"Дорогие родители! Шестого апреля сего года по нижеуказанному адресу имеет место быть свадебный ужин по поводу бракосочетания юноши Геннадия с девицей Вестой. Нижайше просим к нам, иначе свадьбе не быть. При себе иметь два комплекта ножей-вилок-ложек и, если донесете, хотя бы один стул. Ваши дети".
Мария глядит на меня испуганно:
- Они шутят?
- Нет, Мария, теперь у молодых такая манера: якобы смехом, а на самом деле всерьез.
- Язык-то не Генкин…
- Веста сочиняла.
- Чего ж, у них стульев нет?
- Они, Мария, жизнь начинают с нулевого цикла.
- Дети же еще.
- Дети? Послушай тогда байку - мне одна парикмахерша рассказала…
…Дамочка-щебетунья сорока лет выглядела на тридцать, а выдавала себя за двадцать. Ну за двадцать два. При таком колере завелся у нее молодой ухажер. Шла она с ним как-то по улице, ну и щебечет себе, щебечет… Вдруг к ним верзила подкатывает, метр девяносто высоты, борода черная. И говорит ей хриплым басом: "Мам, дай рубль на кино". Ну?
3
Иногда слышу, как пенсы моих лет насчет молодежи бухтят: мол, мы были не такими. А какими? Помягче были, поуважительнее… Допустим. Зато и подурнее. Возьму семейную жизнь для яркого примера. Разводов нынче много. Так ведь раньше варила баба щи да мальцов рожала - мужику и ладно. А теперь подавай к обеду кофий да беседу. Про мурло национализма, про снежного человека, про молчаливую передачу мысли от одного к другому… А кофий без молока и без сахара - вода с толченым зерном вскипячена.
Возьму своих троих удальцов и скажу прямо: ребята лучше меня. И поумнее будут, и образования поболе, и внешностью приятнее. Конечно, век свою печать приложил, но и наша заслуга с Марией есть крупная.
Вот чего я наслышался про воспитание, так это глупостей. И самая частая про то, что такой, мол, родился. Трудяга, разумен, жизнеустремлен - таким родился. Выжига, пропитоха, шпана дворовая - таким родился. Выгодная позиция. Ничего не надо объяснять, ничего не надо делать. Мол, все от бога, то бишь таким родился.
Да нет, не таким родился, а таким воспитался. Родители такими сделали. А пока сделаешь, сто потов сойдет. И драмы у меня с ребятами были, и комедии. Насчет отцов и детей имею свои мысли. Коли меж ними тишь и благодать, то надо не жить, а помирать. И то: я согласный со своим отцом, Генка согласный со мной, его сынок будет согласный с ним… Откуда же возьмется новенькое-то в жизни? Замрет стезя. И тогда верное направление, именуемое прогрессом, само себя в зад клюнет. И будет круг замкнутый, для жизни бесполезный. Посему наша отеческая задача в другом - подправлять ребячий ход по нужной плоскости. А топают пусть сами.
Топали мы с Марией на свадьбу так.
У меня в одной руке пара стульев, седалищами друг к другу притороченные, а в другой - ящичек деревянный с полным столярным набором. Этот набор сделал мне по особому заказу мужик-виртуоз - не инструмент, а песнь душевная. Мой подарок Геннадию, как будущему мужику и семьянину.
У Марии в правой руке тарелки с чашками, а в левой кастрюльки эмалированные одна в другую вложены. Это подарок Весте, как будущей женщине и семьянинке. А еще для нее в кармане у Марии перстенек с каким-то мудреным голубым камушком, переходящий по наследству, - теперь дошла очередь и до невесты последнего нашего сынка…
Думаю, со стороны мы походили на пару нагруженных старых верблюдов. Так и ввалились с тюками в свадебную комнату. Я отвесил честной компании поясной поклон с веселыми словами:
- Дорогие хозяева, дайте хлеба соль доесть!
Нас, конечно, облепили со всех сторон, как родителей жениха. Все честь по чести - за стол усадили с подобающим уважением и с нужным подношением. А мы с Марией озираемся, как иностранцы какие…
И то: комната метров двадцать, а народу человек тридцать. Ни вздохнуть, ни чихнуть. Правда, все веселые и без затей.
