- Скажите, - впервые резко обратился Пухов к Сулимову, - мог ли я прекратить пьянство Корякина? Медицина не справляется с такими! От пьянства избавить его не в силах моих, зато оберечь от неприятностей хоть и трудно, но в моих! Беды не оберешься, если б Корякин стал пить с кем попало, драки, поножовщина, всякая шваль, постоянно крутящаяся возле цеха в ожидании выпивки. Было такое, пока меры не принял, - пусть пьет с теми, кто на скандалы Корякина не ответит и от набегов со стороны цех оградит. Спаивать я не спаивал, а мириться с пьянкой Корякина - да, приходилось.
- До чего же неудобен для вас был Корякин.
- Еще тот пряник медовый.
- И заменить его было можно.
- Можно-то можно, да кой-что и останавливало.
- Что же?
Пухов насупился, отвел глаза.
- Одна мысль: оторвись он от меня - совсем сойдет с круга.
- Так вам все же жаль его было?
- Как-никак почти тридцать лет знакомы. А потом - семья у него… И так уж старался семье помогать, с моей помощью половина денег шла мимо Корякина в семью.
- Тяготились Корякиным, а добрые чувства испытывали?
- Вам это кажется невозможным?
- Я-то готов поверить в такую возможность, но поверят ли в прокуратуре? Они ведь тоже задумаются, что держало Корякина возле вас. И в ответ услышат - добрые чувства. Поставьте себя на их место - как поверить столь прекраснодушному ответу?
Пухов уставился в стол, долго молчал.
- Да… Да… - заговорил он. - Поверить трудно… Но, пожалуй, другого-то ответа у меня не найдется. Не любил его, тяжел, отделаться хотел, а не решался… Уж очень отчетливо видел, что будет после… Призадумаешься - кровь стынет.
- А того, что случилось, не ожидали?
- Этого - нет, но знал: рано ли поздно что-то стрясется… страшненькое.
Сулимов больше ничего не выдавил из Пухова. А это настораживало - так ловко выворачивался до сих пор и вдруг застопорил. Какая-то странность…
9
Аркадий Кириллович, нахохленный, темнолицый, разглядывал всех запавшими, потаенно тлеющими глазами. Он только что скупо, в жестких выражениях изложил свое поражение в девятом "А".
- М-да-а… - промычал директор. - Самокритика…
- Есть болгарская пословица, - медлительно произнес Аркадий Кириллович. - Плохой человек не тот, кто не читал ни одной книги; плохой человек тот, кто прочитал всего одну книгу. Опасны не полные неучи, опасны недоучки. Мы прочитали ребятам даже не книгу о нравственности, всего-навсего первую страницу из нее. И вот натыкаемся…
- М-да-а… - изрек директор и прочно замолчал.
В директорском кабинете пять человек. Завуч старших классов Эмилия Викторовна, иссушенная экспансивностью, еще не очень старая, но уже безнадежная дева, фанатически преданная школе. Физик Иван Робертович Кох, парадный мужчина с атлетическими плечами, с густыми, сросшимися над переносицей бровями. Преподавательница математики, старенькая, улыбчивая Августа Федоровна. Аркадий Кириллович. И сам директор Евгений Максимович, жмурящийся в пространство, поигрывающий сложенными на животе пальцами.
Такие узкие совещания у директора, которые решали вопросы до педсовета и помимо педсовета, в шутку назывались "Могучей кучкой". Чем меньше "кучку" собирал вокруг себя Евгений Максимович, тем конфиденциальней совещание. Сегодня собрались внезапно и в малом числе, меньше не бывало.
Как и следовало ожидать, взорвалась Эмилия Викторовна:
- Аркадий Кириллович! Зачем?! Себя же топчете! И с ожесточением!.. Себя и нас заодно!
- Вы считаете, нам следует петь аллилуйю? - проворчал Аркадий Кириллович.
- Не да-дим! Да, да, вас не дадим в обиду! Защитим вас от… вас же самих!
