслаждался чужими победами и поражениями, чужой болью и радостью. Но никакого участия в них не принимал. Ему нравилось наблюдать. И чужие страсти он словно впитывал в себя. Как вампир питался ими. Свежая кровь. И жил ими. И, возможно, поэтому, так долго жил. Если бы не я…
– Во всяком случае… Во всяком… Вы просто обязаны… Просто должны были вмешаться, – цветочница неожиданно расплакалась. И я не знал, что с этим делать. У меня не было опыта утешать плачущих девушек. Тася не плакала никогда. Только когда ей было выгодно заплакать. Ну, словно натереть глаза соком от лука.
– Вмешаться? – я усмехнулся. Никто не заметил моей усмешки. Ее скрывала седая борода. – Нет, девушка, я не мог вмешаться. Меня не приглашали принять участие в этих представлениях. Я был всего лишь зритель, внимательно следящий за спектаклем. Кстати, благодарный зритель. Если бы я вмешался… Понимаете, был бы нарушен ход то ли времени, то ли чувств, толи самой жизни. Поймите. Поймите меня правильно. Вот мы с вами здесь сидим, а где-то, возможно, совсем рядом бушуют еще сильнее страсти и совершаются трагедии пострашнее. Возможно, только стоит взглянуть в окно. Но ведь мы не вмешиваемся. И не бежим искать тех, кто в нас сейчас, сиюминутно нуждается. Мы просто мило беседуем. У нас все хорошо. А за окном, возможно, у многих и многих очень и очень плохо. Вот поэтому я выбрал застывшую форму существования. И друзья мои – вещи, тоже застывшая форма. Их эмоции уже в прошлом. И, поверьте, их было не мало. Положа руку на сердце, в некотором роде я и сам уже застывшая форма. И много требовать от меня бессмысленно. А тут… Чуть ли не подозрение в убийстве. Поверьте, вы бы сделали мне комплимент этим подозрением. Убийцы – это живые люди. Я в некотором роде уже давно мертв. И все друзья мои мертвы. Не ждите много от мертвецов. И не верьте в призраков.
– Я не знаю, насколько убедительны ваши аргументы для суда, – сухо заметил Роман. – Во всяком случае, у вас есть шанс на психиатрическую экспертизу. Если вы этого добиваетесь.
– А вот это вы напрасно! – я погрозил пальцем. – Подобного не добивался и не буду. Поскольку считал и считаю себя здравомыслящим человеком. Возможно, самым здравомыслящим из всех! Поскольку раскусил и человека, и его слабости. А это был всего лишь театральный монолог. К сожалению, люди отвыкли от подобных монологов. От этого они чураются высокопарных слов, сантиментов и откровенной романтики. Поверьте, в веке, где царствуют грубые слова, небрежный тон и пренебрежительные фразы, преступлений гораздо больше. И было слово! Слово определяет нас. Даже если мы вначале говорим его просто так, чтобы понравиться, чтобы прослыть железным или независимым. Оно все равно потом нагоняет и портит, поверьте, сильно портит характер человека. И потом уже человек способен на подлость. Слово – это часть нас. Ну, это даже в некотором роде физиологический орган. Как рука, нога, горло. Мы сегодня боимся, чураемся, стыдимся красивых слов. Сможем ли мы красиво поступать? Если этот орган уже удалили? И что вы думаете, станет с нами?
– В данный момент я думаю, в силу своей профессии, что стало с парнем по фамилии Карманов, – грубо отрезал Роман и почему то посмотрел в окно.
Возможно, он захотел там увидеть, как избивают старушку, чтобы вмешаться в это преступление. И мне доказать свою участливую правоту. И свою доброту доказать Дине. Но ему не повезло. По улице лениво шныряли прохожие, бездумно гоняли машины и малыши играли в снежки. Безмятежный зимний день.