Что касается мебели, то ее нет. Так, мелочишка кое-какая по углам приткнулась. Столик маленький с книгами, ящик с железками, магнитофоны Генкины, раскладушка в собранном виде, а одежонка их на стене висит, бумагой прикрытая. Правда, есть большой портрет известного писателя в пенсне, Чехова, - тут уж ничего не скажешь, поскольку смотрит он на нас умно и понимающе. Небось Веста повесила.
Посреди комнаты, как и положено, свадебный стол праздничный. Заглянул я под него - батюшки святы! Длинные доски лежат на березовых чурках. Я сам такие ставил в сорок втором у полевых кухонь. Правда, этот покрыт белой скатертью, чистой и глаженой.
А Мария меня в бок тычет и глазами на тарелки кажет. И было с чего. В тарелках-то капуста кислая, огурцы соленые, кильки маринованные, мясо жареное, хлеб резаный… Ну и салаты с винегретами. Правда, пирогов разнослойных стояло много - видать, Веста постаралась. Что же касаемо икры черной, рыбки красной и колбаски копченой, то ни грамма. Это на свадьбе-то. Но были на столе чудеса и посказочней - не было на столе прозрачных бутылок. Не понятно дураку, да понятно мужику. Одно грузинское, зеленоватое, кислое.
Я впал в некоторую хмурость. Не из-за того, из-за чего можно подумать, а из-за другого. Пирогов Веста напекла, салатов насооружала… Столик со своими книгами поставила… Портрет Чехова повесила… Грузинского зеленого накупила. Дай бог. А где ж приметы Генкиного духа? Уж не засунул ли он свой характер в ящик вместе со своими железками?
А свадьба распалялась. Что касаемо присутствующих, то все они присутствовали, кроме отсутствующих. Жених и невеста мне известны. Приятели Генкины мною изучены со всеми их моторесурсами. Вестины подружки хороши, и бог с ними. А из родственников были лишь родители. Ну, мамаша Весты, Лидия Аркадьевна, мною тоже апробирована. А вот муженек ее, мой теперешний сват, пока для меня персона вроде марсианской. Да и в очках он темного стекла.
Видать, его тоже любопытство разбирало, в результате чего мы сошлись…
- Андрей Андреич, вы тоже, как и ваша супружница, против данного бракосочетания? - спросил я прямо.
- Отнюдь, - заверил он, а что там под черными стеклами, хрен его знает.
- Тогда выпьем грузинского для лучшего взаимопонимания.
- Николай Фадеич, у меня от сухого изжога…
Пошел я к жениху, Генке то есть. Однако других
напитков не припасли из принципа.
Мужчина он, Андрей Андреич, высокий и солидный. Я перед ним, что лысый ежик перед барсуком. И власть от него исходит нисходящая и как бы льется с широкого лица на мое темечко. Директор, короче, средней школы.
- Свадьба-то - того, жидковата, - бросил я разведочные словечки.
- Почему жидковата?
- Людей не густо…
- Собрались люди, которые приятны невесте и жениху.
- Подарков дорогих не замечаю…
- Калыма, что ли?
- Закуски простоваты…
- Мы собрались не есть.
- Водочки нет…
Вижу, его широкое лицо порозовело, а темные стекла вроде бы блеснули кровавинкой. И глядит он на меня, как волк на ливерную колбасу. Думаю, не плюнул бы на темечко - лысина ведь прельщает. Но директор вдруг полез в карман и, само собой, извлек шпаргалочку.
- Вот послушайте. "Толпа чужих на брачном пире мне всегда казалась чем-то грубым, неприличным, почти циническим; к чему это преждевременное снятие покрывала с любви, это посвящение людей посторонних, хладнокровных - в семейную тайну".
- Это ученик пишет? - перебил я.
- Герцен, Александр Иваныч. "Былое и думы". Но послушайте дальше. "Как должны оскорблять бедную девушку, выставленную всенародно в качестве невесты, все эти битые приветствия, тертые пошлости, тупые намеки…" И так далее. Что на это скажете?
Мог бы сказать, что уважаю мысли свои, а не заемные. Хотя насчет бракосочетаний стрельнуто в самую точку - многовато стало свадеб купеческих и пустых.
