Недоросток Мори Хэллек - заика, с уродливыми прыщами, с мальчишеским хихиканьем, с этой его занудливой надеждой. Не дурак, хотя порой и ведет себя как дурак, увязая в горячих спорах с мальчиками, высмеивавшими его религиозность, или его девическую жеманность (а он самым настоящим образом краснел от непристойных шуточек и рассказов), или разнообразные формы "самодисциплины", которым он себя подвергал. (Так, в первый год обучения он какое - то время вставал каждое утро на заре и бежал в лес заниматься самосозерцанием. Несколько месяцев он был вегетарианцем и не желал есть даже бульон или яйца, потом целый семестр, а то и больше, раз в неделю постился. Он практиковался в молчании, он практиковался в христианском смирении. Временами кажется, саркастически замечал Ник, что он "практикуется" быть человеком.)
Его старание всячески показать, что он не считает себя лучше своих одноклассников, особенно раздражало их. Бедняга Мори!.. Вот ведь задница, этот Мори. Пытался читать Витгенштейна, о котором никто никогда даже и не слыхал. Пытался читать Кассирера. Выступал в классе по поводу "языческих корней" нацизма. Дрожащим голосом читал на уроке английского языка сочинение на тему о "бессмертии души". Защищал "царствование короля Эндрю Первого", как именовали Эндрю Джэксона. Участвовал в дебатах о возможностях создания всемирного правительства, об эвтаназии безнадежно больных, о полетах на другие планеты и их колонизации. Брал уроки игры на флейте. (Выяснилось, что у него нет для этого никаких природных данных: Ник устроил ему суровую проверку и объявил музыкально неграмотным.) Читал Достоевского, Толстого, Кьеркегора, Ницше. Рьяно - допоздна - спорил по поводу религии и что значит быть верующим, а это значит - быть воплощением Христа. Не обращал внимания, когда другие мальчики смеялись над ним или грубо его игнорировали, - он даже не замечал их издевательского безразличия. (Ник, который, как и его отец, весьма беззаботно относился к тому, что их семья номинально исповедовала лютеранство, был несколько смущен страстной верой Мори. Как это понять?., как к этому относиться? К моменту поступления в школу Бауэра - а Мори было тогда четырнадцать лет - он уже прочел Блаженного Августина и "Воскресение" Толстого, он изучил - без посторонней помощи - последние папские энциклики, "Воскресение из мертвых" Барта и "Многообразие религиозного опыта" Джеймса. Он был знаком с "Темной стороной религии" Морриса Коэна и мог цитировать наизусть "Этику веры" Уильяма Клиффорда. Превыше всех на свете он ставил Альберта Швейцера. Он выучил наизусть почти всю "Мою веру" Толстого и любил с закрытыми глазами цитировать определенные пассажи из Уильяма Джеймса: "Интеллект, даже когда он непосредственно знает правду, может не располагать данными, безусловно указывающими на то, что это правда". Но когда Ник напрямик спросил Мори, было ли у него самого какое-то религиозное прозрение, тот грустно улыбнулся и сказал: "Нет. Не было. Я жду".)
И сколько же ты намерен ждать? - хотелось спросить Нику.
Бедный Мори Хэллек, преодолевавший свои сомнения с помощью лишь собственного простодушного оптимизма!..
Они познакомились в первую неделю сентября 1944 года.
Ник всегда будет помнить с поразительной четкостью все обстоятельства этого знакомства. Точно он сразу понял, что ему и этому улыбающемуся коротконогому мальчишке, похожему на мартышку в очках с металлической оправой, суждено быть братьями.
То есть - друзьями.
Очень близкими друзьями.
Спаянными - кровью?., насилием?
Мори в шортах цвета хаки и нательной рубашке, тощий и потный, расставлял книги, бормоча что-то себе под нос. (Хотя, может быть, тихонько напевая. В тот семестр он будет испытывать терпение своих соседей жутковатыми и совсем неуместными песнями: "Белое Рождество", "Это всего лишь бумажная луна", "Буря-непогода".) Он повернулся и, увидев в дверях Ника и миссис Мартене, долго смотрел на них, потом ринулся вперед, протянув руку, заикаясь:
- Ах, извините… ах, я никак не ожидал… я… я - Мори Хэллек… меня поселили в эту комнату…
Поспешно опустил руку, вытер ее о штаны и лишь после этого подал миссис Мартене.
