Весёлый Роман - Владимир Киселев 7 стр.

- У Веры в институте сегодня какая-то секция. Как ты смот­ришь, чтоб воспользоваться этим и поговорить вдвоем? Есть такая тема. Ты поднимешься ко мне?

- Лечу, - сказал я весело, - на крыльях.

Вот и все. Я знал, что когда-нибудь это произойдет. Что на­ступит такая минута. И нужно было встретить ее мужественно и весело.

Я поднялся на лифте. Теперь мне это было безразлично. У меня так колотилось сердце, что я охотно постоял бы не­сколько минут на лестничной площадке, но дверь была уже от­крыта.

- Садись, - предложил Виктор. - Хочешь чая? Что слышно?

- Нет, спасибо. Вроде бы все нормально.

- Вот какая штука, - сказал Виктор. - Есть у меня одна идея… У нас набирают людей…

Значит, это другое. Я почувствовал, как рубашка на спине и на груди стала влажной. И странная какая-то усталость. И ка­кое-то безразличие.

- Как ты смотришь на это? Я уже разговаривал. С началь­ством. Нам нужны такие парни, как ты.

- Спасибо. - Я попытался улыбнуться. - Только нет у меня к этому способностей. И вообще… Спасибо, но это не полу­чится.

- А может, подумаешь?

- Нет. Что тут думать.

- Жалко. - Виктор был огорчен. - А мне казалось… Ну что ж… Это дело такое…

Он походил по комнате, посмотрел на меня, улыбнулся.

- Тогда я тебя по-другому поэксплуатирую. Это для моей диссертации. Там есть такая глава - какие слова из уголовно­го лексикона проникли в язык. И какие слои населения их упо­требляют. Я буду читать тебе по алфавиту, а ты говори, знаешь ли ты значение этого слова, употребляешь его ты или твои то­варищи.

- Хорошо. - Я снова насторожился. - И много нужно таких допросов для диссертации?

- Очень много.

Виктор взял карандаш и бумагу, раскрыл свою красивую ко­жаную папку и стал читать.

- Академия?

- Ну, Академия наук?

- Нет, академией у них тюрьма называется. Акча?

- Не знаю.

- Будорга?

- Не слышал.

- Балабас?

- Подожди, - сказал я. - А что значит акча, будорга, ба­лабас?

- Балабас - сало или колбаса. Акча - деньги, будорга - пистолет или револьвер.

- Здорово, - сказал я. - Нужно запомнить.

- Если бы пошел к нам - быстро бы запомнил. А баян - не слышал? снова спросил Виктор.

- Музыкальный инструмент.

- Нет, это другой баян, это литр вина. Берданка?

- Ружье.

- А в значении - мешок с похищенными вещами не слы­шал?

- Нет.

- Библия?

- Не знаю.

Я уже понимал, что это какая-то другая библия.

- Игральные карты. Братское чувырло?

- Не слышал.

- Отвратительная рожа… Брюнетка?

- Не знаю.

- Машина для перевозки арестованных. А выпить га?

- Литр, наверное? Только у нас так не говорят. У нас гово­рят - килограмм.

Виктор сделал заметку карандашом на своих листах бумаги.

- Разобрать душник? Я пожал плечами.

- Разбить грудь. Затемнить?

- Спрятать что-нибудь?

- Нет. Затемнить - это значит убить человека, ударив его по голове чем-нибудь тяжелым. Калым?

- Ну это слово, по-моему, даже в газетах пишут. Левый заработок.

- Напрасно пишут. Это слово из уголовного жаргона. А кан­товаться?

- Так даже батя выражается. При чем тут твой жаргон? И понятно, откуда взялось это слово. Если человек не работа­ет, а переваливается с боку на бок, как ящики, когда их кан­туют, о нем и говорят: "кантуется".

Виктор посмотрел на меня удивленно и сделал заметку на бумаге.

- У нас на заводе есть такой старый токарь Григорий Ми­хеевич, - сказал я. - Я у него учился, так он тех, кто кантует­ся, называет "отбыватели". То есть, что им лишь бы отбыть на работе. Он думает, что слово "обыватели" так и говорится.

