Весёлый Роман - Владимир Киселев 17 стр.

На нашем заводе получить отпуск за свой счет почти немыс­лимо. Я никогда не думал, что это дело окружено такими за­борами. Ведь когда человек просит отпуск за свой счет? Когда у него что-нибудь произошло. Рабочий так, за здорово живешь, не пойдет в отпуск без оплаты. Значит, нужно, чтоб бумажки оформлялись сразу. А мне пришлось походить по начальству, пока я получил согласие на двухнедельный отпуск.

Перед дорогой я привел в порядок своего конька-горбунка. Очистил от нагара поршни и глушитель. Промыл бензобак и кар­бюратор, долил электролит в аккумулятор, проверил синхрон­ность работы цилиндров, отрегулировал люфт в подшипниках рулевой колонки, очистил все контакты, смазал автолом тросы, подтянул ключом все болты и спицы.

Большого аварийного запаса на мотоцикле с собой не пове­зешь. И кто знает, что именно может тебе понадобиться в до­роге. Я, во всяком случае, всегда вожу с собой запасные свечи, пару конденсаторов, предохранители, комплект тросов, поршне­вые кольца, сальники, подшипники, спицы, запасную камеру. Все это я подготовил и уложил,

Я хотел выехать в четыре часа утра. Но выехал в пять. Шел медленно. Утром по этому шоссе не очень разгонишься - сплошной поток грузовиков в одну и другую сторону. Впечат­ление такое, что вся страна, все наше население село за руль и впритирку одна за другой, даже не соблюдая технического интервала, прут машины, груженные железом, цементом, панеля­ми домов, коровами, молоковозы и самосвалы, почта и "Ско­рая помощь".

Черт его знает, почему - никогда прежде этого со мной не бывало, но сейчас я чувствовал каждого человека, который мелькал мимо за рулем с такой скоростью, какой не увидишь даже при ускоренных съемках в кино. С сигаретой в зубах. В матросской тельняшке под распахнутой грубошерстной кур­точкой. С приподнятым ветровым стеклом. На "газоне". Гружен­ном ящиками с помидорами. Встал в два часа ночи. Первым делом закурил. "Прощай, и друга не забудь", - сказал своей девочке. Сонной, сонной. И теплой. Сам помогал грузить ящи­ки. Чтоб скорее. И предупреждал! "Полегче, полегче. Добле­стным труженикам социалистической промышленности нужна полноценная закусь". По проселку вел "газон" на цыпочках. Чтоб не растрясти помидоры. А вырвался на шоссе и нажал. Докуривает первую пачку сигарет. "Памир".

Всего этого я не думал, а как-то сразу увидел, в одно мгновение, потому что в следующее мгновение я уже видел женщину с ребенком на руках рядом с водителем минского са­мосвала. Не муж. Пожилой сосед. Не любит детей. И людей не любит. И машину не любит. Пнул ногой колесо - и поехали. Не повез бы, но перед соседом неудобно. Все-таки свой брат, водитель. Но, с другой стороны, я никогда и ни у кого ничего не прошу. А ко мне обращаются все. И зачем ей в город? Мог­ла бы и тут девочке школьную форму купить. Да и вообще ни к чему эта форма. Что они, пожарные или вохровцы? Женщина заснула, уткнувшись головой в дверцу - хоть бы замок у него, у гада, был в порядке. А девочка не спит, у нее острый носик и редкие белесые брови едва высовываются из-под завязанного по-старушечьи платочка. Она хочет цветных карандашей. Ей не нужны киевские театры и улицы, прекрасней которых нет в ми­ре. Ей не нужны мотоциклы "Ява" и фотоаппараты "Киев" с автоматической наводкой. Ей не нужна даже школьная форма. Ей нужны только цветные карандаши - двадцать четыре штуки в коробке, все оттенки радуги.

"Бжик" - самосвал, "бжик" - "Волга". Куда в такую рань? "Бжик" - автобус, "бжик" - новенький ЗИЛ, еще без номеров. А в кузове какая-то машина, большая, непонятная. И я уже ни­когда не узнаю, что это за машина, для какой работы она пред­назначена, куда ее везут.