Его прыщавое лицо отчаянно покраснело, маленькие глазки встревоженно замигали за стеклами очков.
Ник заставил себя улыбнуться и представился. Представил и свою мать, стоявшую в стороне. Мори повторил свою фамилию, покраснев еще больше и извиняясь. Он никак не ожидал, что сегодня кто-то приедет, говорил он, ему сказали, что все его соседи приезжают на следующее утро. Затем он извинился и нырнул в одну из спален. Ник с матерью переглянулись. Этот мальчик? Этот странный маленький мальчик? Будет делить квартиру с Ником? Ему, безусловно, нет и четырнадцати!.. Через некоторое время он появился, продолжая извиняться и на ходу надевая белую рубашку.
- Мне говорили, что вы все приезжаете завтра, - сказал он.
Ник спокойно смотрел на него. И молчал.
Мори извинился за состояние, в котором находилась комната. Его книги, его чемоданы, пыль, мусор в камине (должно быть, оставленный прежними обитателями), грязные окна. Он намеревался привести все в порядок до приезда соседей. Он пояснил, что занял спальню слева, потому что она выходит во двор и по утрам в ней, наверное, шумно. Он взял себе самую маленькую книжную полку. (Но если остальные полки не будут заполнены, он надеется, ему разрешат ими воспользоваться. Как видит Ник, он привез с собой несколько картонок с книгами.)
Улыбка, похожая на тик, исказила лицо Мори. Он нервно облизнул губы. Теперь следовало заговорить Нику, пора было сказать что-нибудь смешное, или утешительное, или остроумное, или ободряющее, спросить, откуда Мори Хэллек родом и не находятся ли его родители сейчас здесь, в студенческом городке; попробовать догадаться, откуда он. А Ник просто глядел на разволновавшегося мальчишку, точно в жизни не видал большего идиота.
Миссис Мартене стояла в стороне, прикладывая платочек к лицу. На ней был красивый, очень светлый бежевый шелковый костюм, и лицо у нее было заурядно хорошенькое, со слегка припухшими веками. Отец Ника утром уехал на поезде к своему приятелю-скрипачу, работавшему в школе Джуллиарда, чтобы условиться о вечернем концерте, - Ник подозревал, что родители поссорились, хотя, конечно, спрашивать не стал. (Он никогда не стал бы расспрашивать своих родителей об их личной жизни или о жизни сексуальной. Он боялся, что, если спросит мать, она, пожалуй, все ему расскажет.) И вот сейчас миссис Мартене разглядывала себя в крошечное зеркало пудреницы, не обращая внимания ни на Ника, ни на этого странного мальчика. Если ей и было кого-то из них жаль, она никак этого не показала.
Наконец Ник произнес:
- Эту комнату окнами во двор - ты занял ее, потому что она самая светлая, верно?
Мори молча уставился на него. Он был настолько ошарашен, что не сразу заговорил.
- Она выходит на юг… окна в ней большие… ты поэтому занял ее? - спросил Ник.
Мори заморгал, промямлил:
- Я… я… нет, я подумал… то есть я хочу сказать, что я…
Ник прошел в комнату, оглядел ее.
- Это самая большая комната, так ведь? - сказал он.
Мори нерешительно остановился в дверях.
- Они все одного размера, - сказал он. - Я уверен, что они все одного размера.
- Нет, эта больше. Окна здесь красивые, - сказал Ник. Он распахнул одно из окон и, высунувшись, глубоко втянул в себя воздух. - У тебя и вид хороший.
- Но я вовсе не хотел…
- Ты приехал первый - тебе и выбирать.
- Но я действительно не хотел…
- Все в порядке, Мори. Тебя ведь так зовут? Мори? Все в порядке, - сказал Ник с веселой ухмылкой. - Ты приехал первый.
- Но мне все равно, в какой я буду комнате, - волнуясь, произнес Мори. - Послушай… бери ты ее.
- Нет, она твоя. Тебе первому выбирать.
