Весёлый Роман - Владимир Киселев 8 стр.

Недалеко от гостиницы "Ингул" прямо через город проте­кала река Ингул. Я о таком только в "Крокодиле" читал. Если бы сам не увидел - не поверил бы, что реку можно довести до такого состояния. В ней текла грязь, а не вода. Черная. И все равно какие-то пацаны сидели с удочками. Среди пацанов по­падаются немыслимые оптимисты.

У меня перед кроссом, как всегда, был страшный мандраж. Первый раз в жизни я выступал на таких крупных соревнова­ниях. Моя звучная фамилия черным шрифтом была напечатана в книжечке - программке республиканского кросса. Хотя, ко­нечно, участие в этом кроссе было с моей стороны немысли­мым оптимизмом, как у пацанов с их удочками.

В жизни можно играть в прятки с самим собой. В спорте это невозможно. Ты приходишь первым или семнадцатым. И ты знаешь, почему так получилось. Ты многое узнаешь о самом себе.

В обычной жизни ты можешь сказать человеку: "Дурак". А он тебе ответит: "Сам дурак". Или ты можешь сказать: "Жмот". А он тебе скажет: "Сам жмот". В спорте все это ина­че. Кросс покажет, не дурак ли ты. И уж не жмот ли.

Во время кросса тобой движет какое-то особое чувство, сов­сем не знакомое людям, которые никогда не занимались на­стоящим спортом.

Мотоцикл - штука опасная. Даже дорожный. "Смерть в рассрочку". Если опрокинется автомашина, водителя и пассажи­ров все же защитит кузов, которого нет на мотоцикле. В авто­машине руль, конечно, отзывается на неровности дороги, но червячная передача ослабляет эти толчки во много раз.

Мотоциклист держит в руках руль, который непосредствен­но принимает от переднего колеса все толчки. Попал под ко­лесо камень, не объехал выбоину на большой скорости, и те­бя вместе с мотоциклом может швырнуть за обочину или бро­сить под идущий навстречу лесовоз, и ты навсегда лишишься возможности извлечь урок из своей ошибки.

Будь бдителен, мотоциклист! Будь собран, весел и удачлив! И помни, что у человека есть потребность преодолевать опас­ности. Может быть, наши волосатые предки удовлетворяли эту потребность просто в борьбе за существование. А нам остается спорт. Вот почему мне противно, когда спорт превращают в спо­соб борьбы за существование, в профессию. Поэтому я не люблю Борисова. Поэтому, а не потому, что завидую ему, как ду­мает Виля.

Борисов. Заслуженный мастер спорта. Неоднократный чем­пион. У него собственный уникальный кроссовый чешский мо­тоцикл "Чезет", Ценою в четыре тысячи рублей. С двигателем, который развивает мощность в тридцать четыре лошадиные силы. Магний, алюминий, титан. Как в современных ракетах. Покрышки фирмы "Барум" с такими умными грунтозацепами, что можно удержать мотоцикл, даже когда идешь наискосок по крутому глинистому склону. Как говорит мама, "Багатому чорт дiти колише" . Куда нашим кроссовым ИЖам до его уникального "Чезета"!

Говорят, что в кроссе только половина успеха зависит от гонщика, а половина - от мотоцикла. Мотоцикл Борисова - это не половина, а три четверти успеха, а гонщик… Борисов гонщик экстра-класса, хладнокровный, расчетливый, с большим опытом международных соревнований. Тренируется он круглый год, потому что тренер по профессии.

Подготовлен ли ты к кроссу физически, определить нетруд­но. Можешь присесть на одной ноге пятьдесят раз, на двух - тысячу, пятьдесят раз отжаться от земли двумя руками и при весе шестьдесят килограммов толкнуть штангу в сто двадцать килограммов - значит, ты годишься.

Борисов среди нас - старик. Тридцать лет. Худенький, ма­ленький. С узкими и прочными мышцами кроссмена. Не по­нимаю, как он все это выдерживает. Два заезда. Каждый - десять кругов по двухкилометровой трассе. Как бы ты ни был физически закален, если взвесишься после кросса, обязательно недосчитаешься шести или семи килограммов.

