Встанет у винного магазина незаметная, но специальная личность со жгучим взглядом. Только это мужик вынес бутылку "Крепкого плодоягодного", как она у него в руках от жгучего взгляда лопается наподобие перегоревшей лампочки. Мужик, конечно, опять в магазин, теперь уже за бутылкой "Портвейна розового". А она тоже, значит, от жгучего взгляда рассыпается в труху. У мужика нет выхода, как плюнуть на это дело и купить бутылку пепси.
- А ежели гражданин приобрел поллитру боржоми? - заинтересовался я.
- Культурные шаги надо поощрять.
Спрашиваю я потому, что вот идешь так по улице,
навстречу гражданин как гражданин, а глянул на твою бутылку с подсолнечным маслом - и она вдребезги. Нарвался я однажды на такого… Взял в ларьке кружку пива, стою, жду, чтобы пена осела. А он, телепат-то, глядит на мою кружку красными и мокрыми глазами. И что вы думаете - пена осела, а пива нет.
Короче, лектор столько порассказал, что выходил народ поеживаясь и карманы прикрывая. Не знал я о впереди меня ждущем…
Жара вдруг такая накатила, каких веснами и не бывает. Я в своем ватинном с векшиным воротником пришел домой мокрый, наподобие сосульки. И только это разделся, как гроза ударила страшенная, первая и небывалая. Неба от черноты не видать. Гром такой, что антенны на домах зашатались. Ливень хлобыстнул тропический…
Я скаканул к балкону, чтобы дверь закрыть, Марией оставленную…
Вдруг что-то блеснуло, но не молния, а как бы металлическое, как бы плоское. Стены шатнулись от шквального ветра. Меня как бы отбросила от окна неведомая сила…
И вижу, обомлев от страха, так-растак, этого лектора… Да не лектора вижу! Влетела через окно "летающая тарелка" и опустилась на пол. И не как бы, а натуральная. Небольшая, из белого металла. Вращается, как волчок, посреди комнаты, пропади она под бампер! Я и не знаю, что делать: в Академию ли наук звонить, милицию ли вызывать, дуть ли на нее или этого лектора искать…
В дверь-то уже звонят. Открыл я, а там стоит сосед:
- Отдай миску!
7
Утром вышел я на балкон, на раннее солнце, на синее небо, на запах талой землицы… Что за радость у портного, коль штанина не готова. Это я про себя, поскольку весна. А весна есть расцвет первой сущности для второй, то есть земли и зелени для души нашей.
И то: сердце мое екает от предчувствий. Да не как в гадании, когда пытаешь, не ждет ли тебя судьба с колуном за каким-нибудь углом. А сердце екает с радостью и надеждой. Что у меня будет?.. Что меня ждет?.. Что там, дальше, за грянувшей весной? Боже, и это в шестьдесят.
Выходит, жду. Я-то, который этих ожидалок терпеть не перевариваю. Да ведь и знаю, что будет впереди, - завтрак…
Значит, так. Мария подала кашу из овсяных хлопьев на молоке, лучок зеленый в сметане да чай с сушками. Ну и хлеб трех сортов. Ложечку я взял и ведерочко умял.
После еды завалился на диван с книжкой - мне ее киоскерша присоветовала. Называется "Похлебки мира". Там и про шашлыки есть, и про прочие люля-кебабы. Один суп очень форсист: в миску вливается литр белого вина и толчется сыр. Люди всякое едят, включая несъедобное. Но разные народы уважают бутерброды.
Потом я почитал в журнале о прошлых веках - мне его студент из второго парадного дал. История про крепкий сон, именуемый летаргическим. Схоронили одну графиню в частнособственническом склепе, а граф забыл взять с нее клочочек волос на вечную память.
Пошел он с ножницами в склеп и только поддел волосики, как графиня и говорит, зевнув: "Милый, это же парик". Само собой, граф со страху усоп, но уже не летаргически. Теперь графине надобен его локон. И тут случись ужасная закрутка: граф лысый. Будет продолжение в пяти номерах.