У Эмилии Викторовны не было никого и ничего, кроме школы, а потому она всегда находилась в состоянии ревнивой настороженности - как бы кто не согрешил против родной школы, даже в помыслах. И если врагов у школы не было, она их изобретала. Аркадий же Кириллович для нее давно стал нервом школы, ее совестью, ее становым хребтом. Эмилия Викторовна его уважала куда больше, чем директора, человека нового, свалившегося на готовенькое. Аркадий Кириллович нападал на школу - это выглядело черным предательством.
- Откуда вдруг у вас эта уничижительная теорийка: создаем - о господи! - нравственных недоумков?! Впрочем, понятно - от прискорбного случая она!.. Одумайтесь, мы-то тут при чем? Что мы могли сделать? Папу Корякина исправить? Да смешно же, смешно! Применять педагогическое влияние прикажете… на того, кого давно бы должна прибрать милиция! Преступный элемент не в компетенции школы. Случайно, совершенно случайно в нашей школе оказался ученик несчастной судьбы, с таким же успехом он мог учиться в любой другой школе города!
- А признание его поступка нормальным и даже полезным всем классом - всем! - тоже случайность? - спросил Аркадий Кириллович.
Эмилия Викторовна всплеснула руками:
- Да разве вы, Аркадий Кириллович, по-своему не оправдываете несчастного мальчика? А у нас у всех разве не сжимается сердце от сочувствия к нему? Ну а товарищи по классу разве бесчувственны?.. Потому и оправдывают его поступок, защищают как могут. Нравственное уродство в этом видите?.. Ну не-ет, Аркадий Кириллович, никакого уродства - нормальные дети! Может быть, только с молодыми заскоками. Слава Кушелев - потенциальный убийца?! А Соня Потехина?! Бог ты мой! Опамятуйтесь, Аркадий Кириллович! Не смешите нас. Больное это. Достоевщина. Откуда она в вас? Не замечалось раньше.
- Эмилия Викторовна, вы когда-нибудь сомневались в себе? - поинтересовался Аркадий Кириллович.
- В себе - да. Но в вас, в вас, Аркадий Кириллович!.. Нет, никогда не позволяла себе!
- Сейчас самое время.
- Не могу! Пришлось бы сомневаться в школе. Для меня школа - это вы.
- Вот и я предлагаю - спасем школу.
- Спасем, Аркадий Кириллович, наше прошлое, наш многолетний труд, наши признанные успехи! Или их у нас совсем нет?
- Успехи - в чем?
- Словно вы сами не знаете.
- Знаю - нас славят за нравственное воспитание.
- И случай с Колей Корякиным не перечеркнет их! Нет и нет, Аркадий Кириллович!
- Случай - убийство! Отвернемся от него и от того, что класс это убийство оправдывает, будем же и дальше втолковывать красивые нравственные понятия. Не чудовищная ли это безнравственность, Эмилия Викторовна?
- Вы… вы считаете меня?..
- Считаю, - отрезал Аркадий Кириллович, - что вывод напрашивается сам собой.
Эмилия Викторовна обвела всех изумленно-горестным взглядом. Все неловко молчали, лишь директор Евгений Максимович по-прежнему жмурился, как ухоженный ленивый кот, которому приходится присутствовать при семейной ссоре.
- Нет слов! - изрекла Эмилия Викторовна и отвернулась.
- У меня к вам вопрос… - Иван Робертович сосредоточенно слушал, сосредоточенно посапывал, усиленно хмурил грозные брови. - вы недовольны своим прежним методом воспитания. Не так ли?
- Недоволен.
- Что же, хотите совсем отказаться от него?