Мог бы сказать, что мужик он, директор-то, оказался и не властный, поскольку как бы оправдывался; властные-то всегда нападают…
Мог бы сказать… Да мало ли чего хорошего может сказать один человек другому? А не говорим, стесняемся, ждем подходящей минуты. Ну и дураки. Глядишь, это хорошее да невысказанное и утекло, и так далее и в том же направлении.
- Небось работенка в школе надрывная? - спросил я, не ответив.
- Почему надрывная?
- Да ребят-то распустили…
Как услышал он про школу, так и вцепился в меня, наподобие пса голодного в кость. Верный признак, что дело свое любит и толк в нем знает. А я подбросил ему вопросик, на первый вид неказистый:
- Андрей Андреич, а что надо в школе изучать сперва и прежде всего?
- Вы хотите сказать, что должно быть главным предметом в школе?
- Можно и так заострить.
- Труд!
- Нет, доброта.
- Вы хотите сказать, что в школе нужно ввести новый предмет - гуманизм?
- Можно и так заострить…
Свадьба уже набрала свою законную силу - пила, ела, смеялась и кричала "Горько!". А мы, как два крота, забились в угол и сидим там, друг другу втолковывая. Андрей Андреич покраснел, снял очки и помахивал ими в воздушном пространстве, будто им стало жарко, а не ему. Моя лысина, именуемая плешью, тоже накалилась, хоть на нее сковороду ставь с яишней.
- Николай Фадеич, ваши педагогические взгляды эклектичны!
- Андрей Андреич, от такого оскорбленья прокисает и варенье…
- Да-да. У вас мешанина из Макаренко, Ушинского и Песталоцци!
На первых двух я согласный, а вот кто третий - хрен его знает. Видать, какой мафиоза. Хотел было выяснить, да директора позвали к столу речь сказать. Хорошо он выразился - про счастье, которое в молодых руках, и про хлеб, который в крепких зубах. Ну а потом и мне слово дали для поздравлений и напутствий…
Встал я. Вижу, народ уже веселый, народ уже гуле-ный. Серьезные слова увязнут, как кирпичи в болоте. Но какие-то слова нужны - отец ведь я.
- Что надо мужу от жены? Чтобы щи были горячие, а воротники стоячие. Что надо жене от мужа? Чтоб бутылочку не пил и зарплату приносил. Вот и поднимем за Геннадия и Весту, жениха и невесту.
Молодежь-то захихикала, а Лидия Аркадьевна и моя Мария глянули на меня осудительно. Мол, не серьезно. Да и Генка с Вестой вроде бы тоже чего-то ждут дополнительного.
- Поскольку будут дети, то послушайте. Ты, Геннадий, на ус мотай, а ты, Веста, крути на бигуди.
И поведал им баечку - мне одна мать-героиня на детской площадке рассказала…
…Четыре сына у нее и две дочки. Старшему, тогда еще махонькому, принес отец как-то гайку с болтиком поиграть. Да так и пошло - все с железками. Теперь старший работает старшим механиком. А второй сынок, когда был ползунок, играл с макулатурой, собираемой для сдачи, - теперь он известный писатель, сам макулатурит кирпичи дай бог. Третьему сынку не повезло - дыхнул на него однажды сосед-пьяница да потом еще раз походя дыхнул… И можете себе представить, вырос сынок и теперь сам пары выдыхает. Первую дочку мамаша взрастила на известной песенке "Гуси-гуси, га-га-га…". Теперь дочка известная гусятница не только в том смысле, что гусей выращивает, но гуся с яблоками зажарит дай бог. Вторая дочка где-то увидела, как пожар тушили. Нет, пожарным не стала, но за пожарного вышла. Ну а шестого ребенка, грудного, эта мамаша в музей носит - желает в семье художника иметь. Ну?
За байку мне похлопали, а я прошел к молодым и поцеловал их в щечки - в Генкину дубленую и в Вестину, духами моченную. И выпил бокал за их счастье и за наше - дай бог, чтобы хватило его на всех.
Но директор, Андрей Андреич, оттеснил меня на задворки для какого-то важного сообщения:
- Николай Фадеич, а как вы относитесь к педагогическим воззрениям Жан-Жака Руссо?
