Дина улыбнулась и распахнула двери. И у меня невольно вырвалось:
– Дина!
Только бы она не ушла, только бы не ушла. И я решительно направился к ящику с новогодними игрушками. Я знал, что эти игрушки не имеют цены. Эти самые хрупкие символы времени. Это не просто украшения. Это целая жизнь, длящаяся на протяжении нескольких веков. Когда и снег был белее, и мороз сильнее, и дети веселее, и страна умнее. Но для меня это не имело уже значения. Ни цена безделушек, ни прошлые века. Для меня все было только здесь и сейчас. Я поставил ящик с игрушками на пол. И велел, по-моему, слишком сурово велел, чтобы Дина нарядила елку. Елочка-то совсем маленькая, недоросток, подросток, коротышка. Нарядить-то ее ничего не стоит. Всего каких-то жалких полчаса! И неужели Дина пожалеет эти жалкие полчаса для совершенно одинокого старика. Нелюдима. В общем, довольно несчастного старика, который даже не похож на Деда мороза. И которому, возможно, не так уж и много осталось на этом свете. И вдруг, вдруг, конечно, не дай Бог, этот Новый год для него последний. Так неужели такая хорошая честная девушка… Дина прервала мой бессвязный монолог. Последняя фраза о возможно последнем празднике в моей жизни, по-моему, ее окончательно добила. Мне даже показалось, что у нее в глазах застыли слезы.
– Прошу вас, не надо. Вы так похожи на моего любимого дедушку.
А дедушка окончательно добил меня. Но я решил пока его оставить в покое. И вновь показал Дине, как и чем наряжать елку. А сам объяснил, что нужно в эти полчаса сбегать в магазин. Поскольку кроме меня самого никто о празднике не позаботится.
– Но ведь вы никогда не выходите на улицу? – заметила Дина.
– Никогда – это громкое слово. Такого понятия – никогда вообще не существует, запомни это, девочка. Все относительно. Если мы говорим "никогда", значит, подразумеваем "иногда, но бывает", – и я почему-то легонько щелкнул ее по носу. Она вновь засмеялась.
– Но, может быть, все-таки я бы потом, после работы вам могла бы…
– А вот в шефстве я пока не нуждаюсь. Хоть и глубокий старик. Но тебя я буду иметь в виду.
Я набросил на плечи дутую пеструю куртку антиквара и выскочил на улицу.
И зажмурился. Мои глаза прослезились, словно на улице было много солнца и много света. Но уже вечерело. Я, скорее зажмурился от того, что улица сама по себе существовала. Как данность. С непрекращающимся гулом машин, с неоновыми витринами, с ослепительными гирляндами, с хрустом снега под ногами сотен, нет, двух, нет гораздо больше прохожих. И они все куда-то бежали, летели, неслись, боялись не успеть. Неужели они так яро торопились к Новому году. Зачем? И что их может ждать в Новом году? Неужели они не бояться того, что их уже поджидает. Но они надеются все равно на лучшее. Словно переступят порог Нового года и по волшебству окажутся на новой планете, под новым небом с новыми законами. В любом случае, на год они станут старше. И они тоже этого не боялись! И я почувствовал, что неожиданностей нового года, и прибавки к годам опасаюсь я. Словно это антиквар думал за меня, словно это он по-настоящему боялся.
А еще я по– настоящему ослеп и прослезился от падающего снега. Боже, как это красиво! И почему я этого не замечал раньше! Ведь столько зим я пережил и столько раз торопился встречать Новый год. И лишь теперь, после затворничества (которое было не таким уж и долгим) я вдруг по-настоящему оценил красоту зимы. И все-таки через стекло они совсем другие. И зима, и улица, и люди. Нет, не лучше. Наверно, и не хуже. Просто другие. Они были настоящими, а не кукольными персонажами, которые играли в спектакле, за которым я наблюдал каждый день. И я вновь физически, до боли в висках ощутил, что это мыслю не я. Это мыслит за меня убитый антиквар. Мне стало жутко. Я поежился. И повернул к цветочному лотку. Который действительно настолько нелепо выглядел на фоне сверкающих елок, снежинок, сугробов, шуб и меховых шапок, что я невольно улыбнулся. Страх прошел. Мне стало легче. Все же нелепости часто нам помогают. В трудные минуты. Может, стоило бы прописывать нелепости как рецепт от тоски и состояний угнетенности и страха. Жаль, что и эта идея не по моему профилю.
