7
Аркадий Кириллович, подавшись вперед тяжелым изборожденным лбом, вглядывался в Соню.
- То есть не каждый тебе нравится? - спросил он.
- А вам - каждый? Да не правда же это, Аркадий Кириллович! И вы подлецов ненавидите! И я! И Славка! И все другие! Только все мы слабы - тряпки! Решиться не можем!
- Не можем решиться на что, Соня?
- На справедливость!
- Как Коля Корякин?..
- А как еще избавиться от подлецов?! Перевоспитывать?.. Мог ли Коля перевоспитать своего отца? А мы, если б плечо к плечу, перевоспитали бы? От пьянства его отучили бы, бешеный характер ласковым сделали? Да смешно это, Аркадий Кириллович! Чужие среди чужих. Нет! Нет! Не чужой мне был Коля! И вы об этом знаете… Не чужой, а вот помочь ему не могла. И никто бы не помог. А уж кучей-то и подавно. Перепугались бы все, перетрусили, повисли бы на руках Коли, обсуждать начали… А отца-подлеца, который в могилу Колину мать вгонял, оставили бы - живи, зверствуй дальше! Нет, верно, верно вы нам говорили: нельзя рассчитывать на других, сам воюй с подлостью! Только вот как до настоящей войны дошло - перепугались вы, теперь от своих же слов отрекаетесь: не надо было браться за оружие! Сдаваться надо?.. Стыд-но! Стыд-но!..
Чуть сутулясь, по-прежнему пасмурно-спокойный, Аркадий Кириллович разглядывал исподлобья Соню, только тяжелей обвисали складки на лице.
- Продолжай, - попросил он.
- Я все сказала!
- Нет, не все. После твоих слов напрашивается вывод: поступайте по примеру Коли Корякина, убивайте своих отцов, братьев, если вдруг по какой-то причине их станет трудно терпеть. Ничего себе призыв.
Соня вызывающе дернула подбородком:
- Гоголь призывал, Аркадий Кириллович. Почему же вы его никогда не осуждали?
- Гоголь?!
- Как он показал - Тарас Бульба сына убил. За что? Своим изменил. А отец Коли не изменил? Он человеческому изменил! Он хуже Андрия, какое сравнение! Тарас Бульба - герой, Коля Корякин - преступник?!
Аркадий Кириллович молчал, а класс затаенно шевелился - все пригибались к столам, жадно поводили глазами то в сторону Сони, то на учителя. Темные и светлые шевелюры, свежие лица и общее выражение напряженной затаенности - столкнулись с таким, чего еще никогда не случалось в их короткой жизни, о чем приходилось только читать в книгах. Тарас Бульба, убивший сына, - такое далекое, неправдоподобное, почти сказка, и вдруг сейчас!..
- Случайно ли, Соня, - заговорил Аркадий Кириллович, - никто в жизни не повторил подвига Тараса Бульбы? Что было, если б такое вошло у людей в привычку?..
- Значит, Бульба не прав? Значит, он должен был простить сыну предательство? Предай свой народ ради сына?! - негодующий звон в голосе Сони.
- Народ… Один защищал народ, другой - все-таки много меньше - себя да мать. А за то и за другое - человеческая жизнь. Оправданно ли, Соня?
- Если б можно… Да стал бы он отца… Другого выхода нет - значит, смирись, пусть сбесившийся алкаш мать родную на твоих глазах в гроб… Подонку удовольствие, а счастье двоих людей отдай! Это оправданно, Аркадий Кириллович?
- Ты считаешь, что Коля спас и свое счастье и матери?
Разгоряченная Соня впервые споткнулась, ничего не ответила.
- Спас мать?.. Остается одна-одинешенька с веселыми воспоминаниями о пролитой крови. А самого что ждет? Вот оно, счастье ценой убийства…
Аркадий Кириллович говорил и понимал - нет, молчание Сони не отказ от убеждений, лишь легкое замешательство. Она воспалена, она сейчас безумна. Эх, если б безумие могло внимать словам!.. Аркадий Кириллович рассчитывал, что его постараются понять другие, кто меньше воспален, сохранил способность слушать.
И снова раздался голос Славы Кушелева:
- Аркадий Кириллович! Вы считаете, что счастье убийством - никогда, ни при каких случаях?
- Считаю. Счастье и убийство несовместимы.
- Вот для меня, как для всех, самое большое счастье - это жить на свете. А на меня вдруг в темном углу какая-нибудь, простите, сволочь с ножом… Так не отдам ему жизнь, нет! Постараюсь его… Если мне придется его пристукнуть, что же вы мне скажете: не имел права - убийством?