Если Эмилия Викторовна была всегда горячей сторонницей Аркадия Кирилловича, поддерживала, помогала, шумно его славила, то Иван Робертович Кох относился с полном бесстрастием, оставался в стороне. Он со страстью верил лишь в одно - в физику. Она сейчас пробивается к основам основ мироздания, к тому первичному, из чего складывается все - атом, молекула, мертвый минерал, живая клетка, организм и столь странный человеческий орган - мозг, заключающий в себе интеллект, физика - это наука наук, все остальные уходят корнями в нее, она начало начал пестрых и путаных человеческих представлений, в ней истоки бытия. А потому Иван Робертович просто не обращал внимания на "суетную возню Аркадия Кирилловича вокруг примерного поведения", считал важным для себя раскрыть тех, кто способен стать новыми жрецами всеохватной науки. Славе Кушелеву он не колеблясь мог простить все за то только, что тот обещает быть жрецом незаурядным. Никто не ждал, что Иван Робертович заговорит, думали - как всегда, останется в стороне, отмолчится.
- Так хотите отказаться от прежнего? - повторил он.
- Совсем - нет, - ответил Аркадий Кириллович. - Но этого теперь крайне недостаточно.
- И у вас есть что-либо предложить? Что-то конкретное, хотя бы прикидочно, в виде гипотезы?
- Ничего, кроме убеждения, что нельзя удовлетворяться прежним, надо искать новый выход.
Иван Робертович густо крякнул.
- Не хотите отказаться от старого, не предлагаете ничего нового. Тогда, простите, что же, собственно, вы имеете? Чему мы все должны верить?
- Одному, - твердо произнес Аркадий Кириллович. - Предостерегающим фактам.
- Положим, я в них поверил - и что же?..
- Если поверите, что убийство Коли Корякина не простая случайность, значит, не сможете существовать спокойно, станете искать, в чем причина.
- А если причина окажется… гм!.. скажем, не школьных размеров, нам не по зубам, что делать тогда дальше?
- Давайте сначала ее найдем, а уж потом будем думать, что дальше.
Иван Робертович поиграл бровями, удовлетворенно кивнул:
- Логично.
Он только в том и хотел убедиться - нет ли просчета в логике. А потому снова замкнулся в бесстрастном молчании, не выражая желания обрекать себя на беспокойное существование, искать роковую причину, которая, может статься, будет еще "не по зубам".
С усилием разогнулась Августа Федоровна, уставилась кротким старушечьим взором в Аркадия Кирилловича.
- Аркашенька, - протянула она сокрушенно, - ты столько лет до этого искал?..
Старый, старый друг. Четверть века назад она, еще не седая, не сутулая, встретила бывшего капитана Памятнова и заговорила с ним, как будто была знакома всю жизнь. И капитан запаса, еще не закончивший тогда пединститута, почувствовал сразу себя в школе своим человеком. С тех пор его постоянно грела ее ненавязчивая доброжелательность. Впрочем, возле Августы Федоровны грелись многие, и каждый наверняка про себя думал - получает больше других.
- Навряд ли, голубчик, теперь отыщется быстрее. За это время сколько мимо нас учеников пройдет! Для каких-то будущих придется стараться. А они, будущие, кто знает, какими окажутся, может, и воспитывать-то их не придется. Разбег у тебя долгий, да прыжок будет ли?
- Так что, Федоровна, - ничего не делать?
- То-то и оно, хотя знаю - тебе не понравится. Забыть надо историю Коли Корякина. И поскорей. Перемелется…
Аркадий Кириллович шумно пошевелился на стуле.
- Да ты не вскакивай, не кипятись, - остановила его Августа Федоровна. - Опасность, если она и в самом деле есть, мы уже не отведем. Считай, злая беда стряслась, после драки кулаками не машут. Толку никакого не добьемся, а порядок в школе растрясем. Зачем?
- Верно! Верно! - снова взмыла Эмилия Викторовна.
- Ах, верно! - Аркадий Кириллович вскочил с места.
Августа Федоровна безнадежно вздохнула:
- Эх-хе-хе! Ретивое взыграло.
- Забыть историю Коли Корякина! Забыть! Спрятать! Не было ее! Не удастся, Августа! От учеников уже не отнимешь ее, не запретишь им судить и рядить на свой лад. А вы слышали - извращенно судят, убийством усовершенствовать жизнь собираются. Так начнем с простого: объясним им, что извращение это!..
- Не заваривай кашу, Аркашенька, всем коллективом потом ее не расхлебаем.