– Что стало с этим парнем? – Роман повернулся ко мне и в его глазах зазвенели льдинки. Воистину, повзрослевший Кай скоро получит мантию Снежного короля. – Его видел надежный свидетель. Как он входил к вам. А вот как выходил…
– Я попробую ответить и оправдаться за свой театральный монолог. Он и был в принципе, в некотором роде, моим ответом. Я действительно не помню этого парня. Но цветочнице я верю. Попробуем разобраться. Основное, что нас сейчас мучит – почему он не вышел. Потому как, если бы он просто вошел и вышел – все вопросы бы отпали сами собой. Или хотя бы просто вошел, а цветочница не заметила как вышел, просто отвлеклась или что… Но меня поражает другое. Вы уже поняли, насколько я имею права называть себя хранителем чужих тайн. Попробуем раскрыть еще одну. Диана… Очень хорошенькая молоденькая девушка… Ей нужно добросовестно выполнять договор, чтобы ее не уволили. И все мысли ее заняты только работой. Допустим, какой-то посетитель заглянул в мою лавку… Скажите, Дина, – я резко к ней повернулся, – вы за всеми следите, кто выходит, ведь на это у вас нет не просто времени, но и желания. Так не похоже, чтобы вы всюду совали свой остренький носик. Вы другая! В конце концов, просто кто-то мог прошмыгнуть! Да еще в такую погоду! Так нет, вы сознательно, повторюсь, вы сознательно ждали его. Почему?
Я когда-то видел, как краснеют девушки (кроме Таси, она не умела краснеть, разве если ее сознательно натереть свекольным соком). Но Дина не просто покраснела! Ее глаза засветились и прослезились одновременно. И мне показалось, что даже руки ее покраснели и слегка задрожали. Что ж. Хоть я и не был столетним антикваром. Я угадал. Я не зря с отличием закончил философский.
– Я не хочу вас смущать, но, похоже, вы сознательно ждали этого парня. Вдруг он еще раз пройдет мимо вас. А вдруг повезет! И он бросит на вас заинтересованный взгляд. А вдруг повезет еще больше – и он влюбится в вас с первого взгляда! Как и вы в него влюбились! Вы не могли его пропустить! Вы слишком много ждали от этой встречи! Слишком! Ну, разве я ошибаюсь?
Черт побери, меня уже этот Карманов начинал бесить. В него, видите ли, влюбились, я не ошибся. А меня приняли за своего любимого покойного дедушку. Разница существенная!
– И что это доказывает, – Роман вплотную приблизился ко мне. – Это доказывает, что девушка уж точно не могла ошибиться! В таком случае напрашивается вопрос – куда делся Карманов?
И вот тут я на всю катушку решил отомстить и Карманову, и этой влюбленной девице!
– А вам не кажется, что ответ тоже напрашивается сам собой! Мало того, что Карманов сбежал от Таси. Так на своем пути он встречает цветочницу, которая во все глаза пялится на него! Вы же честная девушка, скажите, пялились?!
– Ну, – цветочница опустила голову, она почти плакала. – Пялиться… Такое грубое слово, а вы так о словах говорили…Ну, да… Я, в общем, смотрела…
– И он уловил ваш столь откровенный взгляд?!
– Думаю…да…
Я развел руками.
– И вы хотите, чтобы после всего, что было, он вновь пробежал мимо цветочницы! Ну, уж дудки! Он же не мог знать, что она скромная девушка! Вдруг она хищница! Ему после Таси было не до этого! Он больше всего на свете желал покоя! А еще – чтобы кончился этот проклятый дождь!
– В таком случае, куда же он делся, – Роман пожал плечами.
– А куда все деются? Думаю, вы не раз попадали в подобную ситуацию. И если хочется сбежать от неугодной женщины, это всегда удается! Даже самые тупые и простаки становятся ловкачами, уж мне поверьте.
Я перевел дух. Да, нелегкое это дело быть ловкачом. Даже если ты не самый тупой. И все же даже я (не смотря на то, что в прошлом был философом), не ожидал столь легкой победы. Даже я не мог рассчитать (хотя Тася когда-то и жила со счетоводом), что девушка может пережить все, что угодно. Только не это, когда ей в лицо бросают: от вас хотели сбежать. Даже самая честная девушка, какой и была Дина. Нет, вынести такого она не могла. Не понравилась парню, в которого влюбилась с первого взгляда? Что он сумел-таки от нее скрыться незамеченным, или выпрыгнуть в окно, или проползти под окнами. Только бы вновь не повстречаться с ней взглядом. Самое удивительное в этой истории было то, что я совсем не помнил цветочницу. Абсолютно! И мне казалось, ни с кем не встречался в тот день многочисленным взглядом! Мне было не до этого. Когда кроссовки были забиты водой, а глаза слезились от ветра. К тому же где-то поджидала Тася, подперев руки в боки. Со своими вечными укорами и подсчетами неудавшихся со мной лет.