Потом я почитал о токаре - Генкина книжка. Этот токарь план дает, жену любит, детей растит, зубы чистит… А закавыка у него - бригаду не сколотить. Нормальный мужик, но в его бригаду я бы тоже не пошел, поскольку пресен он, как вареный кальмар - рыба такая глубоководная. Ни о чем не думает, кроме виденного под носом, - не кальмар, а бригадир. Эка заслуга - хорошо работать. А народная перспектива, а решение никак не решенного, а заботы души?.. А война и мир? А вторая сущность? Кто обо всем об этом будет страдать? Вот, говорят, кислород на планете убывает…
Все ж таки обидно. Придешь в библиотеку, стоят там книги классиков и прочих писателей - версты полок. Про дворян, князей, рыцарей, королей, ученых, героев… А о простом человеке за все века написано с гулькин нос. Это о тех-то, кто в основании всего сущего. Да и верно - что писать? Смену отвкалывал, пришел домой выжатый, поел да спать… Неинтересно. То ли дело личность значительная - она и то, она и се. Или возьмем женщин… Коли изменяет, то о ней и роман; коли пошла в прачки, то потей себе с богом да корми деток. И верно: с мужиками-то страдать веселей, чем у корыта.
Поглядел я на часы - до обеда еще долгонько. Оставил лежебокий диван и включил радио. Попал как раз на заявки - рабочие листопрокатного цеха заказали Листа. Ну и я вместе с ними послушал.
А потом дуэтом спела разнополая пара, хотя отличить, где он, а где она, возможности не было. Видать, кто пел с хрипотцой, то она, а кто пел без голоса, то он. Да дело не в хрипотце, - ты хоть кукарекай, а за душу возьми, поскольку все песни от слез или смеха. Люди сперва запели, а потом заговорили. Первый чело-век-то, еще полушерстяной, после охоты на мамонта получит, бывало, свою долю, засмеется, потом весело закричит - глядишь, и запел о своей радости. И этот же полушерстяной опять-таки получил свой кусман, а его и отобрали - допустим, ископаемый ящер уволок; заплакал полушерстяной, потом завыл, да там и запел о своем горе. Вот и песни.
Но в концерте по заявкам меня тоже порадовали - духовой оркестр от души сыграл вальс "Оборванные струны"…
Я пробежался по квартире - туда, значит, и обратно.
- Коля, ты кого ждешь?
- Жду, Мария.
- Кого же?
- Обед.
Было подано все, как и положено. Щи зеленые из щавеля, где бельмом плавало пол-яйца. Котлеты домашние, крупные, с картошкой отварной, рассыпчатой, у совхозников купленной. Компот из слив, свой, Марией закатанный. Ну и хлеб трех сортов.
Поел, сказал "спасибочки" и глянул на часы - до ужина еще далече.
- Мария, хочешь, радио проведу в туалет?
- Господи, зачем же? Погляди лучше телевизор…
Включил я, хотя время для него раннее, неподходящее. Однако просмотрел. По первой программе показывали соревнования на саночках - занятно, сиди себе и катись. По второй меня развлекли мультфильмом про то, как гусь лапчатый сажал лук репчатый. А по третьей программе насладился я умной беседой про математику - мужик в очках толковал про какое-то множество, но множество кого, так и не сказал.
Я бы вернулся на первую программу по новой, но зазвонил телефон. Поскольку Мария всегда ждет звонка от Генки, то мы бежим в переднюю взапуски. Но мужик наверняка обгонит.
- Алле! - спросил я солидно.
- Это квартира Вовкодава?
- Нет.
- А почему?
- Хрен его знает почему, - задумался и я.
После моих откровенных слов трубку положили.
Ошиблись номером. А я впал в тяжкую задумчивость - как это Вовкодав? Вовок давит? Чего ж он не переделается на всем приятного Волкодавова? И пошла тут у меня в голове заковыристая философия насчет фамилий…
Знавал я Каменюгина - весу в нем было сорок кило. Знавал Сухохрюкова, и между прочим, совсем не хрюкал - ни сухо, ни мокро. Марка Баллона знаю - веселый мужик, баллоны со склада выдавал. С Гнидашем знакомство водил - душа человек. А вот у Клещеногова, помню, и верно, ноги фигурный поворот имели…
- Коля, чего у телефона стоишь?