Все - тысячи, а по стране миллионы - встали до света и мчатся по дорогам, и у каждого свои дела, и у всех своя ра­дость и свое горе, такие же, как у меня, и другие, о которых я только догадываюсь, как бы примеряя их всех на себя, а они примеряют меня, и какой-нибудь встречный думает: "Вот ни свет ни заря, и парень сматывает от своей девочки, спешит на работу в машинно-тракторные мастерские, и механик ему врежет за опоздание". А другой, кто понимает, видит, какая подо мной машина и как она идет, и думает: "Вручную, гад, трубы полиро­вал". А еще кто-то… Нет, никто не подумает, что я гоню к то­варищу, у которого саркома, но кто-то вдруг уловит что-то та­кое, мелькнет перед ним что-то такое, и он вспомнит свою се­стру, как она заболела этим проклятым полиомиелитом и теперь ходит на костылях, и ноги волочатся за ней.

А пока я, сам не сознавая этого, ловко пробирался между машинами, и шел на обгон именно в те доли секунды, когда это нужно и можно было сделать, и показал язык какому-то на­чальнику в черной "Волге", который все не мог выбраться из ко­лонны, а я его обошел, и слышал, как ровно работает мой дви­гун и как ветер давит на меня слева, снося к обочине, и глубже пригнулся к рулю.

Пора было доливать бензин, и на автозаправочной станции я выпил бутылку кефира - есть, мне не хотелось, - налил бак и заглянул в двигатель. Просто так. Никогда не мешает лишний раз заглянуть. Да и посмотреть приятно. Полный порядок. Ни­чуть не перегрелся. Вот что значит правильно отрегулировать системы питания и зажигания.

Ко мне подошла девочка в синих шерстяных брючках, в крас­ной кофточке и с рюкзаком за спиной. "Школьница, - опре­делил я. - Семиклассница. Что только она тут делает со своим рюкзаком?"

- Вы не в сторону Мелитополя? - спросила девочка.

- Нужно добавлять "дядя" и "скажите, пожалуйста", - по­учающе ответил я.

Люблю воспитывать таких самоуверенных московских де­вочек.

- Подвезите до Мелитополя, дядя. Надоело в кабинах. Хочу на мотоцикле. У меня автостоп.

- А где твои папа и мама? И как я вас всех помещу на мо­тоцикле?

- Папа и мама дома, - начала сердиться девочка.

- Значит, ты от них сбежала? И хочешь с автостопом про­браться на Северный полюс? На Северный полюс совсем в дру­гую сторону.

- Нет, - терпеливо ответила девочка. - Мне в Мелито­поль. Я путешествую. Я наметила себе такой маршрут.

- А кто у тебя там, в Мелитополе?

- Никого. Но я читала, что там есть "Каменная могила", та­кой каменный холм, а в нем пещера… И на стенах этой пеще­ры - наскальные рисунки первобытных людей.

- Раз так, конечно, поедем, - ответил я. - Тогда совсем другое дело. Как можно жить без наскальных рисунков? Ты в каком классе?

- Я студентка… Техникума.

- Ну, знаешь… На каком же ты курсе?

- На третьем.

- Ты ведь москвичка?

- Нет, я из Подольска. Но учусь в Москве.

- И что ж, в Москве теперь есть археологический тех­никум?

- Я в техникуме хлебопродуктов.

- Здорово. Ну поехали. Я снял свой белый шлем.

- Надевай, - сказал я девочке.

- А вы?.. -– Девочка поперхнулась коротким смехом и до­бавила: - Дядя.

- Я надену в Мелитополе.

Она села за мной, так и не сняв своего рюкзака. Его некуда было приторочить. На багажнике у меня торчал мой маленький потрепанный чемоданчик с мылом, бритвой, полотенцем, плав­ками и прочими шмутками. Этот чемоданчик у меня прикреплен к багажнику резинками с эспандера. Я сделал это приспособле­ние по совету мотоциклиста Ксавериева из Грузии, из города Самтредиа. Я помню его фамилию потому, что написал ему письмо с благодарностью и получил ответ. Я прежде привязы­вал чемодан к багажнику веревкой, а под дождем никогда не развяжешь узла. Журнал "За рулем" напечатал маленькую статью этого Ксавериева о том, что он снял с эспандера резин­ки с карабинами на концах и пустил в дело. Простая штука, а удобно.