- Право убивать не имели ни он и ни ты. Он его нарушил, а ты защищал право на свою жизнь. Ты защитник жизни, если даже и прикончишь бандита.
И Слава бурно восторжествовал:
- Аркадий Кириллович! Вы очень, оч-чень хорошо сказали: можно убить и стать защитником жизни! Так это же и Колька сделал - убил ради жизни!
Аркадий Кириллович прицельно прищурился на Славу.
- Убить ради жизни… - повторил он. - Простая формула, м-да-а… Обещает простое решение. Опасно это, Кушелев.
- В любой точной науке разные неупорядоченные явления сводятся к простым формулам. Чем проще, тем лучше, наука только выигрывает, Аркадий Кириллович. Почему нужно бояться формул в обычной жизни?
- То, что ты называешь обычной жизнью, Слава, - многосторонней и сложней любой науки. Эта жизнь всегда наваливается на человека всем своим запутанным содержимым, где далекое неразрывно с близким, большое с малым, частное с общим. Простая формулу не охватит всего. Тысячи лет религия подсовывала людям простые формулы - и много ли пользы?
- Но эта-то формула не религиозная! - возмутился Слава.
- Верно, религия подсовывала формулу - не убий, ты - убивай. Неужели лучше?
Слава вдруг подобрался, его широкое скуластое лицо посуровело.
- Аркадий Кириллович! - Он даже задохнулся от торжественности. - Это формула не моя. Ею - да, убить ради жизни, ради лучшей жизни! - пользовались Желябов, Перовская, Степан Халтурин! Теперь о них пишут книги, изучают на уроках истории…
- А книги и уроки истории тебе разве не говорили, Слава, что их исходные формулы были ошибочны, а путь безрезультатным?
- Совсем безрезультатным? - Слава еще более посуровел. - Ну нет, Аркадий Кириллович! Что-то они все-таки сделали. Все-таки история считает их героями, а не преступниками. История, Аркадий Кириллович! Есть ли справедливей судья?
Аркадий Кириллович распрямился, казалось, вот сейчас-то он и скажет свое - решающее, опрокинет Славу Кушелева, поставит точку. Но Аркадий Кириллович разглядывал Славу и молчал. А класс ждал, началось нетерпеливое ерзанье, покашливанье. Слава Кушелев выдерживал тяжелый взгляд учителя, не опускал глаз. А в стороне, над классом забыто стояла Соня Потехина и тоже жадно вглядывалась в Аркадия Кирилловича.
Неожиданно обрушился звонок. Аркадий Кириллович опустил глаза и ссутулился. Класс зашевелился смелее, еще более нетерпеливо, но никто не вскочил с места, продолжали глядеть на Аркадия Кирилловича, ждали от него ответа.
За стеной в коридоре захлопали двери, школа сразу заполнилась бодрым водопадным шумом начавшейся перемены. И только тогда, не подымая глаз, Аркадий Кириллович заговорил:
- Если этот случай с Колей Корякиным пройдет сейчас мимо вас, никак не изменит, то вы - нет!.. вы не будете по-настоящему счастливы в жизни. Плохо жить чужим среди чужих. А если вы, несчастные, еще броситесь добывать себе счастье… убийством, плохо будет не только вам - всему миру… Можете идти. Вы свободны.
Все шумно поднялись над столами, но только один Вася Перевощиков ринулся было к двери и замер на полдороге. Класс стоял и глядел на Аркадия Кирилловича. Он, казалось, сейчас стал меньше ростом, не крупный, не массивно-прочный - сгорбленный, и руки суетно застегивают замок портфеля… Он вышел, не прикрыв за собой дверь.
- Ты его победил, старик, - подавленно бросил Славке Стасик Бочков.
- Похоже, что так, - ответил Славка Кушелев озадаченно и тревожно.
Все разом зашевелились, заговорили…
У Сони Потехиной все еще цвели пятнами щеки, а глаза недобро, зелено тлели.
8
Соломон и Данила вышли от Сулимова в полном убеждении: глаза не открыли, отклика не нашли, слава богу, что сами дешево отделались - не накричал, не прицепился.
Но они сильно ошибались. Сулимова после их ухода охватило приподнятое беспокойство - похоже, запахло жареным!
Многие люди в течение нескольких десятилетий громоздили поступочек на поступочек, сооружали преступление. Кто-то из этих людей давно исчез и забыт, но кто-то и до сих пор жив-здоров, даже признается и раскаивается в невольном участии. И ни одного из этих людей нельзя поставить перед лицом правосудия - не ведали, что творили. Обвинять их так же нелепо, как обвинять молнию, спалившую дом, ураган, потопивший корабль, снежную лавину, похоронившую под собой путников, - явление столь же стихийного порядка. Приходится обвинять лишь несчастного мальчишку - отвечай за всех!
