Весёлый Роман - Владимир Киселев 4 стр.

Завод заводов. В стране нет такого машиностроительного или механического завода, где не стояли бы станки с тополем и пчелой. Мы экспортируем двадцать моделей нормальных стан­ков в Италию, в Канаду, в Японию, во Францию, в Финляндию, в Индию, во все социалистические страны. На наших четырех-, шести-, восьмишпиндельных токарных автоматах и полуавтома­тах можно выточить что угодно. Нужно только настроить шпин­дели. Эти станки действительно неприхотливы, как тополя, и трудолюбивы, как пчелы.

Я направился в термоконстантный цех. У входа висел пла­кат. Недавно у нас было отчетно-выборное профсоюзное со­брание. Меня выбрали председателем цехкома. На этом со­брании я узнал, что на "наглядную агитацию" в смете отпуще­на определенная сумма. И она освоена. Это плакаты, которых иногда просто не замечаешь, как не замечаешь неоновых призывов: "Пейте советское шампанское". Если ты захочешь купить шампанского, то, конечно, купишь советское. Француз­ского я что-то ни разу не видел в нашем "Гастрономе", и оно не конкурирует у нас с советским. Или "Летайте на самолетах Аэрофлота". А на каких еще самолетах можно у нас летать? На сан-маринских?

Но этот плакат у входа в термоконстантный цех я прочел, когда в первый день пришел на завод, и перечитываю его каж­дое утро.

"Молодостью своей клянемся тебе, товарищ партия, быть верным делу коммунистов! Наше поколение никогда не свер­нет с ленинского пути! Каждым ударом сердца, каждым про­житым днем, всей жизнью своей клянемся утверждать на зем­ле коммунизм!"

Я не знаю, кому принадлежат эти слова, но мне они нра­вятся. Это и мои слова. Я бы только не решился сказать их вслух.

Летом в термоконстантный всегда приятно зайти. Прохлад­но. И дышится, как над Днепром. Здесь всегда поддержива­ются одинаковая температура и влажность. Это дело регули­руют автоматические кондиционеры. Вот бы где поработать!

Пол в цехе выложен мозаикой из цветных плит. В проходе между станками по этой мозаике словно текла огромная чер­ная капля - кот по имени Шпиндель. Он заметил хруща и под­бирался к нему, как пантера к оленю. Этого Шпинделя знает весь завод. Он давно в термоконстантном и чувствует себя среди станков как дома.

На всех станках, на серой эмали, которой они окрашены, большими черными буквами выведено: "Финиш". Эти станки проводят последние операции. Доводку, шлифовку. С особой точностью.

Финиш. Мне представилась трасса и финишер с флагом в руках. Флаг, как шахматная доска, раскрашен в белую и черную клетки. Взмах - и ты сбрасываешь газ. Конец. Финиш.

Мне нужен был Вася Погорелов. Он стоял справа от прохода, у своего громадного плоскошлифовального станка, кото­рый извергал фонтаны воды.

- Вася, - тронул я его за плечо.

- Я на ней женюсь - разговор окончен! - выпалил Вася, даже не оборачиваясь.

Я снова, посильней стукнул его по плечу:

- Ты что?..

- Я же сказал, - свирепо оглянулся Вася. - Чего тебе? - спросил он хмуро. - Здравствуй.

- Здоров, - сказал я, удерживая смех. Вася в его голу­бой с напуском блузе и голубом суконном берете - в тер­моконстантном всем рабочим дают такую роскошную робу - выглядел так, словно его самого обдало этими фонтанами из станка и он немного слинял. - Ты решил задачи по сопромату?

- Ну, решил.

- Дай мне скатать. Они тут у тебя?

- Тут, - сказал Вася не слишком охотно. - А когда ты отдашь?

- Вечером.

-Ладно. Где я тебя найду?

- Могу завезти, куда скажешь. Или зайди ко мне.

Я рассказал, как меня найти, взял у Васи тетрадку и пошел в свой цех.

"Загнали парня, - думал я по дороге. - В самый угол".