Девочка сидела тихо, но по тому, как она вцепилась в меня руками, я чувствовал, что ей очень страшно и что на мотоцикле она, может, едет впервые в жизни.

- Давай познакомимся! - не оглядываясь, закричал я, ког­да мы прошли от станции километров пятьдесят. - Как тебя зовут?

Девочка что-то пробормотала.

- Громче! - закричал я,

- Алевтина! - закричала она мне в ухо.

Это же надо было, назвать девочку Алевтиной!

- А меня Роман. А фамилии твоей я не спрашиваю. Но и своей не скажу.

Я не люблю встречным девочкам "называть свою фамилию.

Кто ее пустил в такое путешествие с автостопом? И почему она так уверена, что ее никто не обидит? Почему она села со мной на мотоцикл, ни минуты не задумавшись, а вдруг я какой-нибудь сукин сын. Вдруг я начну к ней приставать.

Спиной я все время чувствовал ее маленькие, твердые груди и еще сильнее доворачивал на себя рукоятку газа. А она? Чув­ствовала ли она, что упирается грудью мне в спину?

Я оглянулся. Это была не грудь. Она перетащила вперед свой вещевой мешок, и это мешок упирался мне в спину.

Дорожный гипноз. Сонное опьянение. Ступор. Заторможен­ность. Этими словами называют состояние, когда во время даль­ней поездки тебя все вокруг убаюкивает: покачивание, мель­кающие столбы, деревья. На мгновение ты выключаешься. И тогда - конец.

Все дело в том, что сам ты не ощущаешь усталости. Какой-то бельгийский инженер сконструировал специальное приспо­собление против дорожного гипноза. На руку надевается брас­лет. Транзисторное устройство принимает от датчика сигналы о сердцебиении, температуре и как выделяется пот. А команды подаются на карбюратор. При сильной усталости водителя при­бор перекрывает подачу бензина.

Но пока мотоциклы не начнут снабжать такими приборами в обязательном порядке, как сейчас снабжают фарами, я по­ложил себе за правило: через каждые три часа за рулем - остановка и пятиминутная зарядка. Самая; простая - бег, прыж­ки, приседания, несколько дыхательных упражнении, - и ты в порядке. Можешь шпарить дальше. Вообще-то я убедился, что скорость больше девяноста километров в час на дальних пере­гонах не дает выигрыша. Расходуешь больше топлива, и прихо­дится чаще заправляться. Но сейчас я жал вовсю.

На обочине стояли два мотоцикла ГАИ и разбитый "Моск­вич". Я притормозил и на минутку остановился. Владелец маши­ны, парень в немыслимо красивой рубашке с погончиками и карманом на рукаве, и его девочка с двумя косичками и выщи­панными бровками, по-видимому, не ушиблись, но были на­смерть перепуганы и удивленно разглядывали телеграфный столб. Они в него врезались.

Инспектор ГАИ - пожилой капитан - с мрачноватым юмо­ром говорил владельцу машины:

- Вы мне этих анекдотов не рассказывайте. Телеграфный столб никогда первым не ударит машину. Он не так воспитан.

Капитан мне подмигнул. Я улыбнулся, помахал ему рукой и поехал дальше.

Число дорожных аварий возрастает всякий раз после увели­чения солнечных пятен. Это доказал точной статистикой япон­ский ученый Сиро Масамура. Нам читали об этом лекцию.

Интересно, догадывается ли этот парень у столба, в который он врезался своим "Москвичом", что его подвели пятна на Солнце.

Ветер нес навстречу тяжелый запах Сиваша. Чонгар. Сплош­ные дамбы и мосты.

Батя в Отечественную войну служил в тридцатой дивизии и с тех пор, когда в хорошем настроении, особенно если не­много выпьет, сипловато напевает старинный марш тридцатой:

Наша песня кочевала
Вдоль глухих дорог -
От Сибири до Урала
Путь тридцатой лег.
От голубых уральских вод
В боях к Чонгарской переправе
Прошла, прошла тридцатая вперед
В пламени и славе.