И вот в цепочке безвинно виноватых проступает фигура ни на кого не похожая, настораживающая.
Никто из одобрявших преступление не делал это ради собственной корысти. Илья же Пухов наливался, как присосавшийся клещ, и, как клещ, распространял заразу.
Никто не ведал, что творит. Илья Пухов не мог не сознавать, что его опека растлевает Рафаила Корякина. И надо быть полным идиотом, чтобы совсем не подозревать об опасных последствиях.
Ничью вину не подведешь ни под какую статью Уголовного кодекса, а вина Пухова осязаема, вполне доказуема, обвинению подлежит.
Если перед судом предстанет один мальчик, то вряд ли суд станет вникать глубоко, в самые корни. А вот если рядом окажется зрелый, опытный, корыстолюбивый человек, сам лично преступления не совершивший, но способствовавший ему, то уж придется рыть в глубину, вскрывать незримое.
При вскрытии же потаенных корней часть вины с мальчишки снимется.
Пухов именно тот, кто нужен и обвинению и защите. Если, конечно, в сведениях Соломона и Данилы есть какая-то доля правды. Если Пухов и в самом деле сознательно спаивал Корякина. Если он при этом имел корыстные цели.
Если… Множество "если", которые Сулимову необходимо самым придирчивым и беспристрастным образом проверить и перепроверить, не доверяясь весьма непочтенным свидетелям.
"Запахло жареным", но этот запах может быть и наваждением. Однако Сулимов воспрянул: надо действовать, и немедля! Очень, например, интересно узнать, потрясен ли Пухов неожиданной смертью столь давнего друга. Позднее этого уже не узнаешь. Сулимов решил свалиться на Пухова.
Он примерно таким себе его и представлял. У этого человека было все умеренно, приглаженно, ничто не бросалось в глаза - полноват без дородства, прост лицом, лысоват со лба, добродушен, но не угодлив, взгляд мягкий, не увиливающий и не прилипчивый, голос приглушенный, с легким, неназойливым достоинством. Такие люди вызывают уважение, но не западают в душу, не запоминаются. Они не взлетают высоко, однако, угнездившись где-то, устраиваются прочно и обстоятельно.
Сидели в маленьком кабинетике - чистый закуток со столом, и даже второго стула для посетителя не было, чтоб усадить нежданного гостя, хозяин притащил откуда-то складное легкое креслице.
- Вы давно знали Рафаила Корякина?
- С молодых лет. - Ответ без спешки и без раздумий, без настороженности.
Сулимов решился его озадачить:
- С того времени, как его собака порвала ваши штаны?
Пухов действительно был озадачен, своего удивления скрывать не стал.
- Откуда вам это известно? Даже я сам забыл.
- Вы в самом деле отравили его собаку?
Сокрушенное покачивание головой.
- Странно, - сказал Пухов, - поселка самого давно нет, люди, которые в нем жили, или вымерли, или разъехались, а вот сплетни остались.
- Вам их легко опровергнуть. Готов поверить на слово.
- Если так важно, отвечу - да, сделал. Кто-то же должен был от этой злой твари поселок избавить.
- Вы так и объяснили тогда Рафаилу Корякину?
Пухов туманно усмехнулся.
- Что вы, разве можно! Тогда этот сопливый мальчишка с ножом же в кармане ко мне пришел. Ну а я все сделал, чтоб он этот нож не выдернул… Правда, потом все двадцать восемь лет ждал - все же выдернет того гляди. Такой уж человек.
- Почти тридцать лет ножа ждали и дружили?
- Чего не было, того не было. Знакомы близко - да, а дружить - ой ли.
- И тем не менее всю жизнь вместе. Куда вас переводили, там сразу оказывался и он. Преследовал вас, что ли? Отделаться от него не могли?
- Мог бы…
- И что же мешало?
- Я же в нем талант открыл. Можно сказать, мастер Корякин - мое произведение.
- Из любви к таланту держали его возле себя?
- Вы наш механический завод знаете? Теперь уже считается старым заводом, а с него моя биография началась. Эвакуировали его сюда в сорок втором, поставили станки под чистым небом, вокруг стали фундаменты рыть, стены возводить. Вы думаете, только на фронте тогда гибли люди, - и здесь умирали от холода, голода, от натужной работы. Особенно те, кто не выматерел, - шестнадцатилетние. Ну а я уже чуть постарше был, выдюжил, в бригадиры попал. Сразу после войны мы крыши новых цехов железом крыли и красили. Тут-то и столкнулся с Рафаилом, к себе затянул, метил в подсобники, но увидел - у дурного парня ловкие руки. Так вот я первый ему удивился, первый его оценил. Признаюсь, самого Корякина никогда не любил, зато его талант - да, всегда…
- Любили, и бескорыстно? - подкинул Сулимов.