Вася Погорелов учился в автодорожном. Как и я, на за­очном. Мы вместе поступали. Зачем он туда пошел - непонят­но. На мотоцикле он не ездит, машины не знает. Будет дорож­ником. Он напористый парень. Но известен он не этим. Изве­стен Вася на заводе тем, что на него пялятся все девочки. И недаром. Есть на что посмотреть. Говорят, его художники приглашают. В институт. Чтобы голым его рисовать. Плечи у него как у Жаботинского, а талию можно охватить двумя ладонями. Глаза темные, с поволокой, волосы пшеничные, как от перекиси, но они у него настоящие и в крупных кольцах. Будь здоров. И характер такой, что ни одной не пропустит. Орел.

Я снова вспомнил, как он, не оглядываясь, буркнул: "Я на ней женюсь, разговор окончен", и громко, по-дурному загого­тал. Толстая немолодая тетя, по-моему из конструкторского, шла мне навстречу. Она обиженно повертела пальцем возле виска. Псих, мол. Она подумала, что это я над ней.

К нам в инструменталку поступила новая девочка. После де­сяти классов. Внучка бывшего главного инженера. Он ушел на пенсию. Зиночка с тонкой и стройной шейкой, с ясными, без­защитными глазками. Такая нежная, что, кажется, прикоснись к ней пальцем, и на коже у нее останется пятно. И сразу стала ходить к термоконстантному, чтоб хоть посмотреть на Васю. Его предупреждали: "Не лезь", "Не трогай", "Молодая", "Поломаешь". Как говорит моя мама: "Дiвчину й шкло легко зiпсувати, та важно направити" . Весь термоконстантный бурлил, там самая наша аристократия. Тюху-матюху на "Финиш", на сборку шпиндельных барабанов или направляющих попереч­ных суппортов не поставят. Говорят, Васе даже по зубам дали. И все равно не помогло. И вот тогда-то за него по-на­стоящему принялись. "Разговор окончен". Финиш.

После работы ко мне приехал Виля. На своем такси. Мы со­бирались показать Сергею Аркадьевичу Киев. Чтоб он посмот­рел его по-настоящему.

Мы уже выходили, когда пришел Вася за своими задачка­ми. Я его познакомил с Сергеем Аркадьевичем и Вилей.

- Я тебя сразу узнал, -– сказал Вася. -– Мне Рома о тебе говорил.

- Очень приятно, - ответил Виля. - Потому что еще древнегреческий философ-материалист Фалес указывал: "О друзьях нужно помнить не только в их присутствии, но и в их отсутствии". - Виля нам подмигнул, и мы припрятали усмешки. - Что же он рассказывал? Хорошее или плохое?

- В общем… хорошее… - смешался Вася. - Что вы дав­но дружите…

- Это верно, - подтвердил Виля. - Еще древнегреческий философ и выдающийся поэт Гесиод говорил: "Друзей то и дело менять не годится".

- И так у тебя на каждое слово цитата? - удивился Вася.

- На каждое. Таким путем я внедряю философию в жизнь. Потому что еще древнеримский философ Луций Анней Се­нека…

- Виля тебя разыгрывает, сказал я Васе и отдал ему тетрадку.

- Все понятно? - спросил Вася.

- Вроде все… А ты сам решал?

- Сам. Я люблю это дело.

- Что "это"? - заинтересовался Сергей Аркадьевич.

- Сопромат.

Он бегло просмотрел задачи, прищурился.

- Вы где учитесь? - спросил он у Васи.

- В автодорожном.

- Какую специальность собираетесь избрать?

- Думаю строить дороги.

- Правильно, - сказал Сергей Аркадьевич. - Перспективное дело. Закончите, приезжайте ко мне, в Новосибирск. У нас большие масштабы. Есть где развернуться.

- Спасибо, - сказал Вася. - Только я не думал… Может, и приеду. А как я вас найду?

Сергей Аркадьевич вынул из бокового кармана пиджака бумажник, достал из него картонный прямоугольник и дал его Васе.

- Это вам будет пропуск, по которому вы всегда сможете ко мне попасть, - сказал он.

Визитная карточка? Я до этих пор никогда не видел визит­ных карточек, но это была явно она.

Вася прочел то, что на ней было напечатано, и посмотрел на Сергея Аркадьевича с нескрываемым почтением.

- Хорошо. Спасибо. Может, действительно приеду.