От Москвы до Чонгара по автомобильной трассе - тысяча триста километров. А от Сибири? И ведь это не на мотоциклах. В походах, в боях, в "пламени и славе". Хотелось бы мне осмот­реть эти места. Где-то здесь был обелиск. Но я решил, что по­смотрю на обратном пути.

Указатель сообщил, что от Джанкоя до Симферополя девя­носто три километра. За Джанкоем пошла ровная степь, вино­градники и древние курганы, словно кочки.

В Симферополе на автозаправочной станции я залил бак и зашел в кафе-стекляшку. Я взял бутылку хоть и кислого, но хо­лодного кефира и бутерброд с сыром, загнувшимся к краям и покрывшимся масляной пленкой.

В кафе пили легкое белое вино девушки в кремовых штанах с острыми складками, в коротких шортах, обтягивающих зад, как их собственная кожа - нет, гораздо туже! Все в немыслимых кофтах, ярких, вызывающих, ведущих смертельную схватку со всеми остальными за внимание окружающих.

А за одним из столиков сидели пять маленьких уродцев в старых, мятых, бесформенных брюках из серой мохнатой фла­нели и в застиранных зеленых ковбойках. Мальчики. Лет по десяти - двенадцати. Головы у них не держались. Они клонились то в одну, то в другую сторону. Глаза смотрели странно. Говорили они с трудом. Какая-то болезнь. Какая-то нервная болезнь.

С ними была молодая воспитательница. Невысокая смуглая девушка с такими умными глазами, каких у людей и не бывает. Может, только у собак. А возможно, и не воспитательница. Возможно, медсестра. Куда она их сопровождала?

Ребята пили желтый лимонад и ели пирожные с зеленым кремом отталкивающе химического цвета. Руки у них были грязные. Или это мне показалось?

У них у всех были одинаковые лица с низкими лбами под коротко остриженными волосами, маленькие, словно вдавлен­ные в лицо, носы, неверные движения рук.

Впереди у них было пусто. Но может быть, это излечимо?

Я проскочил по мосту через Салгир и повернул по шоссе влево к горам.

В Киеве, возле нашего дома в газетном киоске, у Валентины Семеновны я купил путеводитель по Крыму. Старый. В нем го­ворилось, что возле Алушты по горе Кастель на протяжении четырех километров дорога делает две сотни петель. Сейчас на этой дороге осталось пять плавных закруглений. Как в Киеве на Петровской аллее.

От Симферополя до Ялты по спидометру семьдесят восемь километров. Троллейбусы идут как по улице. Разве что немного быстрей. Пассажиров полно. В тех троллейбусах, которые я об­гонял, как мне показалось, у людей лица побелей и повеселей, чем в тех, какие шли навстречу. В них было побольше загоре­лых, задумчивых физиономий. Кончался отпуск.

Я притормозил на перевале, на тридцать восьмом километре от Симферополя. У фонтана. Это памятник Кутузову. Здесь его ранили в сражении с турками, и он остался без одного глаза.

По всему шоссе торчали указатели с надписями, призываю­щими остановиться, отдохнуть, осмотреть. Чучельский перевал, Гурзуфское седло, Беседка ветров, Лунный камень, Каменная куница, Золотой источник. Здорово заверчено. А за Алуштой пошли вообще фантастические места: Медведь-гора, Гурзуф, Массандра.

Я приехал вечером. Я не устал. Я никогда не устаю на мото­цикле и не понимаю, как можно утомиться от поездки. Просто по ялтинским улицам стадами двигались женщины-кентавры с человечьими головами и лошадиными крупами, затянутыми вo все сорта тонких, ярких, отсвечивающих металлическим блес­ком тканей. Просто в Ялте было столько гуляющих, столько по­жилых людей, которые по примеру молодежи ходили в обнимку, что ни пройти, ни проехать, все - приезжие, и никто не мог мне сказать, как попасть в переулок под названием "Узкий". Я увяз в толпе, в громких голосах, в смехе, в поп-музыке, кото­рая рвалась из сотен транзисторов, и чувствовал, что даже гор­ло у меня сжимается от странного, злобного ощущения. Я словно как-то сразу отупел, как человек, попавший в чужой, незнакомый и неприятный ему мир.