Пухов снова понимающе усмехнулся:
- Часто ли без корысти любят? Даже от бабы всегда ждут - наградит за любовь. А ведь я человек практичный, и бригадиром был и прорабом, всегда в пиковом положении, всегда с чем-то зашиваешься - возле должны быть молодцы, на которых, закрыв глаза, положиться можно. А Корякин, ежели половчей толкнуть, за десятерых мог сделать. Корыстовался от него.
- Но за такую корыстную любовь он, верно, требовал свою корысть?
- Само собой.
- Какую?
- Давал ему хорошо заработать.
- Левыми путями?
- И левыми, - спокойно согласился Пухов. - Не судите строго. Мы же все тогда на карточках сидели, пайка хлеба да столовская баланда - ноги протянешь. Не упускали случая прихватить работенку на стороне. Да и теперь ею не брезгуем. Корякину, видите ли, мало быть сыту, еще пьян быть должен, без того никак не мог.
- Когда он начал пить?
- Право, не знаю.
- Не с той ли поллитровки, которую вы поставили перед ним за отравленную собаку?
- Эх-хе-хе! Да он ко мне явился уже зарядившись, в самом, что называется, боевом настроении был.
- И все же не кто другой, а вы помогали Корякину не только быть сыту, но и пьяну тоже?.. Все двадцать восемь лет знакомства!
- Хотите сказать - все эти годы я его спаивал?
- Буду рад услышать, что это не так.
Прямой взгляд в зрачки Сулимову, прямой и обиженный:
- Поразмыслите: зачем мне его спаивать? Разве с трезвым и вменяемым не легче иметь дело? Разве неизвестно вам - коль Корякин пьян, то и буен без удержу? И не зря же я боялся, что нож выхватит. Все двадцать восемь лет он пил, все двадцать восемь лет приходилось быть начеку. Для меня было бы счастье великое, если б он забыл про водку. Спаивать его можно только во вред себе.
- А давайте иначе взглянем, товарищ Пухов. Вы любили талант мастера Корякина, как сами признались, любили не бескорыстно. Но этот нужный талант мог принадлежать вам лишь тогда, когда Корякин находится в полной от вас зависимости. И чем больше Корякин пьет, тем больше он нуждается в деньгах, а значит, и в выгодных заказах, которые, увы, без вас достать не умеет. Выгодные заказы для Корякина явно выгодны и вам, Пухов. Так ведь выглядит реализация корыстной любви к его таланту. В ваших прямых интересах, чтоб Рафаил Корякин пил. Конечно, сами вы его не поили, но условия создали и боялись, что перестанет. Как вам нравится такая логика, Пухов?
Пухов невозмутимо потянулся к папке на столе, вытянул из нее несколько скрепленных листов.
- А как вам понравятся эти бумаги? - спросил он, протягивая их Сулимову. - Вглядитесь - Корякина только вчера не стало, а я уже оформляю человека на его место. Давно был на примете. И, учтите, непьющий.
Сулимов повертел перед собой бумаги.
- То есть Корякин легко заменим?
- Вот именно, а потому ваша логика, простите, построена на песочке. Спаивать мне Корякина, чтоб удержать при себе, нянчиться с буйствующим ради выгоды - не слишком ли хлопотно? Да неужели за тридцать-то без малого лет я не мог подыскать себе не менее хорошего и выгодного мастера, зато более покладистого? Уж, по крайней мере, без ножа в кармане?
На лице Пухова ни затаенного торжества (вот как вас опрокинул!), ни насмешки с издевочкой (что, укусил?) - лишь вежливое терпение наставника, доказывающего азбучное. "Или чист, или умеет здорово линять", - подумал Сулимов.
- Вам знакомы некто Пашка по прозвищу Козел и Венька Кривой? - спросил он.
- Знакомы, - слегка насторожился Пухов.
- Что это за люди?
- Ничего хорошего, опустившиеся алкаши.
- Однако они работали у вас.
- Да, пока один совсем не спился, не был увезен в больницу.
- А какого склада люди, ныне работающие у вас, - Соломон Рабинович и Данила Клоповин?
- Примерно такого же.
- Они были приняты вами вместо спившихся Пашки и Веньки. Вместо алкашей - алкаши. Почему именно с прежними изъянами?
- Приходилось специально подыскивать таких.
- Чтобы могли исполнить обязанности собутыльников для Рафаила Корякина?
- Именно.
- И после этого вы пытаетесь уверить - не спаивали Корякина, не в ваших интересах!