Среди белого падающего снега возвышались цветы. Розы, тюльпаны, гвоздики и даже подснежники! Алые, синие, желтые! Какие хочешь! Это они уже выглядели ненастоящими, кукольными персонажами, играющими в лето зимой.
А у цветочного лотка, притопывая ножками в сапожках гармошкой. И прихлопывая варежками из верблюжьей шерсти, танцевала Косулька. Так вот кто заменил Дину. Никогда бы не подумал. Что ж, это ей делало честь. И я даже хотел поцеловать ей ручку, но она была в варежках. Поэтому я обошелся галантным поклоном.
– Это делает вам честь, милая дама!
Косулька захлопала заснеженными ресничками. И еще сильнее затопала ножками. Отчего "гармошки" еще больше сморщились, и мне показалось, издали даже мелодичный звук.
– Да уж, какая честь, уважаемый, когда такая холодрыга на улице! Я сама скоро сосулькой стану.
– Ну что вы, какая же вы сосулька! – мне так хотелось добавить – вы же Косулька. – А на свежем воздухе вы даже похорошели. И румянец на щеках. А то все в душном кафе, среди пара и угара. Вас родной муж не узнает, настолько вы помолодели, – не переставал изгаляться я. И подумал – зачем? Не знаю почему, но при виде Косульки меня несло. Все время хотелось наговорить комплиментов. То ли я ее опасался. То ли видел, что она опасается меня.
– Ну, мой родной муж, уважаемый Аристарх Модестович, узнает меня при любой погоде и при любом свете. Точнее, без света тоже узнает. А на добром слове спасибо. Сразу видно издалека интеллигентного человека. Не то, что эти, – она кивнула на кафе, из которого выходили попеременно шатающиеся завсегдатаи. – Они и книжки ни одной не прочитали, и картины ни одной не видели. А я вот, по вашему умному совету, стала тут баловаться искусствами всякими. Коли вас заинтересует…
При слове "искусство" я весь содрогнулся. Но, как и подобает интеллигентному человеку, виду не подал.
– Еще как заинтересует, – я изобразил на своем лице неподдельный интерес, – всегда с удовольствием оценю ваши многочисленные таланты.
Косулька смутилась и махнула верблюжьей варежкой.
– А Дина чего, дала уже показания?
– Почти.
– И чего, против вас? Я вроде одним ухом слыхивала. А на первый прикид такая хорошая девушка.
– Хорошая, уважаемая, очень хорошая. За меня все показания были, а не против. Она же честная, как и вы.
Косулька окончательно растаяла. И впрямь сегодня для нее было уместно прозвище – сосулька.
– Честная… Только чего ей от этого. Она в торговле ничегошеньки не кумекает. Вон, за целый день ни одного цветка не продала. Я и то умудрилась за пару часов несколько букетов сбагрить каким-то полупьяным дуракам. Им уже все одно было, что в дом тащить – елку или цветы. Представляю, как этими букетами жены их по спине огреют. Так им и надо! Нечего перед новым годом напиваться. Всему свое время, я так понимаю, уважаемый.
– Вы очень мудрый человек, – не переставал я расшаркиваться перед Косулькой. Определенно я ее боялся. – И воспитательную работу верно ведете. И в борьбе с пьянством активно участвуете, – я ненароком взглянул на забегаловку, из которой по-прежнему выходили шатающиеся завсегдатаи. Которым проворно подсовывала букеты Косулька. И дабы избежать следующей сделки, я выпалил на одном дыхании.
– Я покупаю все!
Косулька непонимающе замигала и даже перестала прыгать от холода.
– Что – все?
– Все цветы. Абсолютно все. Без ограничений.
– У вас кто-то умер? – сочувственно спросила Косулька.
– Нет, у меня кто-то родился.
– Ну да! А все считают вас стариком. Может, вы просто неважно выглядите?