Лена и Николай снимали комнату в одноэтажном деревянном доме с верандами, сплошь заросшими виноградом. Веранды эти были со всех четырех сторон дома. В саду стояли раскладные койки из алюминиевых трубок, между деревьями висел гамак, и тут тоже в транзисторах пели трубы и вскидывали свои палоч­ки ударники. Я подумал, что атомная энергия - не единствен­ный пример, когда великое открытие, сделанное людьми, об­ращается против них же.

Я понимал, что Николай тяжело, смертельно болен и что он должен был как-то измениться за это время, но я не мог пред­ставить себе, что это такие странные и страшные перемены.

На койке лежал глубокий старик с морщинистым, плохо вы­бритым лицом, с улыбкой человека, который тебя, может быть, увидел, но не узнает и не силится узнать.

Но еще больше удивили меня перемены, которые произо­шли с Леной. Она не просто похудела. Она стала какой-то не­весомой, какой-то бесплотной. И платье на ней висело мешком, и даже трудно было догадаться, есть ли под ним тело.

- Здравствуйте, - сказал я.

Больше всего я боялся, чтоб они не заметили по моему лицу или голосу, как я испуган.

- Здоров, здоров, - ответим Николай, закашлялся, утер рот рукой и предложил: - Садись, гостем будешь. Где мы его устроим? - спросил он у Лены.

- Я сейчас договорюсь с хозяйкой. - Лена смотрела на меня внимательно, встревоженно и словно бы застенчиво, как бы отыскивая во мне подтверждение тех перемен в ней и в Нико­лае, которых я не мог не заметить. - Мы возьмем раскладуш­ку и положим тебя в саду под магнолией. Тут хорошо, воздух… Тут почти все так спят. Особенно дикари.

- Хорошо, - согласился я. - Да вы не беспокойтесь, я уж как-нибудь устроюсь.

- Нет, нет, - сказала Лена. - Я сейчас договорюсь.

Она вышла за дверь. По-видимому, она хотела, чтобы я поговорил с Николаем наедине.

- Так вот, Рома, - медленно, с трудом преодолевая сла­бость, сказал Николай, - это не туберкулез. Они мне ничего не говорят. Но я знаю. Когда б туберкулез, они бы мне и дальше "паск" давали, фтивазид, стрептомицин кололи бы. А они мне ничего не делают. Я думаю, это рак. Ну тебе-то они скажут.

Я знал, что нужно что-то говорить. Что нужно его успока­ивать, утверждать, что врачам виднее, может быть, даже по­шутить насчет его мнительности. Но я не мог ничего этого. Я молчал и не мог сказать ни слова.

- На сколько ты приехал? - спросил Николай.

- На две недели.

- Как дорога?

- Нормально.

- Это хорошо, что ты приехал. Отдохнешь, поплаваешь. Тут хорошо, в Ялте. Весело.

Я уже не вспомню, когда в последний раз плакал. Может, в первом классе, а может, еще до школы в детском саду. Но те­перь глаза у меня как-то застлало и першило в горле.

Вошла Лена.

- Уже договорились, - сказала она. - Если хочешь - можно на веранде, но там спит еще один человек - моряк с китобойной флотилии. А хочешь, можно прямо в саду.

- Все равно, - ответил я. - Лучше в саду.

- Что там, в Киеве? - спросил Николай. - Как наши?

- Ничего, - сказал я. - Все нормально. Гоша женился.

- Какой Гоша?

- Ну, помнишь, такой маленький, толстенький… У него ИЖ.

- Помню, - ответил Николай.

- А так что еще. Вроде бы все нормально.

- Хорошо, - сказал Николай и, не поворачивая головы, другим голосом, каким он, наверное, теперь всегда с ней раз­говаривал, обратился к Лене: - Сделай мне укол. Ты что, не видишь, что мне опять больно?

- Сейчас, - торопливо ответила Лена. - Только шприц прокипячу.

- Ты выйди, - сказал мне Николай, когда Лена вернулась. - Не нужно тебе на это смотреть.

- Может, я помогу?

Я посмотрел на Лену и увидел только глаза, полные боли, жалости и ужаса. Она молчала.

- Не нужно, - повторил Николай, - она сама справится.