Вот уж никогда не думал, что вопросы подбора и расста­новки кадров решаются таким путем.

- Тебе куда? - спросил я у Васи. - У нас машина. Можем подвезти.

- Нет… Меня внизу ждут…

- Можем подвезти и ту, которая "ждут".

- Нет… нам тут недалеко.

Перед домом Васю ждала Зина. Красивая немыслимо. Она отвернулась, сделала вид, что не замечает ни нас, ни своего Васю.

- Дельный парень, - сказал Сергей Аркадьевич, садясь в машину рядом с Вилей. Я сел сзади. - Из тех, которые на войне в два дня становились из сержантов командирами ба­тальонов.

Я промолчал. Мне Вася казался чересчур нахрапистым. Во всяком случае, для мирной жизни.

Виля включил счетчик. Он привык возить приезжих и рас­сказывает о Киеве, как настоящий экскурсовод. Как будто из книжки читает.

Сначала мы поехали за Днепр в новый район - Дарницу. Из-за Днепра видишь свой город совершенно другим. Старым, таким, каким он был, может быть, сто лет назад. Новые дома, целые кварталы скрыты деревьями, словно древним лесом, и выделяются лишь здания, которые закладывались в старину. Вон купола Лавры, вон Выдубецкого монастыря, там отсвечи­вает золотом София, дальше Андреевская церковь, а вот - еще какие-то старые высокие дома. Все это создавалось, когда еще не было самолетов, когда вместо асфальта к Киеву вел тряский булыжник. Тогда, очевидно, приезжали в наш город по реке, и древние архитекторы строили его так, чтобы он был виден снизу, с Днепра.

В Дарницу мы проехали по мосту Патона, а назад вернулись по мосту метро и поднялись по Прорезной к "Золотым воро­там". Виля сказал, что "Золотые ворота" были поставлены при князе Ярославе Мудром в 1037 году. Затем они с Сергеем Аркадьевичем поговорили о плинфе - широких и плоских кирпичах, из которых строили в те времена, и мы поехали на площадь Богдана Хмельницкого, оставили там такси и пошли в Софию. Я вел себя так, словно бывал тут много раз. Мне было бы стыдно сознаться, что я тут впервые. Черт его зна­ет - как-то не приходилось…

Виля показал нам бронзовую голову Ярослава Мудрого, ко­торую профессор Герасимов восстановил по черепу. Затем Виля повел нас к плинфе, на которой остался след босой дет­ской ноги. Больше девятисот лет назад какой-то ребенок про­бежал по этому самому сырому кирпичу. Мастера не обратили внимания, обожгли плинфу, и след навсегда остался. Я сказал что-то такое насчет следа в истории, но Виля довольно за­ученно заметил, что эта плинфа выставлена для того, чтобы показать, как по сравнению с тем временем у нас развилась обувная промышленность.

Мы еще посмотрели каменный саркофаг, фрески на сте­нах и огромную матерь божью, сложенную из мозаики на куполе.

От Софии мы поехали к Аскольдовой могиле, затем к за­лу заседаний Верховного Совета и дворцу, построенному по проекту Растрелли.

Сергей Аркадьевич сказал, что хотел бы погулять по парку, и спросил, не провожу ли я его к гостинице. Он остановился в "Днепре" - интуристском сооружении из стекла и алюми­ния на площади Ленинского комсомола. Не нравятся мне та­кие дома. Дурацкий модерн - летом жарко, а зимой хо­лодно.

Вилин счетчик за время нашей поездки хорошо потрудил­ся, но, когда Сергей Аркадьевич снова "опубликовал" свой бу­мажник и полез в него за деньгами, Виля не на шутку рассер­дился, сказал, что это мы его угощали поездкой, и от денег отказался так резко, что Сергей Аркадьевич растерялся, да и мне стало неловко. Вообще, я много раз замечал, очень это противная штука - разговаривать о деньгах.

С Днепра порывами дул ветер. Он подхватывал внизу в ре­сторане обрывки прошлогодней танцевальной музыки и швы­рял их в парк. Но старые, крепкие деревья покачивались не в такт, они танцевали под свою музыку, которая смешалась с этой землей и засела в их корнях, может быть, еще в те времена, когда закладывали "Золотые ворота".