- Здорово. - Виктор снова заглянул в свой словарь. - А капать?

- Ну это - доносить, жаловаться. Так у нас часто выра­жаются.

- Где?

- Везде. На заводе, в мотоклубе. На улице.

- Качать права?

- Это я тоже слышал. В смысле "добиваться своего".

- Вообще-то это не совсем верно, - сказал Виктор. - "Качать права" в этом языке обозначает разбирать в присут­ствии уголовников, кто из них прав. Отметим, что это выраже­ние употребляется и в другом смысле. А крантик?

- Не знаю.

- Смерть за измену своим. Посунуть дудку?

- Не слышал.

- Украсть оружие. Потварить?

- Не знаю.

- Изнасиловать. Рвать когти?

- Смотаться?

- Верно. Где ты это слышал?

- Гонщики говорят.

- Понятно. А что значит сесть на иглу?

- Не знаю.

- "Хиппи" эти сели на иглу. Стать наркоманом. Срисовать с фронта?

- Не знаю.

- Узнать с первого взгляда. Ну а стукач ты, конечно, слы­шал?

- Слышал.

- От кого?

- Я сам так говорю.

Виктор посмотрел на меня быстро и искоса.

- А флейш слышал?

- Нет. Что это значит?

- Сотрудник угрозыска. Хрусты?

- Деньги.

- На заводе называют деньги хрустами?

- Нет. По-моему, больше таксисты.

- Шмон?

- Обыск. Это слово все знают.

- А юрсы?

- Не слышал.

- Нары или просто камера, в которой спит арестованный. - Виктор просмотрел свои записи, что-то добавил. - В общем, спасибо. Правда, может, мне еще раз придется к тебе с этим обратиться. Как ты?

- Да, пожалуйста, - сказал я. - Только мне непонятно, какой в этом смысл? И можно ли это вообще назвать языком?

- Выходит, можно, - ответил Виктор, - раз он служит средством общения. В этом языке нет таких высоких понятий, как совесть, общественные интересы, борьба за мир, проник­новение человека в космос. Нет в нем и отвлеченных понятий, абстракций. Он предельно конкретен, потому что создан при­митивными негодяями, насильниками и убийцами. Но некоторые слова из него стали проникать в обыкновенный человеческий язык. И это скверно. Вместе со словами всегда проникают и понятия. А это понятия циничных и безжалостных гадов.

Мне представилось авторское свидетельство так, словно я его держу в руках. С цветной ленточкой, прихваченной красной печатью. Я знал на память и адрес: Москва, Большой Черкас­ский переулок, два дробь шесть, Комитет по делам изобрете­ний и открытий при Совете Министров СССР. В комоде лежа­ло батино авторское свидетельство. За самоцентрующийся пат­рон, который позволяет сверлить отверстия без предваритель­ной разметки.

- В чем вся загвоздка с этими автобусами? - говорил я Николаю. - Я проверял: они ходят по городу со скоростью до шестидесяти километров. Все задержки на остановках. Пока лю­ди войдут и выйдут. И у меня идея. Сделать вдоль всего кузова одну дверь. Понимаешь, подъемную, чтоб она вдвигалась в кры­шу. Крышу можно сделать из двух слоев металла или даже пластика, с промежутком между ними. Для этой двери. Скамьи только по одной стороне против входа. Для стариков и детей. Остальные могут постоять. Больше поместится.

- Интересно, - сказал Николай.

- Автобус будет меньше задерживаться на остановках. Я посчитал. Выходит, раза в два быстрей. И колеса нужно по­ставить по-другому. Ромбом. Одно впереди, два по бокам и одно сзади. Автобус сможет разворачиваться на месте. Будет лучше вписываться в узкие улицы. Сократится пробег. Попро­буем?

- Попробовать, конечно, стоит, - улыбнулся своей винова­той улыбкой Николай. - Только тебе одному. Ты в этом лучше разбираешься, а у меня своей работы… То есть идея, по-мое­му, очень интересная. Особенно насчет двери. Колеса ромбом - я не очень разбираюсь в этом, - но, по-моему, уменьшат устой­чивость.