4
Все дела да случаи, они меня замучили. На второй день мы обедали у молодых уже по-семейному: Генка с Вестой, плюс ее родители, плюс я с супругой. А вот на третий денек мы с Марией очутились у себя дома как бы в прозрачной тишине. Ни одного сына нет рядом, и теперь уже окончательно.
- Денег он так и не взял, - вздохнула Мария.
- Нам не надобно зарплат, мой папаша - кандидат, - подтвердил я.
- Не жалостливый ты, Коля…
- Сказанула. Не жалеть их надо, а завидовать. Если Генка вторую сущность подтянет до первой, то будет пара.
И поведал я Марии байку - откровенно говоря, рассказывать их теперь стало некому…
…Деловой парень, имеющий свои "Жигули", заимел к ним и супругу. Ну и повез женину семью на лоно. Только видит, что машина прогибается, кряхтит и днищем по камням скребет. Присмотрелся он к семье-то… Тесть - сто двадцать кило, теща - сто кило, жена - восемьдесят, сам он семьдесят да багажу пятьдесят. Чуть не полтонны. Ну и высказал жене претензии. А она резонно ответствует, что, мол, перед свадьбой надо было всех взвесить, а уж потом и жениться. Ну?
- Откуда ты эти байки берешь?..
- Из жизни, Мария.
А сам прикидываю, чего бы озорного рассказать, поскольку сидит она мокрой копешкой и я тут вроде бы лишний. Но, видать, ей не до озорного.
Такое настроение мне известно - бывал в болотной жиже и даже чуть пониже. Видеть никого не хотелось. От бригадных ребят морду воротил. Приятелей сторонился. С сыном не говорил. От жены в другую комнату шел… Чучелом одиноким торчал. Но, заверни меня в баранку, сам себе я ничего. Не противен. Иль от себя не избавиться?
- Мария, ты сидишь, а печка не топлена и корова не доена.
Переместились мы на кухню, где Мария лениво кастрюлями загрохала.
- Вынеси, Коля, ведро…
Раньше Генка таскал, а теперь мое святое дело. Ведро у нас большое, пластмассовое, с педальной крышкой. Несу его на пальце, поскольку там мусор да бумага. Соседку встретил, которая над нами живет, - тоже к мусоропроводу выходила. Кивнули мы друг другу со взаимностью.
Открыл я крышку мусоропровода… Так-растак и все перетак! Буханки хлеба, разного - надрезанного, надкусанного и надломленного… Она, эта соседка, даже поленилась пропихнуть их в трубу. А меж буханок куски сыра позеленевшего да пачка маргарина нераспечатанная. Стою я и чувствую, что колени мои дрожат от ужаса…
…У Марии был в войну узелок особый с драгоценностями: паспорт, мои письма с фронта да пара крупных сухарей - не на черный день, а на день, который чернее черного…
…Когда в сорок втором мы вышли из лесу и нам дали хлеба, то я зашатался, как нетрезвый, - не от его вкуса, а от запаха чуть сознания не утратил…
…Бабка-покойница, мать Марии, увидала, как внук, средний наш, швырнул скибку хлеба вот в это ведро, пластмассовое с педалью. Не ругалась, не корила и родителей не призывала. А вытянула тот хлеб обратно - в пепле, с налипшей кожурой, в горелых спичках - и съела его неспешно и молчком на глазах у внуков…
Я глядел на мусоропровод, как баран на телевизор. Вижу, да не понимаю и весь вздрагиваю. Матерь божья… И припустил вверх, с ведром, поскольку оно пластмассовое и не грохочет.
На мой торопливый звон открыла эта женщина дверь, приятно улыбнулась и отступила:
- Входите, пожалуйста…
Шагнул я в переднюю запросто, по-соседски. Ведра не выпускаю, хотя, в сущности, оно и не ведро, а натуральный бачок.
- Слушаю, - говорит она, поскольку я начал озираться.
Мать честная, не передняя, а приемная. Торшеры, портьеры и всякие фужеры. На стенах картины непонятного изображения, под ногами утопающий ковер, а на столике бутылки, одна другой ярче, чтобы, значит, человек вошел и нетерпеливого стопаря принял.