- Августа… Чуткая, добрая Августа, что с тобой? Все силы ребятам отдаешь, всю жизнь для них - и не расхлебаем, пусть остаются духовно горбатыми.
- Не дави чирей, Аркадий, - по всему телу пойдет. Молодой организм сам справится - зарастет без следа.
И Аркадий Кириллович растерянно оглянулся:
- Педа-го-ги! На что надеетесь? Бог не выдаст, свинья не съест, само собой зарастет? Так зачем же вы тогда нужны, педа-го-ги?
- Ого! - пробасил Иван Робертович.
- Все получили, не только я! - восторжествовала Эмилия Викторовна.
Августа Федоровна страдальчески сморщилась:
- Не верю я в твои страсти-мордасти. Не верю, Аркадий! Из нашей школы ничуть не хуже других люди выходят.
Только один директор молчал, сидел откинувшись, поигрывал на животе пальчиками.
10
Но вот он пошевелился, расправился, всем корпусом повернулся к Аркадию Кирилловичу:
- Вы слышали - не верим! Не убедили! Может, вы приведете более веские доказательства, чтоб мы разделили ваш ужас?
- Какие доказательства, когда вас не убеждает отцеубийство, - удивился Аркадий Кириллович.
- Приведите хотя бы еще один пример, столь же вопиющий.
- Такое часто не повторяется, Евгений Максимович.
- А раз не повторяется часто, то зачем подымать панику? Значит, имеем дело с явлением исключительным, не характерным. Для нашей жизни не характерным, для нашей с вами деятельности, Аркадий Кириллович. Не от нас пошло, от каких-то обстоятельств, случайно сложившихся помимо нас с вами.
- Всего однажды атомные бомбы разорвались над людьми, но тем не менее этот единичный случай дал повод для весьма реальной тревоги.
Евгений Максимович развел недоумённо руками:
- Коля Корякин - и атомная бомба! Ничего не скажешь - сокрушительный параллелизм… И все-таки даже он не доказывает, что школа подтолкнула своего ученика на отцеубийство. Это по-прежнему остается плодом вашего воспаленного воображения.
- Чувствую: вы тогда только мне поверите, когда снова и снова повторится нечто подобное. Но как раз этого-то я и не хочу допустить.
- Аркадий Кириллович, дорогой, - Евгений Максимович бережно дотронулся до его колена, - вы перевозбуждены, вы сильно потрясены, вам следует прийти в себя, отвлечься, немного отдохнуть, чтоб потом на все иметь возможность глядеть трезвыми глазами. Мой совет, Аркадий Кириллович, - возьмите отпуск, поезжайте в санаторий, путевкой я вас обеспечу.
- В санаторий?.. - хмыкнул Аркадий Кириллович. - С таким больным воображением. Не лучше ли вам меня упрятать в сумасшедший дом?
Евгений Максимович посуровел:
- Ну что ж… Будем называть все своими именами. Вы становитесь врагом, Аркадий Кириллович. Пока враждебность только к нам, здесь сидящим, - к Эмилии Викторовне, с которой прекрасно ладили многие годы, к Ивану Робертовичу, ничего не сделавшему вам плохого, к Августе Федоровне… Даже к ней, прошедшей с вами бок о бок через жизнь. Все мы для вас не педагоги, не гуманисты - некие злодеи, извращающие сознание детей! Сегодня вы нам, завтра это же бросите всему коллективу учителей, вызовете к себе враждебность. Хуже того - найдете себе каких-то сторонников, внесете раскол, разброд, нетерпимость.
- А вы хотите, чтоб я убеждал и не рассчитывал на сторонников?
- Я хочу, чтоб школа нормально работала, а не вела междоусобную войну.
- Но в том-то и беда - школа работает ненормально.
- Это вам одному кажется. Пока только одному!
- А вы собираетесь ждать до тех пор, когда это станет настолько очевидным, что все увидят в упор? Будет поздно что-либо предпринимать.
- Какое самомнение! Вы считаете себя единственно прозорливым, остальные и слепы и непроницательны.