- Площадь опоры будет та же самая, - возразил я. - И центр тяжести…

- Дело тут не только в площади опоры… Ну, в общем, те­бе самому в этом надо разобраться.

Цветная ленточка на авторском свидетельстве, которая мне только что так ярко представилась, сразу померкла. Я не сумею все это сам сконструировать. Я могу пока только идею выдви­нуть.

После работы я затащил к нам Николая. Мне очень хоте­лось привлечь его к соавторству. Но вот не получилось.

- Ты не обижайся, - сказал Николай. - Дело это, по-мое­му, вполне стоящее. Просто я занят сейчас совсем другим.

Николай рассказал, что весь их академический институт по­мешался на серендипити. Я узнал еще одно жаргонное слово. Но уже из языка ученых. Открытие в науке можно сделать тремя путями: в результате обдуманных, заранее запланиро­ванных исследований, путем "проб и ошибок", как чаще всего и бывает, или в результате серендипити, когда происходит слу­чайное открытие, мгновенное озарение.

По словам Николая, название "серендипити" произошло от цейлонской сказки о принцах Серендипа. Так когда-то называл­ся Цейлон. В сказке говорилось, что эти принцы имели способ­ность совершенно случайно делать важные открытия. Ну, на­пример, искать одно, а находить совсем другое, более важное и нужное.

- Компьютеры наши работают, - говорил Николай, - эксперименты проводятся… Но нужны новые, самобытные идеи, нужны новые теории. А мы только экспериментируем.

Николай рассказал ходившую у них по институту шуточку о разнице между теоретиком и экспериментатором.

Экспериментатор ловит муху, сажает ее на стол и говорит: "Лети!" Муха летит. Экспериментатор записывает в свой жур­нал: "Такого-то числа, в такое-то время я сказал мухе "лети!", и она улетела". Затем он снова ловит муху, обрывает ей кры­лышки, сажает на стол и говорит: "Лети!" Муха не улетает. Тог­да экспериментатор записывает в свой журнал: "Такого-то чис­ла, в такое-то время муха в результате того, что у нее были удалены крылья, перестала слышать".

- И так как наши эксперименты кое в чем похожи на эту историю, - говорил Николай, - целый институт ведет свою пла­новую и производственную работу и одновременно ждет се­рендипити.

Я пошел проводить Николая. Когда я вернулся, батя уже был дома. Он сегодня ходил на сессию. Он депутат горсовета. Сей­час они с мамой сидели перед телевизором.

Показывали концерт. Выступал ансамбль Вирского. И батя и мама от "Гопака" не отрывали глаз. Удивительный танец. Трудно усидеть на месте. Особенно, когда - есть там такой тан­цор с усиками, - когда он чешет вприсядку, сложив руки на груди. Совершенно непонятно, как он держится. Вроде состоя­ние невесомости.

Однако, когда начался "Ползунок", батя потянулся выклю­чить телевизор, оглянулся на меня, смутился, покраснел - батя вообще легко краснеет - и ушел на кухню. Ему было против­но смотреть, как танцоры изображали людей, которые все де­лают ползком, не разгибаясь. Непонятно, к чему такой танец.

- Рома, - позвал меня батя.

Я пошел на кухню. Мама за мной. Батя сидел за кухонным столиком и медленно поворачивал в ладонях недопитый стакан чая. Мама стала у двери, оперлась спиной о косяк.

- Кто такой этот Троян? - не поднимая головы, спросил батя. - Что он делает на заводе?

- Работает, - ответил я настороженно. - От Академии наук. Занимается автооператором на бесконтактных логических элементах.

- Так… А ты его знаешь?.. Кто его отец? Кто мать?

- Не знаю. Он живет с теткой.

- Ты никогда не спрашивал, где его родители?

- Зачем бы я это спрашивал?

- Как его по отчеству?

- Как и меня. Алексеевич. Батя переглянулся с мамой.

- Пускай он к нам не ходит, - сложив руки на груди, ска­зала мама. - Нашел товарища. Он старше тебя, и вообще не­зачем ему к нам таскаться.

- Он ко мне приходит, - обозлился я. - А не к вам.

- Вот когда у тебя будет своя квартира - можешь гово­рить, что ходят к тебе одному.