- Надо.
- Звонить хочешь?
- А и хочу.
Будто мне позвонить некому… Да кому захочу. Вот хотя бы старому знакомцу, когда-то работали вместе. Кстати, его фамилия Пещериков.
Набрал я номер:
- Не хотите ль веников, гражданин Пещериков?
- Николай Фадеич?
- Он, как таковой.
- А я на юге отдыхал.
- Силен. Ну а как живешь?
- Кормили хорошо, с витаминами, но без кало-ража.
- Без чего?
- Без калорий, значит.
- Ну а как живешь, Пещериков?
- Морские купанья в закрытом бассейне, сосновый воздух…
- Живешь-то как?
- Ежедневный массаж, минеральная вода, прогулки в горы…
- Ну а живешь-то, живешь-то как, хвост собачий?
Пещериков смолк - видать, из-за этого хвоста.
- Тебе все повторить? - как бы засомневался он.
- Да я не про жратву спрашиваю, а про душу твою!
- Неужели ты думаешь, Фадеич, что при вышеописанной жизни душе будет плохо?
Дунул я в трубку и положил. Ум молчит, а дурь кричит. Я лучше буду в окошко глядеть на уходящий весенний день. И сел к подоконнику…
Двор внизу уже смелой травкой оживился. Березы еще без листьев, а как-то распушились, приготовились. И лужи все просохли.
На скамейке парень сидит с девицей. Уж он ее и так прижмет, и этак. Она от счастья лишь млеет, будто кошка у печки. Детишки ведь рядом играют, присматриваются. А ему, подлецу, отчего-то лестно. Шел бы за бачки с пищевыми отходами, в полумрак. Гаркнуть ему, что ли, с балкона, спугнуть? Да уловил он мое желание, сгреб подругу и поволок к пищевым отходам. Полюбил дурак девицу, разучился материться.
А я нашел другое дело - стал считать в супротивном доме балконы, чтобы перемножить их на лоджии. Вышло двадцать три плюс один домик - мужик на лоджии соорудил.
Потом я на одном балконе десятиведерную кадку с капустой разглядел - тетка из нее тазиком черпала на щи или на закуску. Хотел я крикнуть: как, мол, засольчик?.. Да не близко.
Тогда я посчитал водосточные трубы и стал их множить на бабок у подъезда…
- Коля, кого ты высматриваешь? Уж смеркается…
Отошел я от стекла подальше и думаю: куда ж деваться? На диване лежал, по телефону говорил, у окна сидел… Не квартира, а капкан.
- Хочу, Мария, придумать уголовный кодекс…
- Уж придуман давно.
- А я новый. Убил птичку - год тюрьмы, убил кошку - три года, убил собаку - пять лет, убил человека - расстрелять, а убил время - повесить.
- Коля, - вдруг говорит она пожухлым голосом, - а ведь ты сегодня не брился.
- А для кого бриться-то, Мария?
- Хотя бы для меня.
- Мы с тобой друг друга и небритыми уважаем.
- Коля, а люди?
- К людям мне путь заказан.
- Да что ты говоришь-то?..
- А давай разберемся. В ресторан возможно старику пойти?
- А то я тебя не кормлю.
- На танцы меня пустят?
- Господи, танцевать захотел…
- А в этот, в бар? А на песенный концерт?
- Туда всех пускают.
- Сам не пойдешь, поскольку сидит там юная поросль. Вот и говорю, что теперь я вроде уцененного. Одно местечко для меня, правда, есть - по кладбищу гулять.
- Коля, в твоем возрасте люди еще работают.
- Тут составлен акт на мое списание в форме пенсионной книжки…
Мария вдруг поднялась, вся побледнела, пальцем в сторону окна ткнула да как закричит матом. Благим, конечно. У меня, пропади оно под сваю, аж щеки защипало от ужаса.
- Что с тобой, Мария?!
- Там, там!
- Да что там-то?
- Видение было, видение!
- Какое видение?
- Дикая рожа за стеклом, Коля…
Я подошел к окну, выглянул на балкон - нормальное бытие жизни. Не то чтобы сумерки, но от заслоняющих домов вечереет.
- Какая рожа-то?