- Я почти ничего еще не распаковал… Я могу все это вынести…
- Да нет, к чертям собачьим. Успокойся.
- Но я занял ее, потому что подумал… тут же, понимаешь, двор… и тут было очень шумно… какие-то мальчишки перекликались, так что я вовсе не хотел… я и не думал… послушай, ну пожалуйста: я вынесу свои вещи и можешь забирать эту комнату.
Ник, высунувшись из окна, глубоко вдыхал воздух. Взгляд его вбирал в себя покатые черепичные крыши школы Бауэра, высокие трубы, колокольню, холмы вдалеке. Мартенсам не по средствам была эта школа, но Бернард настаивал: Лоренсвилл, или Эксетер, или Эндоувер, или Бауэр, или пошли они все к черту. Дела Филадельфийской академии музыкальных искусств (директором которой он был) шли неплохо, а вот с его капиталовложениями все обстояло иначе, хотя, конечно, он не обсуждал такого рода вещей с женой и сыном. Мне здесь не место, думал Ник со странным ликующим возбуждением. Внизу, во дворе, мощенном каменными плитами, появился мальчик с родителями в сопровождении черного шофера, который нес багаж и картонки с книгами. А рядом Мори Хэллек уговаривал его занять эту спальню - пожалуйста, займи эту спальню. Мне здесь не место, но я здесь, торжествуя, подумал Ник.
Хотя все происходило так быстро, до сознания Ника все же дошла фамилия его соседа. Хэллек?.. Медь?.. И не был ли Хэллек другом или помощником Ф. Д. Р.?
А Мори упрашивал, и объяснял, и извинялся. Он чуть не положил руку на плечо Ника. Ник посопротивлялся минуту-другую, потом вдруг уступил, и мальчишеская улыбка осветила его лицо. Ладно. Ладно уж, если Мори не возражает, если он действительно не возражает отдать ему эту комнату…
Они снова пожали друг другу руки, как бы скрепляя договор. Грязная лапка Мори была холодная и потная, и Ник - привередливый Ник - еле подавил дрожь отвращения.
БЕШЕНАЯ ЛОХРИ
Это не первая река, по которой они вместе плывут на каноэ, - прошлым летом мистер Хэллек уже приглашал друзей сына на Биттерфелдское озеро в Адирондакских горах, - но самая далекая, самая норовистая. Самая опасная.
Такое путешествие дорого стоит? Но расходы - не проблема. Во всяком случае, для мистера Хэллека.
Неделя в заповеднике Лохри - подарок им четверым по случаю окончания школы: Мори и его друзьям - Нику, Тони и Киму. Они прилетели на гидроплане на Уайтклейское озеро из Солт-Сент-Мэри. Все, что им требовалось, - каноэ, палатки, рюкзаки, большая часть рыболовных снастей, кухонные принадлежности и так далее - было заранее заказано секретаршей мистера Хэллека. Мальчики же привезли с собой дождевики, шерстяные носки и свитера, перчатки, резиновые сапоги, спальные мешки, туалетные принадлежности, стальные ножи, книги в карманном издании, игральные карты и прочую мелочь; в лавке на Уайтклейском озере они купили пластмассовые вилки и ложки, бумажные тарелки и стаканчики, противомоскитное средство, аптечку и изрядное количество еды (консервированной, обезвоженной, завернутой в целлофан - цыплят, рыбу, колбасный фарш, яйца, арахисовое масло, малиновый джем, виноградное желе, бекон, хлеб, крекеры, шоколадную массу, суп в порошке, растворимый кофе, изюм, сливы, курагу, печенье и порошок для приготовления кексов, плитки шоколада, леденцы и несколько сортов жвачки). Тони купил три блока сигарет "Кэмел". И хотя мальчики еще не доросли до того, чтобы покупать пиво или вино, и пиво и вино были для них куплены и положены в их рюкзаки.