- Чем он вам так не понравился?

- А это уже не твое дело, - повысила голос мама.

- Его отец расстрелян, - сказал батя медленно, с пауза­ми. - И я участвовал в этом деле. В суде, значит. Заседате­лем…

- Нечего тебе перед ним отчитываться, - оборвала батю мама.

Я ничего об этом не знал. Все это было слишком неожидан­но. Но если даже это так, при чем здесь Николай? Что он, будет мстить за отца? Кровная месть?

- Сын за отца не отвечает, - сказал я резко.

- Перед судом. А перед людьми отвечает, - непреклонно сказала мама. - На чьи деньги он жил?

Жизнь меня уже научила! что с товарищем есть только один способ разговаривать: сказать прямо то, что думаешь. Иначе потом все это боком вылазит.

На другой день после тренировки - мы готовились к крос­су - я сказал Николаю:

- Поедем домой вместе. Вдвоем. Есть разговор.

- Хорошо, - согласился Николай.

Мы поставили свои мотоциклы возле автодорожного, там, где торчит "Пушкин на палочке", пешком прошли мимо памят­ника Вечной славы и сели на склоне прямо на траву.

- Это правда, - сказал Николай, глядя перед собой. На Днепр. - Я уже учился в восьмом классе. Но ничего тогда не понял. И до сих пор не понимаю. Я до сих пор думаю, что это просто редкий и глупый случай. - Лицо у Николая посе­рело. - Случайностью определяется очень многое в жизни че­ловека. В какое время ты родился, в какой стране, в какой семье, к чему у тебя способности, какое здоровье - это все случайности. И закон Гаусса, при котором случайная величина зависит от большого числа факторов, способных вносить с рав­ной вероятностью положительные и отрицательные отклонения, касается и людей. Их жизни. Так этот закон коснулся и меня.

Это действительно была непонятная история. Отец Николая, Алексей Кириллович Троян, был учителем, затем директором школы, заведующим районо, а потом его выбрали председате­лем райисполкома. Жили они очень скромно. Мать, как и прежде, работала учительницей. Отец ни разу не разрешил Нико­лаю или жене поехать куда-нибудь на казенной машине. Он был молчаливым, суровым человеком, и, когда мама Николая ска­зала однажды, что хочет поехать куда-то по делу, он ответил, что машина предназначена совсем не для этого. Он учил Николая быть правдивым, скромным, честным, верным слову. Отец не пил, не курил, допоздна сидел на работе, дома читал газеты и книги, но не художественные, а главным образом по лесоводству. В школе он преподавал ботанику, и его привлекал лес. Иногда он вечером ставил на свой стол спиртовку, брал в рот металлическую трубочку с загнутым концом и, выдувая узкий язычок пламени, лудил и паял блесны. Изредка он ездил на рыбную ловлю. Но всегда один - друзей у него не было. В Староселье. У них там была небольшая дача. Деревянный домик. Одна комната. Даже без веранды. На участке ни одно­го фруктового дерева. Несколько сосен и лох, который посадил его отец. Дикая маслина. Колючие кусты, через них не про­дерешься.

И вдруг отца Николая арестовали. Сделали обыск. Обстуки­вали стены, потолки. Дома ничего не нашли. Но, как узнал Николай впоследствии, в Староселье, на этой заброшенной даче, между кустами лоха, в земле нашли металлическую банку, заполненную золотыми монетами, пластинками, кольцами, браслетами, серьгами с драгоценными камнями. Там было почти десять килограммов золота. Следствие выяснило, что отец Николая брал взятки. За квартиры, которые получали всякие проходимцы. При этом дело было поставлено так хитро, что они не знали, кому идут эти взятки. У него была целая организация подставных лиц, которые все это проворачивали. Их тоже суди­ли вместе с отцом Николая, но дали им сравнительно неболь­шие сроки. Отца Николая приговорили к высшей мере наказа­ния потому, что взяточничество со стороны человека, занимав­шего важную государственную должность, вызвало всеобщее возмущение.