- Проницательней ли я других, нет ли, но случилось - я увидел опасность. Значит, из ложной скромности, чтобы не выделяться, я должен притворяться слепым?
На круглом лице директора проступила брезгливая гримаса.
- Ну так вот, - сказал он решительно, - школа не может взять на себя вину за Николая Корякина. Это был бы самоубийственный для нас шаг. Вы на него толкаете, мы станем от вас защищаться. И не думайте, что защита окажется трудной. Большинство учителей не пожелает поступиться добрым именем своей школы, возможностью покойно, без осложнений работать. Неужели вы надеетесь, что они с легкостью перечеркнут все прошлое, сломя голову ринутся за вами? Рассудите-ка.
Аркадий Кириллович на минуту задумался и согласился:
- Пожалуй что так… Если меня здесь не поняли… даже старые друзья, то почему должны понять остальные?
- И тем не менее это вас не останавливает?
- Вижу нависшую над учениками опасность и молчу… Нет! Не могу.
- Тогда не лучше ли вам сразу уйти из школы? Добиться вы ничего не добьетесь, а рано ли, поздно все равно кончится этим.
- Чем такая покорность лучше прежней?
- На что же вы все-таки рассчитываете?
- На то, что капля по капле камень точит. Ну а кроме того, буду искать себе союзников за пределами школы, создавать общественное мнение.
Директор невесело усмехнулся:
- Ну в этом-то вы уж никак не преуспеете, могу вам гарантировать. Не кто иной, как вы в свое время сделали все, чтоб убедить общественное мнение - неоценимо важным делом занимается наша школа. Гороно постоянно ставил нашу деятельность в пример другим школам, на семинарах и конференциях проводились восторженные обсуждения, газеты хвалили нас взахлеб. А теперь по вашему слову поверни вспять, признайся во всеуслышание, что были доверчивыми дураками… Не наивничайте, Аркадий Кириллович.
- А вы, похоже, успели уже прощупать обстановку? - поинтересовался Аркадий Кириллович.
- Да, - просто признался Евгений Максимович. - Нигде не сомневаются, что преступление Николая Корякина ни прямо, ни косвенно со школой не связано. Вы с таким же успехом можете агитировать в свою пользу прохожих на улице.
Опираясь локтями в колени, навесив над полом тяжелую голову, Аркадий Кириллович долго смотрел вниз, не двигался. На него все глядели сейчас с сочувствием, даже не остывшая от негодования Эмилия Викторовна, даже невозмутимый Иван Робертович.
- Ладно, - разогнулся Аркадий Кириллович. - Думается, я все-таки найду себе трибуну.
Евгений Максимович безразлично пожал плечами. Все зашевелились. Тесное совещание "Могучей кучки" закончилось.
Он часто провожал Августу Федоровну до дома и сейчас шел рядом, придерживая легкий старушечий локоть, оберегая от слишком напористых прохожих.
Она говорила с привычной укоризной и непривычными нотками тревожной обеспокоенности в голосе:
- Несовершенен человек… Сколько тысячелетий вопят, Аркаша, и какими трубными голосами. И сколько крови пролито ради - совершенствуйся! А разрешима ли в принципе эта задачка? Может, терзаются над некой нравственной квадратурой круга…
- Хочешь сказать мне, Августа: и ты туда же, со свиным рылом в калашный ряд?
- Не совсем то, Аркашенька. Педагог должен совершенствовать людей, тех, кого поручили ему, - конкретных Колю, Славу, Соню, Ваню, а не вообще всех оптом, не какого-то абстрактного общечеловека.
- А я что делаю? Не о Славе Кушелеве, не о Соне Потехиной обмираю, не их сейчас предостеречь хочу, а вообще, безадресно?..
- Обмираешь, голубчик, да, над Соней, над Славой. Но метишь-то найти такое, чтоб и Соню, и Славу, и любого-каждого, ближнего и дальнего, спасало от безнравственных поступочков. Вообще хочется универсальную для всех панацею! Именно то, чего стародавние пророки найти не могли.