Косулька тут же засуетилась, собирая букеты в охапку. Они не вмещались в ладони. И одному их было не унести. Но Косульку это не смутило. Она проявила себя настоящим дельцом. Через несколько минут она поспешно складывала букеты в тележку, за которой сбегала к себе в кафе. Я от страха услужливо сделал еще один реверанс и протянул Косульке букет с подснежниками. Воистину сказочное время – подснежники в декабре. Косулька от неожиданности даже отпрянула от меня. И я, по-прежнему непонятно по какой причине ее опасаясь, и желая все время угодить, схватил столько букетов, сколько смогла удержать Косулька, и сунул их в руки ей.
– Не перестаю вам поражаться, Аристарх Модестович. Не удивительно, что вы содержите антикварную лавку. Знаете, эти прошлые века прямо сама галантность. А старые вещи – и вовсе искусство. Вы, Аристарх Модестович, воистину художник. Мы с вами коллеги. Видеть вас – одна приятность, а то за целый день нахватаешься этих пьяных рож. И писать стихи даже нету мочи. Не то, что рисовать. А с вами пообщаться – так сразу вдохновение и наплывает. Аж дыхнуть трудно. Аж эти цветы сразу и хочется нарисовать, правда? Так и чувствую всю себя премиленькой падчерицей из сказки "Двенадцать месяцев". Эх, и где мой белокурый Апрель!
Толстая, румяная Косулька бросила подснежники в плетеную корзинку и мне как-то сальненько подмигнула. Хоть я был похож на Апреля, как она на падчерицу. И все же я не мог не признать, что она поэт. Иметь такое воображение! Косулька сделала глубокий вздох и попробовала изобразить реверанс, но ее сапожки лишь скользнули по льду, еще более сморщились и гнусаво скрипнули. Но Косульку это не смутило.
Я покатил тележку домой. Снег падал на цветы. Они от этого только грустнели, опуская все ниже и ниже свои головки. Прохожие на меня поглядывали с нескрываемым сочувствием. Словно я действительно кого-то сегодня хоронил. А, возможно, решили, что я везу цветы на свои похороны. И почему у людей такие мрачные мысли?
Я вез цветы Дине.
Дина долго не могла поверить в предновогоднюю сказку. Ведь их не бывает! Они закончились в детстве, когда мы узнали, что Деда мороза нет. А Новый год, по сути, это надуманный праздник для отсчета следующих месяцев, недель, дней. Каждый Новый год у нас крадет еще один год. И взамен мы ничего не получаем.
Дина от удивления присела в кресло и сложила перед собой ладошки.
– И все? Значит… Значит я теперь свободна?
– Все, Дина. План вы выполнили. Точнее – перевыполнили. Впору вашему хорошенькому личику на доску почета. А вы теперь имеете полное право на отдых.
Я бросил взгляд на елочку. Она стояла в уголке гордая, веселая и нарядная. Сколько игрушек украшало ее! И фабричных, и самодельных. И стеклянных, и фарфоровых, и картонных. Сколько поколений разместилось на ней! И у каждого поколения свой символ. И ангелочек, и рождественская звезда, и кремлевские башни, и лыжник, и початок кукурузы, и спутник. Я даже чувствовал запахи разных времен. Удивительно, я чувствовал, остро чувствовал запахи прошлого. Но сегодняшнего дня я не ощущал вовсе. У сегодняшнего не было запаха. Не было символа, знака, даже значка. И какие сейчас можно придумать новогодние игрушки. Чтобы спустя века определить по ним время. Даже страшно представить. Гайдебуровский старик? Зловещий и кровожадный. Который навсегда украдет время. И ничего уже не будет. И никогда. Нет, лучше ничего не надо придумывать, чтобы не пугать детей в новогодние праздники. Им пока хватит и прошлого. И, возможно, они еще смогут дождаться будущего.
А вскоре моя антикварная лавка была украшена и цветами, которые мы с Диной расставили по вазам и банкам. Лето и зима уместились в одной комнате. Им больше нечего было делить.
Старость и юность уместились в одной комнате. А вот это было противоестественно. Но, в принципе, возможно. И мне было очень грустно, что я не мог вновь превратиться в парня Гришку, в которого с первого взгляда влюбилась Дина. Как все тогда было бы просто.