Я сказал Виле и Николаю, что решил идти за Борисовым. По его колее. Не отрываясь. Рискуя. И на последнем круге по­пробовать обойти. Не знаю, как на международных соревнова­ниях, а на наших он осторожничает. К черту на рога не лезет. Нужно попробовать.

- Бабка за дедку, - сказал Николай.

- Дедка за репку, - подхватил Виля, - тянут-потянут и… в завал попали.

Завал. Столкновение. Самое страшное из всего, что бывает во время кросса.

- Смотри сам, - сказал Виля серьезно. - И, как правиль­но нам указывал древнегреческий философ Хилон Лакедемоня­нин, не желай невозможного.

Мы разговаривали обо всем этом перед гостиницей "Ингул", где ребята собрались вокруг эффектной, цвета слоновой кости "Волги" Борисова.

Борисов не ездит, как мы, на дорожном мо­тоцикле. У него собственная "Волга". Мотоцикл ему нужен только для соревнований. К машине был прикреплен небольшой легкий прицеп такого же цвета, как "Волга", а на нем два крос­совых мотоцикла. Ребята рассматривали противоугонные устрой­ства, которые им демонстрировал Борисов. Впечатление было такое, будто "Волга" состояла из одних противоугонных устройств.

- Что вы сделаете прежде всего, - говорил Борисов, - если у вас появится нездоровое влечение к чужой машине? Попробуете открыть дверь, поднять капот или крышку багажни­ка. Давайте попробуем.

Он открыл дверь, и сейчас же завыла сирена такого типа, как на машинах "Скорой помощи", затем прикоснулся к чему-то под сиденьем, и сирена замолчала.

- Но предположим, вы не станете рвать когти, как посту­пил бы всякий нормальный человек, а найдете сирену и заткне­те ей глотку. После этого вы разобьете стекло или откроете дверь отмычкой. Тут вы натолкнетесь на то, что у меня одновре­менно заблокированы руль и переключатель передач. Замок с цифровым шифром. Предположим, что вы запаслись ножовкой и перережете замок, хотя придется попотеть - сталь у меня подходящая. Тогда вы попробуете вставить отмычку в замок зажигания. Это у вас не получится. Вот он, мой ключик - фи­гурная прорезь и такой же штифт в замке. Вы теряете терпение, взламываете панель, вырываете провода и замыкаете их. Вам кажется, что все в порядке, вы даже запустили двигатель. Но как только вы переключите вторую или третью передачу, мотор остановится. Разорвано электропитание.

Ребята с интересом рассматривали все эти штуки. Их радо­вало решение всякой технической задачи. Вообще слишком много стало на земле людей, которых волнует только техника.

Но Борисов на этом не остановился. В его "Волге" был еще электромагнитный клапан, перекрывающий бензопровод. Маши­на только тронется и сейчас же остановится: не идет бензин.

- А подвести бензин окольным путем, - поучительно заме­тил Борисов, - гораздо труднее, чем вырвать проводку и вос­становить зажигание.

Самую интересную штуку Борисов приберег на конец. Если перекрыть выпускную трубу, двигатель, понятное дело, рабо­тать не может. В специальном патрубке, после глушителя, Бори­сов поместил заслонку, которая управлялась тросом, соединен­ным с рычагом под передним сиденьем. Пока не открыта за­слонка, двигатель можно даже завести. Некоторое время он будет работать на малых оборотах. Но при попытке тронуться он сразу заглохнет.

- Это все? - спросил Виля. Ему явно хотелось еще чего-нибудь необыкновенного.

- А мало? - сказал Борисов.

- Тут есть еще одна штука, - вмешался я. - Похититель приезжает с мощным самосвалом и автокраном. Грузит маши­ну на самосвал. Отвозит на авторемонтный завод. Там собирает­ся технический совет, который находит электромагнитный кла­пан, заслонку в выхлопной трубе, соединяет электропитание. Похититель пишет благодарность в Книгу жалоб и предложений, выезжает за ворота и едет по улице. Но ровно через семь ми­нут тридцать секунд срабатывает реле времени, дверцы откры­ваются, под сиденьями раздаются взрывы, пассажиры летят на мостовую, а машина сама разворачивается и возвращается в гараж. Там она вместе с хозяином сочиняет акт о хищении, са­ма отвозит его в автоинспекцию, где на равных разговаривает с самим полковником Клебановым.