- Я не могу понять, - говорил Николай, - зачем он со­бирал золото? Что он думал с ним делать? Почему он так су­рово и требовательно относился ко мне, к маме, так хотел, чтобы я был честным, верным слову? Если он сам…

Мама Николая умерла. Еще до суда. Инфаркт. Он перешел жить к тетке.

- Давит меня все это, - глядя на Днепр, сказал Николай. - До сих пор давит.

По Днепру мчались "Ракеты" на подводных крыльях - много их теперь стало, прыгали по оставленному ими следу моторные лодки.

Мы молчали.

"В самом деле, зачем ему нужно было это золото? - думал я. - Может, он не верил, что мы удержимся в буду­щей войне? Но чем оно могло бы по­мочь? У нас оно ни к чему. Бежать за границу? Если бы у него был даже цент­нер золота, он там никогда бы не до­стиг такого положе­ния, как у нас. Шут­ка сказать - пред­седатель райиспол­кома. В Киеве. В сто­лице сорокапяти­миллионной держа­вы. Как вся Фран­ция.

Так зачем оно ему нужно было? Так нужно, что он брал взятки. Но, мо­жет быть, он был просто сумасшед­ший? И его следова­ло в Кирилловку, а не расстреливать?.. Хорошо, а осталь­ные? Посредники, которые передавали ему эти взятки. Не бесплатно же они это делали. И в уни­вермаге золотые монеты не продают­ся. Кто-то их прода­вал. Кто эти люди? Тоже сумасшедшие? Нет ведь. Обыкно­венные люди, кото­рые ходили рядом с нами и разговаривали, как мы, и так же, как мы, не знали выражений из словаря, который составил Виктор. Может быть, в самом деле следовало, как советовал Виктор, идти ра­ботать в угрозыск, чтоб хватать таких гадов за их потные руки, когда они лезут в государственный карман? Конечно, не очень симпатичная работа. Но нужная.

Наш талмудист говорит - виноваты пережитки. Какие "пере­житки"? Дореволюционного прошлого. Или влияние капитали­стического окружения. Но как объяснить пережитки у людей, которые родились и выросли в советское время? Которые ни­какого капитализма не видели? Да и неизвестно, кто теперь в окружении - мы в капиталистическом или они в социалисти­ческом.

Вот говорят, что у нас нет никакой базы для преступлений, убийств, предательств, бюрократизма. Но раз они существуют, значит, есть и причины. И всегда они будут, пока будут на на­шей земле люди глупые, жадные или просто безответственные. И всегда с этим будут бороться. А закон Гаусса тут ни при чем. Это все не случайности".

В самом центре города Кировограда стоит памятник Киро­ву. Скульптор изобразил Сергея Мироновича в странной позе. Он почему-то указывает бронзовой рукой в землю. Но, в об­щем, даже не очень выдающиеся произведения искусства иног­да оказываются провидческими.

Стоял в Кировограде памятник год за годом, никто не об­ращал особого внимания на то, куда нацелен палец Кирова, а потом покопались в этой земле и нашли там очень ценные ископаемые. Во всяком случае, в городе сейчас нет прохода от горняков. Все они болельщики, все приехали на кросс. И вооб­ще Кировоград известен как город любителей мотоциклетно­го спорта. Поэтому здесь и проводятся так называемые тра­диционные республиканские кроссы на приз имени С. М. Ки­рова.

Нас поселили в гостинице "Ингул". Она была доверху начи­нена горняками и мотоциклистами. Как самка малярийного ко­мара - плазмодием, по выражению моего брата Феди.

Пожилая женщина в сапогах, в суконном черном жакете и ярко-желтом платке, надвинутом на брови, что-то говорила администратору.

Внезапно я прислушался.

- …А его не было в списках ни убитых, ни пропавших. И вот в газете прочли про мотоциклетные гонки - и Логвиненко Иван Николаевич. Муж говорит - подожди до завтра. А я говорю - нет, сегодня. И на самолет. Это второй раз. Все точно - и фамилия, и имя, только люди другие… Мне б только переночевать…

Столько лет! А она все ждет чуда… Я подошел поближе. Может, мы как-то… у себя пристроим, - сказал я.

- Уж как-нибудь без вас пристроим, - ответила неприступ­ная администраторша.