– Я даже не знаю, чем смогу вас отблагодарить, – смущенно сказала Дина.
– А я знаю. Вы проведете со мной Новый год. Не откажете в этом удовольствии одинокому заброшенному старику? Или у вас другие планы?
Мое сердце дрогнуло. У такой хорошенькой девушки наверняка запланирован Новый год.
– У меня нет других планов, – улыбнулась хорошенькая девушка.
Солгала, чтобы не обидеть одинокого заброшенного старика? Или действительно… не стоит на этом заострять внимание. Это уже не важно. Новый год будет наш.
Новый год неумолимо приближался. Странно, ведь и я стану на год старше. Только никто об этом не узнает. Все будут думать, сколько мне лет? Сто? Сто один? Сто два? И никто, никто не узнает, сколько на самом деле. Об этом не узнаю и я. Я не увижу первые морщины на своем лице. Не прикоснусь к складкам у уголков губ. И не почувствую, как круги под глазами темнеют. Какой удручающий парадокс. Я не буду стареть. Я старым стал мгновенно. Все бояться старости. А я боюсь вновь стать молодым. Вернее, не боюсь. Просто у меня нет выбора. И никогда девушка, которую я полюбил с первого взгляда, не станет моей. И не ответить взаимностью. Хотя все, все таким могло быть простым и ясным.
Я вытащил из холодильника запотевшую бутылку вина и шампанского, сыр и консервы. Довольно дурно для праздника. Но Дину за продуктами я не хотел отпускать. Я боялся, что она раствориться в метели и не вернется. Или встретит в заснеженном лесу белокурого Апреля. Конечно, она честная девушка. И если пообещала, вряд ли бы оставила одного старика. И все же… Мне казалось, что не все от нее зависит в Новогоднюю ночь. Ведь еще могут встать на пути Снежная Королева или Снежный король, чтобы во вьюжную ночь умчать девушку на санях в свое холодное царство. И превратить ее сердце в ледышку.
Дина все понимала. Как мне нравилось ее понимание! Она не предлагала сбегать за продуктами. Она чувствовала, что я боюсь остаться один.
– Эту посуду можно брать? – Дина указала на фарфоровый столовый набор в мелкие розочки.
– Я, думаю, граф Шереметьев бы не обиделся, – усмехнулся невесело я. – Бери, Дина, бери.
Она испуганно поставила коробку с набором на место. И покачала головой.
– Посуда Шереметьева… Нет, Аристарх Модестович. Есть из нее это просто кощунство. Перед историей.
– Не говори так, Дина, – я улыбнулся. – Возможно, и было бы кощунством, если бы она стояла в музее. А так… Ее купят какие-нибудь мордовороты с набитыми карманами. И ты думаешь, будут с благоговением смотреть на нее? И с придыханием вспоминать графа? О том, как он помогал крепостным? И деньги завещал бедным? И приветствовать его щедрость и меценатство? А потом бежать и повторять его подвиги? Сомневаюсь. Поверь, мы не самый худший вариант. И потом…Вдруг все это не правда? Все это вранье?
– Я не понимаю вас, Аристарх Модестович. Что вранье?
– Вообще все, – я обвел рукой антикварную лавку. – И тарелки Шереметьева, и зонт от Гашека. И чемодан Менделеева, и часы почти что от Андерсена, ну, его друга. Может, только ручка Ржешевского правда. Такое трудно придумать. Впрочем, нет. Все, все вранье. И все, все ненастоящее. И даже я…
– Зачем вы так, – Дина присела передо мной на корточки. – Вам же лучше знать, что это не подделка.