Я не только рассказал это. Я еще и изобразил, как все это происходило. Ребята смеялись. Но больше всех смеялся сам Борисов. А ведь мне хотелось, чтоб смеялись над ним, а не над тем, кого я изображал.

Как и полагалось, за день до кросса мы осмотрели трассу, "прокатали" ее, но к началу соревнований она здорово измени­лась. Ночью прошел дождь. Так всегда бывает перед кроссом. Я, да что там я, кроссмены намного опытней, многократные участники соревнований, не вспомнят случая, чтобы перед крос­сом или во время соревнований не было дождя. Глина в овра­ге, по которому нам предстояло ездить, намокла. В одном месте образовался ручеек. Его придется проходить прыжком.

Николай еще до начала соревнований сошел с трассы. Крос­совый мотоцикл не терпит людей с расстроенным желудком. А у него что-то такое случилось. Что-то такое он съел. Даже температура поднялась. Виля посоветовал ему выйти на сорев­нования с плакатом: "Каков стол - таков стул". А пока что я и Виля забрали у Николая его свечи, Виля переставил карбюратор на свою машину, и мы дружно спели дурацкую песенку, кото­рую всегда поют наши мотогонщики перед кроссом:

Сидела птичка на лугу,
Подкралась к ней корова,
Схватила птичку за ногу,
И птичка - будь здорова!

Соревнования, как всегда, были назначены на воскресенье. С утра на окраину города двинулись толпы людей. Как на пер­вомайскую демонстрацию. Изношенные покрышки, зарытые до половины в землю и окрашенные белым, были похожи на спасательные круги. Покрышки и красные флажки на кольях обозначали трассу. Внизу на дне оврага стояли новенькая, свер­кающая красной эмалью пожарная машина с полным экипажем и три "Скорые помощи" с врачами и санитарами на боевом посту. Это не пустая предосторожность. Кросс - такой спорт.

Недалеко от финиша была трибуна с судьями и почетными гостями, на трассе - судьи счета кругов с красными повязками на рукавах.

Мы ввели мотоциклы в "закрытый парк" - огороженное место перед стартовой площадкой. На наших машинах номера были написаны белым по синему фону. Такое сочетание цветов обозначает класс - 350 кубических сантиметров. Треск моторов напоминал храп здорового мужика. Вдох - выдох, вдох - вы­дох. И горьковатый, терпкий запах выхлопа.

Я наклонился к Виле, который стоял рядом со мной.

- Как это писал П. М. Егоров о смысле жизни?

- Ты брось, - ответил Виля довольно мрачно. - Не так уж он глупо писал. - По-видимому, в Виле заговорила профес­сиональная солидарность. - Только коряво и темно. А в прин­ципе материальные условия счастья могут, конечно, получить люди, потерявшие совесть. Но это не значит, что тот, кто не отхватил от пирога, не чувствовал счастья. В конце концов можно быть несчастнейшим человеком при самом справедливом строе и счастливейшим в самом черном государстве. Многое зависит от того, как ты сам живешь.

А вокруг ревели мотоциклы. Гонщики прогревали моторы и выводили свои машины на старт. И были в этом и смысл и сча­стье.

Я следил за Борисовым. Он жевал шоколадку. Он всегда перед стартом жует шоколадку. Судья-стартер опустил стопор­ный рычаг. Но Борисов опередил судью и успел перепрыгнуть похожий на невысокий заборчик металлический барьер, пока тот еще не опустился до конца. Иногда судьи считают это фаль­стартом. Выигрыш десятая, а может быть и сотая доля секунды. Но Борисов уже ушел вперед.

Толпились зрители за натянутыми на колья веревками. Что-то кричали - за треском двигателя не было слышно. Я ничего не видел, кроме спины Борисова. Он жал вовсю, и мне казалось, что, если я не сяду к нему на колесо, все потеряно.