Но Дине я этого объяснить не мог. Она видела во мне старика, который так напоминал ее любимого дедушку. И все же она старику с вызовом бросила. Хоть я уверен, никогда в жизни не лгала:
– Возможно, вы и долго прожили на свете, уважаемый, – краска с ее лица спала, словно она тщательно смыла свекольный сок. – Но вы не можете все знать на свете. Ну и что? Да, мне понравился тот парень! Ну и что? Но если бы вы вышли в тот день на улицу… Вы бы прекрасно поняли, что все углядеть было просто невозможно! Нереально! Этот свист ветра! Этот хруст веток! Это гудение проводов! Эта бурлящая пена под ногами! И я прекрасно помнила о своем договоре. Мне нужно было сохранить работу даже в такую страшную непогоду. В любую погоду! Это вы не теряли работу! Вам нечего было терять! А я… Я знаю, что это такое! И я не раз склонялась к цветам, чтобы проверить, все ли в порядке. Наверняка, в это время он и прошмыгнул мимо меня! Да, да, именно тогда! Я теперь припоминаю, я словно почувствовала на себе пристальный взгляд! Мне кажется, он вообще у вас секунду пробыл, возможно, вы его и не пустили! На вас это так похоже! Человек, который с равнодушием наблюдает за чужими несчастьями из окна! Поэтому вы и не признаетесь, что он к вам заходил. Вы не пустили промокшего, продрогшего человека за порог, в ливень. Только потому, что он не соответствовал вашим представлениям об этикете! А, возможно, вы так хотели увидеть из окна, понаблюдать, что с ним приключиться дальше. Вдруг вам случайно повезет – и на него упадет дерево. Или в него ударит молния. Вам случайно не повезло? И вы не смогли его включить в свою коллекцию происшествий. Или сломанных вещей. Бедный парень! Если бы я знала! Если бы я тогда поняла, что это он на меня так смотрит! Этот взгляд просто пронзил меня. Но я не поняла. Была слишком плохая погода, чтобы вообще понимать.
Ай да, Дина! Ай да борец за справедливость! Впрочем, у меня создалось впечатление, что она сама верила в то, что говорила. Ей было проще в это поверить. Чем в правду. Человек часто блокирует правдивую информацию и выбирает ту, которая ему ближе, которая безболезненнее. Дина оказалась не исключением. Но она исключительно, сама того не желая, меня выручила.
Роману оставалось только развести руками.
– Я долго проработал в угро, – обреченно вздохнул он. – И наверняка усвоил одно – свидетели это самые ненадежные люди на свете. Иногда мне кажется, человек вообще не может быть свидетелем. Он гораздо сложнее прямых свидетельских показаний. Особенно в случае с происшествиями. У человека не одно зрение. Далеко не одно. А еще если подключается мозг, чувства, – Роман махнул рукой. – Впрочем, это тема для диссертации. Но вам это неинтересно.
Нам это и впрямь было не интересно. Каждый из нас думал о своем. И жил своим мозгом, своими чувствами и смотрел разными глазами с разных углов. В разные стороны. И хорошие люди бывают плохие свидетели. А хорошие свидетели бывают плохими людьми. Впрочем. Это тоже тема для диссертации. Но не по моему профилю.
Я услышал нервный щелчок замка. Роман ушел, не попрощавшись. Похоже, у него не клеилось дело. Похоже, он от меня устал.
Я остался с Диной наедине. Я так боялся, что вновь раздастся нервный щелчок замка. И она уйдет не попрощавшись. Тоже смертельно устав от меня. И я не мог допустить этого. И я решил предвосхитить, вернее, перечеркнуть ее возможный уход. Даже мысль об уходе. Но ничего путного не приходило в голову. Все идеи ее остановить сбились в одну бурлящую пену, так напоминающую ту, по которой я бежал в рваных кроссовках укрыться в антикварном магазинчике от ливня и холода. И не обратил внимания на маленькую цветочницу. Которая влюбилась в меня с первого взгляда. Возможно, в тот злополучный день все могло бы быть по-другому, если бы я пересилил боль глаз от ветра и хоть раз взглянул в ее сторону. Но этого не случилось. Случилось убийство. Вместо любви. Как нелепо и глупо. Впрочем, иногда и любовь приравнивается к убийству. Но это не про тот дождливый грозовой день…
Вот сейчас… Она встанет с кресла.