– Никто этого не знает, Дина, никто. Мне иногда кажется, что все, все в мире подделка. Не только эти вещи. А все. И наши чувства. И если нет чувств – тоже подделка. И луна на небе подделка. И снег. И этот город ненастоящий. И его фонари. И его машины. И регулировщик на дороге тоже фикция. И подснежники зимой – это не правда. И весной тоже. Все, все подделка. Весь наш мир подделка. И все мы. Все понарошку. Но где-то, возможно, есть настоящий мир. И настоящая жизнь. А это… Это всего лишь репетиция. Репетиция спектакля под названием жизнь. Кто-то на главных ролях, кто-то на второстепенных. Кто-то справиться с ролью, а кто-то нет. Кто раньше вылетит из спектакля. Кто доиграет до конца. А потом спектакль понарошку закончится. И возможно, начнется по-настоящему. И каждый уже станет собой. И чувства его станут настоящими. И бесчувствие. Кто что заслужил, играя в спектакле. Какое количество аплодисментов. Но мы об этом никогда не узнаем. Пока не умрем. И не узнаем, на самом ли деле существует настоящий мир. Пока не умрем. Ад и рай. И почему все так этого боятся? Если каждый из нас на земле, хоть раз в жизни, но пережил или переживет обязательно и рай, и ад. И, пожалуй, в гораздо большей, обостренной степени. В том, другом мире, возможно, все гораздо проще и безопаснее.
Я произнес свой более чем удручающий монолог. И только тогда увидел, что Дина плачет. Опустив свою голову мне на колени. Я погладил ее по длинным пышным волосам, как маленькую. На большее я не имел права. Хотя все права, по сути, у меня были. Но я не был настоящим. Я был понарошку.
– Знаете, Аристарх Модестович, – Дина подняла заплаканное лицо. – Перед новым годом часто такие мысли бывают. Грустные. И, кажется, все напрасно, что было. И что будет – тоже будет напрасным. Перед новым годом. Это очень похоже, как и перед днем рождения. Эти праздники так сравнимы. Потому что только в детстве они бывают по-настоящему веселыми и долгожданными. Потому что только в детстве все не напрасно. И всего дожидаешься, чего ждешь. И все настоящее… Я вас понимаю, Аристарх Модестович.
– Это уже хорошо, Дина. Хоть мы такие разные, вернее, в разной возрастной категории.
– Для понимания возраст не имеет значения.
Мы замолчали. Я по старой привычке (вернее, по старой привычке настоящего антиквара) заглянул за окно. Снег кружился, вальсировал. И ему прохожие уже не мешали. Прохожие ждали поскорее стать на год старее. На улице заметно поредело. И только неугомонные машины по-прежнему носились. Машины не думают о том, как побыстрее отпраздновать старость. Они вообще не думают. Хотя тоже старятся. И ломаются. И ржавеют. Впрочем, как и все мы.
Вдруг я заметил промелькнувший силуэт. Я сощурился. Кто-то явно подглядывал в мое окно. Кто-то явно хотел подсмотреть за моим праздником. Ну, безусловно! Кто же еще! Я отчетливо разглядел Косульку. Ее любопытство не знало предела. Впрочем, любой бы на ее месте захотел узнать, для кого сумасшедший старик скупил все цветы. Я дружелюбно махнул Косульке рукой.
Вскоре она топталась на моем пороге, стряхивая снег с кривых сапожек. В своих руках она держала огромную плетеную корзину, в которую недавно сгрузила подснежники, как падчерица из сказки. Теперь корзина была полна еды. И мне это пришлось по вкусу.
– Так сказать, от нашего стола – вашему! – Косулька покраснела, видимо, осознавая свое неуемное любопытство. Но ее носик при этом лез во все щели, чтобы увидеть, кто сидит в кресле. Но с порога было плохо видно. Плетеное кресло было огромным. И маленькая Дина буквально утонула в нем с головой.
– Благодарю, это такая щедрость, такое великодушие, – я продолжал бояться Косульку. Но при этом раскинул руки в стороны, яко бы для излияния чувств. Я должен был огородить Дину.
– Ну что вы, любезный! Как не поздравить такого многоуважаемого соседа. Можно сказать, долгожителя. Грех, да и только. К тому же и в магазин вы не ходите. Вот только сегодня цветы и купили. А к чему, спрашивается? Все, все у вас в цветах. Красиво… Но цветами не накушаешься. Мы же не травоядные, – хихикнула Косулька, довольная своей шуткой. – А в вашем возрасте нужно правильно питаться. Разумно. Диета – прежде всего.
Я не подпускал ее близко к Дине. Ей не обязательно было знать, кто у меня в гостях. Но благодарно принял дары. Они были кстати. И легонечко пытался придвинуть Косульку к выходу. Но она сопротивлялась до последнего.