У ручейка он сделал оттяжку, и его "Чезет" пролетел над канавой. Ездит он, конечно, как бог. У него, правда, не увидишь смелых, красивых прыжков, когда мотоцикл птицей взвивается вверх, а гонщик, вцепившись в руль, взлетает над мотоциклом. Нет, он прыгает лишь когда это необходимо, и при этом пол­ностью используя возможности своей мощной машины - низко и далеко. Это меня швырнуло вверх, и зрители, которым именно такой неудачный прыжок кажется наиболее эффектным закричали что-то восторженное, но у меня чуть не вырвало руль, мне пришлось сбросить газ и переключить передачу, и я еще больше отстал.

Дальше дорога шла под гору, и был там такой резкий поворот влево. После дождя трасса превратилась в глиняное месиво. Мой ИЖ стал неуклюжим и непослушным, норовил занести меня за колья, огораживающие трассу. Меня заливало брызгами грязи. Но Борисов уверенно уходил, и тогда я сделал то, чего делать не полагалось. Ни в коем случае. Я крутанул до конца ручку газа и просто полетел вниз. Неровными, нелепыми прыжками. Я чуть не сбил гонщика, который шел передо мной. Даже не заметил, кто это. Я видел только Борисова.

Такой спуск не мог сойти безнаказанно. Но почему-то обо­шлось. И я уже знал, как пройду его в следующий раз. У меня словно появилось какое-то новое зрение.

Борисов оглянулся и прибавил скорость. Он не любит, когда его догоняют. Но я уже не отставал.

При кроссе в основном стоишь на подножках мотоцикла, по­тому что все время на дороге бугры, впадины, выступы. Сидишь на подушке седла только на поворотах, когда необходимо слиться с мотоциклом, чтоб лучше ощущать его малейшее дви­жение. При этом ногой, которая у тебя со стороны поворота, балансируешь - выносишь ее вперед, вбок или назад, поддер­живаешь ею равновесие. Иной раз ногой и отталкиваешься, хоть этого не полагается делать. И непрерывно, на протяжении всего заезда меняешь положение, загружая то переднее, то заднее колесо.

Борисов приехал на соревнования со своим механиком - инженером Заседой. Заседа стоял у трассы с секундомером в руке. Под плакатом, который повесили на дереве какие-то местные юмористы: "Выбегать на трассу строго запрещается. Кто останется жив - будет оштрафован".

Механик показал на пальцах левой руки, за сколько прой­ден первый круг, и закрутил правой рукой так, словно подталки­вал колесо, - понятный поощрительный жест - давай, мол, давай!

Я уже вырвался вперед, но тут начался подъем, и Борисов снова обошел меня. Легкий, худой мастер, каждое движение которого было так целесообразно, как целесообразно было все в двигателе его мотоцикла.

У меня был только один шанс. Перейти меру допустимого риска. Борисов лучше, чем кто бы то ни было, знал эту меру. Он никогда не переступал ее. Он помнил слишком много слу­чаев переломов позвоночника у гонщиков.

А я решился. Даже не сознанием. Мышцами. Мотоциклом. Трасса словно сама меня подталкивала.

Мы на полкруга оторвались от остальных. А к середине за­езда на круг.

Виля сошел на обочину и начал возиться с мотоциклом.

- Цепь! - крикнул он мне.

Я так и знал. Николай где-то вычитал, что московские про­фессора Гаркунов и Кригельный сделали интересное открытие. Они заметили, что, если в масло добавлять порошок меди или бронзы, при трении крошечные частички - группы атомов иди даже отдельные атомы - прочно прикрепляются к стальным деталям и создают тончайший слой, который потом переходит с одной поверхности на другую.

Виля с его склонностью к экспериментам решил добавить в масло бронзовый порошок. Тот самый, который идет в крас­ку. В статье не указывалось, сколько надо порошка. Виля напи­сал письмо в Москву этим профессорам, но ответа не получил. Тогда он запузырил в масло просто целую горсть бронзы. Уве­рен, что поэтому у него и полетела цепь.

Хотя в конце заезда мы с Борисовым обошли всех остальных на целый круг, я его так и не догнал, и Борисову первому мах­нул своим клетчатым флагом судья на финише - пожилой тол­стый дяденька с двумя подбородками.