Дина встала с кресла.
Сейчас скажет: "Ну, мне пора!"
Она сказала:
– Мне пора.
И пойдет к выходу.
Дина пошла к выходу.
Вот и все. Я, впрочем, оказался никудышней гадалкой.
У выхода Дина неожиданно резко обернулась. И кивнула на елку.
– Странно, сегодня Новый год, а она так и стоит неукрашенная.
– Новый год?! – я, пожалуй, от этой новости больше опешил, чем от того, что Дина задержалась у двери.
– А вы не знали?
– Не знал, – честно ответил я.
Боже, я уже перестал считать дни. Для меня все они сбились в одну кучу и были брошены вместе с убитым стариком туда, в сырой глубокий подвал, пропахший солеными огурцами. И превратились в месиво одного дня.
– Это не удивительно. Ведь вы живете в прошлом. Какое вам дело до настоящего? Особенно, если оно не так уж хорошо. Вы счастливый человек, Аристарх Модестович. Вы, наверно, время измеряете веками. И великими событиями, и великими людьми. А мы живем по-другому. Мы считаем дни. Особенно до зарплаты. Иногда часы. Особенно, когда ждешь окончания работы. Иногда секунды… – Дина запнулась. И мне казалось, она вновь покраснеет. Но почему-то передумала.
– И до чего же вы считаете секунды?
– Ну…Наверно, когда ждешь чего-нибудь важного или кого-нибудь, кто для тебя важен.
– Как вы ждали Карманова?
Дина вновь не покраснела. А мне так нравилось, как она краснеет.
– Это уже не важно. Он все равно пропал. И, возможно, никто и никогда уже не узнает – куда. Но иногда мне кажется, что люди лучше бы пропадали, вот так, незаметно и мгновенно. Это лучше, чем смерть. И лучше, чем видеть человека мертвым. Я так думаю…
– А зачем вам вообще думать о смерти? И, поверьте, это не лучше. Для родных это трагедия. Гораздо глубже, чем смерть. Надежда не всегда бывает спасательным кругом. Иногда это страшное наказание. Груз, который тянет на самое дно. Особенно, когда ждешь. Ждешь того, кто, возможно, никогда не придет. Представляете, что такое всю жизнь провести в ожидании? Всю жизнь бросаться к телефону или к двери. Всю жизнь жадно шарить глазами в толпе. И всю жизнь не спать. Чтобы не проспать того, кто возможно уже никогда не придет.
– Вы так говорите, словно знаете. Словно что-то… у вас… Или кто-то…
– Нет, Дина, я не знаю. Я всегда жил один. И никого не было на свете, кого бы я мог ждать. И никто на свете не ждал бы меня, даже если бы я пропал навсегда.
– Так быть не должно.
– Не должно, наверно, но бывает.
Впрочем, я не лгал. Я действительно был одинок. И никто у меня не исчезал. Просто я мог себе это представить. Наверно потому, что когда-то по профессии был философом. Или, во всяком случае, мог бы им быть.
– И все же, она не наряженная. Так быть не должно тоже. – Дина вновь кивнула на елку.
– Не должно, но тоже бывает, – я улыбнулся. Я так хотел, чтобы она поняла мою открытую искреннюю улыбку, которую скрывали борода и усы.
Мне кажется, она поняла. И улыбнулась в ответ.
– Вот вы, Дина, и нарядите. Мне всегда казалось, что елки должны наряжать или дети, или молоденькие девушки. Это как-то правильнее. Но только не одинокие старики. Это противоестественно. Что делать одинокому старику под елкой, если он только не Дед мороз?
Дина засмеялась. Мне нравилось, как она смеется. На щечках глубокие ямочки. И в глазах чертики.
– Вот я вас и развеселил. Значит договорились?
– Мне бы очень вам хотелось помочь, Аристарх Модестович. И елочку жалко. Но у меня работа. И я не могу ее потерять. Меня сейчас заменяют, поскольку я была этим…ну свидетелем. Не очень надежным свидетелем. А теперь нужно идти. Я даже и четверть плана не выполнила. Хотя это такая глупость. Ну, вот скажите, кто, кто будет покупать цветы в Новогоднюю ночь?
– Это я вам уж точно не скажу, – я развел руками. – Разве только какой-нибудь сумасшедший. Но это тоже не надежный покупатель, как и свидетели.