Мы подошли к заборчику, отделявшему парк от склона.

- Я вижу, тебе хочется спросить, зачем я приехал, - ска­зал Сергей Аркадьевич каким-то горловым, красивым и певу­чим голосом. - Что ж, я тебе скажу… - Он задумался. - По правде говоря, я и сам не знаю. Вашим я сказал, что в коман­дировку, на совещание. Но дело не в совещании. Я, конечно, мог бы на него и не приезжать. Не так уж меня интересуют проблемы сварки. Понимаешь… у меня была трудная жизнь. Все, чего я достиг, далось мне нелегко. И вот, когда достига­ешь очень многого, вдруг оказывается, что все это ни к чему. Оказывается, что вместо сердца у тебя жаба. Так эта болезнь и называется, "грудная жаба", стенокардия. Что дети твои со­всем чужие тебе люди, что нет у тебя ни настоящих друзей, ни больших привязанностей… И тогда хочется посмотреть: а как же получилось у человека, который был тебе настоящим другом и спас тебе жизнь, рискуя, смертельно рискуя собствен­ной?..

Он замолчал, вынул из кармашка для часов маленький фла­кончик, вытряхнул круглую красную таблетку и положил ее в рот.

- Что это у вас?

- Персантин. Сердечное. Пока помогает.

- И как же получилось? - спросил я как можно без­различнее.

Сергей Аркадьевич с интересом посмотрел на меня и ко­ротко рассмеялся.

- Хорошо. А сам ты не чувствуешь? Впрочем, как ты мо­жешь чувствовать, когда постоянно живешь в этой атмосфе­ре… Крепко получилось. Как нужно.

В голосе его звучало неподдельное удовольствие и, как мне показалось, даже зависть.

- А как мама спасла вам… жизнь? - спросил я неуве­ренно.

- Она никогда об этом не вспоминала?

- Нет, - сказал я. - Зачем бы я спрашивал?

- Узнаю Галю, - покрутил головой Сергей Аркадьевич. - Я тогда уже был дивизионным инженером. Мы отступали. По­пали в окружение. Затем плен. Бежали. Я пробрался в Киев. Получил явку. Галя тогда работала на подпольщиков. Отчаянно работала. Была гадалкой. Поэтому к ней ходило много людей. Так она собирала агентурные данные. Она не имела права оставить меня у себя. Но я был совсем истощен. И ранен. И она меня прятала. В чулане. В доме на Куреневке, где она тогда жила. Я туда съездил. Там теперь нет этого дома. Там теперь новый дом. Девятиэтажный, башня. Пойдем…

Мы пошли вниз по аллее мимо старого стадиона "Динамо".

- Что ж потом? Я перешел линию фронта. Снова попал в армию. - Сергей Аркадьевич помолчал. - Я помнил, чем я обязан Гале, как она рисковала, думал, что, как только осво­бодим Киев… Но скоро я почувствовал, что значит "был на оккупированной". И решил - все равно добьюсь своего. И я добился. В инженерах с моей специальностью… В них очень нуждались. И я сумел себя показать. Работой. Я работал как вол. Жил только работой. В сорок шестом я стал начальником главка, в сорок седьмом - заместителем министра…

Он задумался, и некоторое время мы шли молча.

- А в сорок девятом меня посадили, - сказал Сергей Аркадьевич так, как говорят о постороннем. - Обвинили в том, что я агент гестапо. Что застрелил генерала Пахомова, с кото­рым бежал из плена.

Сергей Аркадьевич остановился и повернулся ко мне. За­жгли фонари, и белый люминесцентный свет, проходя сквозь листья, придал его лицу резкие черты, словно высеченные в зеленоватом камне.

- Понимаешь, - сказал он, глядя мне в лицо. - Гене­ральское звание всегда поднимает человека. Вот почему хо­рошо быть генералом. Даже слабый человек, надев генераль­ские погоны, как правило, ведет себя как генерал. Но этот был исключением…

Он отвернулся, снова пошел вперед, а я за ним, чуть от­став, но сейчас же догнал.

- Генерал Пахомов был слабым человеком. Настолько слабым, что не решался даже застрелиться. У него были перебиты обе ноги, и он истекал кровью. Он просил меня об этом. Я тащил его, пока можно было. Пока мы не попали в засаду. И тогда я… в общем, я выполнил его просьбу, - сказал Сергей Аркадьевич, словно что-то отметая.