- Соседушка, все на свете принадлежит иль к первой сущности, иль ко второй. А вот он сразу к двум.
- Кто? - спросила, а сама пугливо на бутылки смотрит.
- Да хлебушко. С одной стороны, он вроде бы бездушный, поскольку на полях произрастает, а с другой стороны, душу нашу греет.
- Не понимаю я вас…
- Дуня жизнь не понимала, но ребятушек рожала, - объяснил я существо вопроса.
- Что вы хотите?
Лет тридцать. Высокая - ежели примерить, то ее коленки мне на пупок приходятся. Брючки из синей парусины. Кофточка цветастая и с плечами-буфами, вроде как у принцессы. А на голове бигуди из дюральки, с полсотни будет.
- Чего ж ты, милая, хлеб-то выбрасываешь?
- Испортился, - удивилась она, конечно, не тому, что хлеб испортился, а тому, что вырос у нее в приемной лысый гриб-боровик.
- Не испортился, а высох.
- При наших несметных богатствах говорить о трех шестнадцатикопеечных буханках смешно, - фыркнула она.
- Несметные, говоришь? Это какие же? Богатства, на которые не составлена смета?
- Папаша, мы очень богаты полезными ископаемыми. Как специалист говорю.
- Не мы богаты, а земля наша богата, милая.
Чужая душа потемки, говорят. Но с годами для меня эти чужие души как бы просвечиваются. Могу заявить доподлинно, что даже самый распоследний супостат не сделает подлости без успокоения своей души каким-либо оправданием. Уж найдет чем. Подвела же эта бигудистая дама под выброшенные буханки все недра страны.
- А не боишься? - спросил я.
- Чего?
- Возмездия.
- Какого возмездия?
- Божественного.
- Папаша… - начала было она, развеселившись.
- Знаю, - перебил я, - бога нет. Тогда назовем это модненько - обратной связью.
- Да о чем вы говорите?
- Послушай, я байку изложу - мне один мужик в поликлинике рассказал…
…Во время войны на его глазах снаряд разорвался возле полуторки. А полуторка та везла хлеб рабочим, месячную норму. Побежал он. Шофер убит, мотор разворочен… А хлеб целехонек - полный фургон теплых буханок. Зашелся у него дух от радости… Дело-то было на лесной дороге. Взял тачку да весь хлеб в лесу и спрятал. Рабочим голодать пришлось, а он не один месяц ел досыта. Кончилась война. Жить бы да поживать. Что временем смыто, то и забыто. Ан нет. Горло у него заболело - рак. Удалили и вставили трубочку. Живет с хрипотцой. Видать, хлеб рабочих поперек горла ему стал. Ну?
- А вы кто - общественник?
- Нет, я Николай Фадеич.
- Тогда извините, у меня дела.
- И верно сказано, что неча метать апельсины перед хрюшками…
- До свидания.
- Только сообщите место вашей работы, гражданка.
- Зачем вам?
- Письмо туда отправлю насчет этого факта.
- А я не скажу адрес! - повысила она голос.
- Ничего, в жилконторе узнаем.
Я уже было повернулся… Только она цап меня за руку, в которой бачок пластмассовый. Неужели, думаю, хочет этот бачок на мою лысину надеть? При ее росте плевое дело, хотя крышка будет мешать. Да ведь педаль есть.
- Николай Фадеич, - вдруг сказала она тем хорошим голосом, с которого начинала. - К чему ссориться? Ваше замечание я учту…
И ее белая и длинная рука не к бачку пластмассовому тянется, а к бутылке стеклянной и самой пузатой. Наполнила две рюмки и одну мне подносит:
- Выпьем по-соседски…
Чего греха таить - хотелось мне приложиться. Настроение плохое, плюс перед щами, которые Мария варит, плюс бутылка фасонистая, плюс дух крепкий, дубовый, плюс вообще… Но отказался - не могу выпивать с хлебным убийцей. Да и не от души поднесено.
Она свою рюмку выпила махом, поморщилась и глянула на меня откровенно:
- Все-таки вы ящер ископаемый…
Вернулся я домой и руки вымыл, поскольку имел дело с нечистотами.
- Господи, полчаса мусор выносил, - удивилась Мария.
- Понимаешь, ящерицы в доме завелись…
5