- Жуткая, с боков приплюснутая и улыбается.
- Хорошо хоть улыбается…
- Как бы ухмыляется. Господи, к чему это?
Надел я свое ватиновое и шапку зимнюю, поскольку
на летнюю форму еще не перешел.
- Коля, ты куда?
- Вокруг дома обойду.
- Зачем?
- Углы от чертяк перекрещу.
Мария моя женщина добрая, но категорическая - намеков да поскоков не уважает. Говорит - так прямиком, смеется - так с хохотком.
- Не знала, что ты нечистой боишься…
- Не боюсь, а на всякий случай. Вон Рухлядеву, водителю, было через стекло видение, которое он оставил без ответа. А на второй день козу самосвалом подмял.
- Коля, не эту ли рожу ты ждешь с утра?
- Мария, окстись! Третий этаж, тут физическое явление невозможно.
- Ну сходи, прогуляйся.
И глянула Мария на меня, будто я та самая рожа и есть.
8
Вышел на улицу и вздохнул - как из шахты вылез. Мать честная, благодать какая… Травкой пахнет, земелькой, речушкой, хотя кругом асфальт да камень. Прилетело с загорода, что ли? Или асфальт весне не преграда? И почему эта весна даже стариковского сердца не щадит? Чем она берет-то его? Не травкой же муравкой, не водичкой-светличкой… Видать, сжимает прошлым. Весной, как никогда, вспоминаем мы молодость и впадаем в грусть. Осень-то что - осенью все помирает, и никому не обидно. А весной, когда земля в цвету, только ты да телеграфный столб не зазеленели. И скребет на душе - в таких случаях поплакать облегчительно. Да мои слезы давно кончились, а столбу все слезки-смолки пропиточным составом выжгло.
Обогнул я дом и двинулся было по улице. И вдруг рядом, как бы пристроившись к моему шагу… Мать честная! Шел по улице блондин, иностранный господин. Высокий, в светлом плаще с кушаком, в шляпе велюровой, в ботиночках кремовых - и ухмыляется.
- Часом, не Эдик будете?
- Здравствуй, Фадеич!
- Что поделываешь в моих краях?
- В спортивный магазин заходил. А ты куда?
- А я выполз размять пенсионные кости.
Пристроился он таки к шагу. А мои скулы сводит
горечь со сладостью, будто я съел ложку меду перченого. Радость от встречи, да и горечь от встречи. Эдик, парень из моей бригады, а столкнулись на улице, как чужие.
- Фадеич, в следующем месяце отдам деньги.
- На кой они мне теперь… Лучше скажи, как дела в бригаде.
- Кочемойкин ввел коэффициент трудового участия.
- Что за зверь?
- Теперь получаем в зависимости от квалификации и конкретной работы каждого.
- Ну и как?
- Матвеич с Николаем в деньгах теряют.
- А ты?
- У меня хорошо выходит.
- А чего ж тогда хмурый?
Только это я спросил, как привиделась мне за стеклом гастронома натуральная рожа - рот до ушей, крутые лохмы, шапки нет… Хлопнул я глазами - рожа и пропала. Что это сегодня нам с Марией упыри являются?.. Только это я додумал ранее приведенную мысль, глядь, эта рожа стоит передо мною, как черт перед трубою. Когда увидел, что она, рожа-то, держится на длинном жердеобразном теле, я осознал перед собою Валерку-шинщика.
- С весной, Фадеич!
- А чего ты в магазине торчишь?
- Да вот хотел ананасов с артишоками купить…
- Не купил?
- Не завезли.
Теперь пошли мы втроем - я меж ними, как понурый мерин меж жеребцов.
- Валер, изобрел ли чего новенького?
- Сделал, Фадеич, синтезатор соловьиного пения. В филармонию понесу.
- Так ведь натуральные соловьи есть.
- Вдруг передохнут. Еще у меня идея… Берется одноглазый шпион, и вместо стеклянного вставляется глаз телекамеры, которая передает информацию на спутник…
- А как работа? - перебил я.
- Нормально, Фадеич.
- А чего стал тощ, как кошачье воскресенье?
- Вкалываю.
- В филармонию-то свою ходишь?