Ветер по-прежнему дул порывами. И я представил себе такие же порывы ветра, отдаленную стрельбу, лай собак, сначала далекий, а потом близкий, стоны раненого - и вы­стрел.

Я узнал об этом только то, что мне рассказал Сергей Ар­кадьевич. Я не знал, так ли все это было в действительности. Но даже то, что он рассказал, мне не нравилось. Что-то та­кое было в этом… Человек не собака. Его не годится до­бивать.

- А что вы теперь делаете? - спросил я.

- Что ж теперь, - другим, спокойным и уверенным голо­сом ответил Сергей Аркадьевич. - Руковожу строительством. Очень большим строительством. Грандиозным, можно сказать.

Против входа на стадион "Динамо" мы перешли улицу. Гостиница "Днепр" светила всем своим стеклом.

- Немного найдешь теперь таких людей, как твоя мама,- сказал Сергей Аркадьевич. - Все вокруг как-то мельче…

Я промолчал и потрогал рукой левую щеку. Она все еще побаливала.

…У меня не шли из головы эта старуха и этот установленный экспертом факт: ее задушили детские или женские руки. В перчатках. И следы засыпаны дустом. Из этой же аптеки. Значит, все у них было заранее рассчитано.

- Никогда еще за всю свою историю человечество не было так молодо, как теперь, - говорил Виктор. - Половина населе­ния земного шара моложе двадцати пяти лет. И вот в последнее время почти во всех языках мира появились специальные сло­ва. Ими обозначают молодых людей или подростков, которые необычно одеваются, необычно ведут себя. Это "раггары" в Швеции - парни на мотоциклах без глушителей; "тедди-бойз", "модз" - длинноволосые ребята, которые ходят босиком по асфальту, и "рокерс", или "кожаные мальчики" в Англии; "дисколи" и "вителлони" в Италии. Французы таких ребят называют "блузон нуар" - "черные рубашки", в Южной Африке их зовут "цоци", в Австралии-"боджи", в Голландии - "нозем". В Ав­стрии и Федеративной Германии это "хальбштарке", на Тайва­не - "тай-пау", в Японии - "мамбо бойз" или "тайодзуку", в Югославии - "тапкароши", в Америке - "хиппи".

- А у нас?

- Стиляги. Но некоторые и у нас уже называют себя "хиппи".

- Откуда они взялись?

- Началось в Калифорнии. Программа: ненасилие, секс, па­цифизм, отказ от любых действий. Наркотики. Все они в любых обязанностях видят нарушение своей свободы, хотя в действи­тельности стремление к свободе у них показное. Они просто хотят освободиться от всякой ответственности. Свою неуверен­ность и моральную нестойкость они хотят компенсировать нар­котиками.

Терпеть не могу любителей. Зато интересно разговаривать со специалистами. А Виктор - специалист. Странная, правда, у него специальность: работает он в уголовном розыске. "Опер". А научную работу пишет по языку и готовится защи­щать диссертацию на звание кандидата филологических наук. Его часто приглашают экспертом. По записке, по письму, по магнитофонной записи чьих-то слов он умеет определить, имел ли человек отношение к преступлению, которое расследуется. Научная его работа - это словарь слов и выражений, которые употребляют уголовники. У них свой язык. Время от времени он меняется, в разных городах слова имеют свое произноше­ние - таким образом уголовники отличают друг друга, узнают, действительно ли принадлежит человек к их уголовному миру. Но знание этого словаря помогает следователям и экспер­там в раскрытии преступлений.

С первой минуты, как нас познакомила Вера, Виктор разго­варивает и ведет себя так, будто знает меня с детства. А я его остерегаюсь. Боюсь. И разговариваю осторожно. Мне кажется, что и по моим словам он сможет о чем-то догадаться. Раз у него такая специальность. И вообще, никогда я не думал, что все это будет так трудно, так сложно, так запутанно.

- Ты встречал ребят, которые называют себя "хиппи"? - спросил Виктор.

- Нет, - сказал я. - Как-то не попадались. Да и кто сам себя станет называть таким противным словом?