Я заглушил мотор, и сейчас же меня окружили фоторепор­теры. Они поздравляли меня и фотографировали мою ошалев­шую, забрызганную грязью физиономию. Борисов их раздвинул, подошел ко мне и перед нацеленными на нас фотообъектива­ми пожал мне руку.

- Молодец, - сказал он. - Поздравляю. С первым призом.

- Брось, - сказал я.

- Я вне конкурса, - недовольно пояснил Борисов.- Перед самым стартом судьи решили, что результат будет засчитываться только отечественным машинам.

Мне вручили первый приз. Оркестр играл туш. Мне дали точную бронзовую копию памятника Кирову, который стоит в центре Кировограда с рукой, указывающей на землю.

- Ты совсем спишь, - сказала Вера. - Приляг на полчасика.

- Не хочу.

- Приляг, приляг. Закрой глаза.

Я закрыл глаза, и она тихо, чуть хрипловато запела со стран­ной вопросительной интонацией колыбельную песню. Она, должно быть, сама ее и сложила. А может быть, в детстве слышала?

Все кошки спят,
И собаки спят,
И медведи спят,
Все на свете спят.
Только Рома не спит,
На тахте он лежит…

Кошки и собаки, может, и спали, а мне спать не хотелось, и мысли с горьким и кислым привкусом подгнившего яблока медленно и трудно ворочались в мозгу.

Виктор, Вера, я. Это невозможно решить. Это так же не под­давалось решению, как трисекция угла, квадратура круга и удвоение куба.

Но так дальше не могло продолжаться. Нужно было это ска­зать. Мне ее было жалко немыслимо. А, кроме того, она чув­ствовала, если я что-нибудь замышлял. Я даже ничего не гово­рил, а она чувствовала. И сразу становилась такой ласковой, такой нежной, что я просто не мог решиться.

- Куда-то исчезла эта мысль, это чувство, что жить - хоро­шо,- сказала Вера.

Я открыл глаза.

- Вот кино. Мне не нужно кинокрасавцев и кинокрасавиц и сплошного их благополучия. Но я не могу смотреть на то, как им нудно живется. И дело даже не в том, что в этом много неправды, хотя в действительности людям живется лучше, чем это изображают в кинофильмах и некоторых повестях. Я просто не понимаю, почему в них такая скука, такое неудовлетворение работой, людьми, реками, фруктами, что хочется повеситься. Даже солнце для них всего лишь незаметная звезда в ничем не примечательной Галактике, относящейся к небольшой и не слишком интересной части вселенной. Почему им все так не нравится?

- Кому?

- Тем, кто ставит эти фильмы. И пишет повести. И тем, кто в них изображен.

Я сел на тахте рядом с Верой.

- Что это у тебя голос, как у волка, который уже побывал у кузнеца.

- Какой? - удивилась Вера.

- Тоненький. Из сказки про семерых козлят.

- Хочу тебя съесть.

- Когда люди знают, как все должно быть, - сказал я,- имеют, так сказать, идеал, они становятся нетерпеливыми. Им немило все, что не отвечает этому их представлению. Они хотят сейчас же, немедленно, как говорит мама, "вынь да положь", получить этот свой идеал в его полном виде. Отсюда и получаются эти нудные кинокартины.

- Ой, Ромка! - с недоумением посмотрела на меня Вера.- Иногда ты говоришь такие вещи… Мне кажется, иногда ты и сам не понимаешь, как верно то, что ты говоришь…

- Где уж мне… Дай-ка палец.

Я взял ее указательным палец и нащупал им грубый шрам на левом плече - результат завала на старте кросса, когда мотоциклы и гонщики сбились в кучу.

- Что это?

- Обрыв. Проводов. Но при резком движении они замы­каются. И тогда из меня выскакивают. Искры.

- Ой, Ромка! - сказала Вера и заплакала. - Если бы ты знал, как мне с тобой… Как мне нужно быть с тобой. Я все по­нимаю. Но я тебя не отдам. Я не могу тебя отдать.

- Ни за что не отдавай, - поддержал я ее. - В детском садике я буду плакать. Я не люблю манной каши и мыть руки перед едой…

- Ой, Ромка, - сказала Вера.