- На хрена попу гармонь, а бригаде филармонь?
И ухмыльнулся безразмерным ртом, как последний
выжига. Вот оно, значит, как… Пока дул мужик литровку, градус съел его печенку. Это я к тому, что есть микроб и пострашней градуса. С градусом-то воюют вплоть до рукопашной, а с денежным микробом да шмутьем вытрезвитель не применишь и врача-нарколога не призовешь.
Хотел было завести обоюдный разговор, как у газетного киоска приметил крепкого гражданина с бездельной сигаретой. Артист, а не гражданин - покуривает, будто на экскурсию приехал.
- Здоров будь, Василий, - поприветствовал я.
- А-а, Фадеич, - как бы удивился он, пожимая мне руку своими тисками.
- Вот что, ребята… И остальные будут?
- Все, комплект, - заверил Эдик.
- Кочемойкин к тебе не пойдет, - сказал простая душа Валерка, - Матвеич гриппует, а Николай-окрас-чик из бригады уходит.
- Та-ак, - пропел я. - Разобрали легковушку, а собрали погремушку.
Гляжу я на ребят и не вижу их. Они ли, те ли? Те, да не те - лица стали как бы суше, глаза стали как бы уже. Полно таких людишек бредет себе без путеводной нити. А нить та для молодого человека есть думка о смысле своей жизни. Гляжу я на ребят… Да небось живут и наслаждаются. А наслаждаясь, не думаешь.
Постояли мы сумрачно и переминаясь.
- Айда ко мне, поскольку рядом.
- Фадеич, да вот кафешка, - показал рукой Валерка.
И то: кафе через дорогу. Нас четверо - аккурат на один столик. Что и случилось. Заказали мы по гуляшу с пюре, по компоту из сухофруктов и по бутылке пива.
- Чего, ребята, нового на автопредприятии?
- Установили инфракрасные горелки, - сообщил Эдик. - Подогревают бачки с водой под картером, мотор заводится с полуоборота.
- Фадеич, - сказал Валерка. - В Минске заработал автомеханизированный комплекс по ремонту моторов…
- А кузов? А ходовая часть? Нет, бригада нужна, - отозвался я.
- А я женюсь, - показал радостные зубы Василий.
- На ком? - был мой вопрос.
- Да на своей жене.
Выпили пивка. Мне охота и про женитьбу разузнать, и про дела ремонтные, и про Матвеича с Николаем, и про судьбу бригадную… Гуляш не ем - ребят оглядываю.
- Фадеич, давно мы баек не слыхали, - чмокнул губами Валерка.
Байка не червонец - всегда под рукой. Мне ее один водитель рассказал, пока я менял ему крестовину карданного вала…
…Увидал как-то мужик на рынке цветок - три рубля штука. Обомлел от зависти, попросил корневищ да все свои дачные сотки и засадил. А всякую сельде-рюшку с петрушкой извел к хренам. Цветок-то оказался капризен, как баба с образованием. От солнца прикрой, от холода закрой, удобрения положи, сорняк убери… Ломался мужик от солнца до солнца. Зато три рубля штучка. Завел сберегательную книжку - денег куры не клюют. Ну и надорвался. Сделали ему виртуозную операцию. Жена не знает, как и отблагодарить доктора. Советуется с ожившим мужем. Чудаку доктору, мол, ничего не надо, кроме букета голубых роз. Муж-то просит жену денег не жалеть, а диковинных роз добыть хотя бы из южных мест. Эва! Жена сказала мужу: "Эва! Да все твои сотки произросли этими диковинными розами, посему трешка штука и стоит". Ну?
- Он врачу цветов пожалел? - заинтересовался непонятливый Валерка.
- Тут ядрышко в другом, ребята… Вкалывал мужик и копил, а не только жизни - цветов своих не знал и красоты их не видел.
Эдик, головастый парень, упер в меня взгляд, как щуп в автол:
- Фадеич, ты мое материальное положение знаешь…
- А я женился. - Василий тоже раскусил сердцевиночку байки.
- Счастье народа зависит от толщины бутерброда, - вякнул изобретатель.
- Копил он кровные, горбом напаханные, - добавил Василий.