Тридцать лет тому назад мистер Хэллек с пятью друзьями спустился на каноэ по Лохри, и это путешествие осталось у него в памяти как одно из самых необыкновенных впечатлений его жизни. Он живо помнит ту неделю и часто говорит о ней с большим волнением. Миллионы акров нетронутой природы; необъятная тишина; чистый свежий воздух; сама большая река, не перегороженная никакими плотинами, совершенно девственная. Три каноэ, шестеро молодых людей. Близкие друзья. Одно из вершинных воспоминаний их жизни. Да, шел дождь. Да, они ссорились. Были оводы, были лесные вши. Случилось с ними два-три мелких происшествия, ничего серьезного. Несколько царапин. Вывихнутая щиколотка. Да, они были без сил после первых нескольких дней, все тело болело, одежда промокла, да, они благодарили судьбу за то, что последние пять или шесть миль перед озером Сёль широкая река текла мирно, спокойно… благодарили судьбу за то, что избавлялись друг от друга. И тем не менее эта поездка была одним из самых памятных моментов в их жизни.
Мистер Хэллек затуманенным взором смотрит в пространство - глаза грустные, с набрякшими мешками. Задумчиво потирает нос. Насупливается. Улыбается. Первый инфаркт был у него весной, когда Мори только что поступил в школу Бауэра, и в последующие месяцы он потерял свыше двадцати фунтов лишнего веса. Так что выглядел он теперь вполне стройным. Издали выглядел вполне молодым.
- Одно из вершинных воспоминаний нашей жизни, - с улыбкой повторил он.
Призрачная тишина тех дней; проливной дождь, плотная серая завеса мороси, внезапный проблеск яркого августовского солнца. Река разливается, становится широкой, гладкой, доброй; потом снова сужается; появляются скалы, вода кипит, по кручам берегов вздымаются высокие ели. Мори с Ником и Тони с Кимом перебираются через первые пороги - Уайтклейские - без особого труда. Мори высматривает в вышине краснохвостого ястреба - он то камнем падает вниз, то парит, будто следует за ними. Раскрасневшийся, возбужденный, Мори записывает это в свою маленькую красную книжицу. "Никогда в жизни не был я так счастлив", - записывает он.
Уайтклейские пороги. Малые пороги. Большие бурливые пороги. Шипучие лебединые пороги. Нижние пороги - именно в низовье Лохри, на четвертый день путешествия, с мальчиками и случится несчастье, и именно на Нижней Лохри (так им скажут, когда привезут на самолете в пункт первой помощи на Уайтклейском озере) погиб той весной человек на каноэ. Двадцатипятилетний биолог из университета Западного Онтарио, опытный гребец на каноэ, не какой-нибудь наивный любитель. Он и его приятель недооценили реку - стали перебираться через пороги в начале мая, почти во время половодья. Молодого человека выбросило из перевернувшегося каноэ, пронесло больше мили и разбило о камни. Все лицо у него было изранено. Другому гребцу больше повезло: его выбросило на берег и он отделался лишь переломом нескольких ребер.
Призрачная тишина. Ровное течение дней. Темная вода. Стремительно текущая вода. Мелкий сеющийся дождь, потом небо вдруг разверзнется - и хлынет солнце, и мальчики, потные, ошалевшие от жары, срывают с себя прорезиненную одежду.
Мори и Ким обнаруживают уток, питающихся на поверхности воды: кряквы, черные утки, белобрюхие рябки. (У Кима зрение острее, чем у Мори. Но он не понимает, что это за порода, - таких птиц у них в книжке нет. Дикие утки? С изогнутым белым хохолком? Близко подойти к ним, чтобы получше разглядеть, не удается.)
Поворот - и от представшей взору картины захватывает дух: река убегает на многие мили вперед, поблескивая синевой, полноводная, широкая, как большой бульвар.
- Никогда я не был так счастлив, - шепчет Мори.
Красота. Однообразие. Противно ноют руки, плечи, спина, бедра. Сгорела кожа. Облезает нос. Мошки, комары, мушки. (К счастью, не оводы. Их пора была в прошлом месяце.) Не переставая грести, они поглощают молочный шоколад, карамельки, плитки "О. Генри", батончики "Марс". А также изюм, земляные орехи, соленые крекеры. Ник с Кимом вдруг заспорят о чем-то через всю реку. Ник - забавный, шустрый, острый на язык, пожалуй, чуть слишком догматичный. (А спорят они о стоимости каноэ "Призалекс" такого размера - Ник решил, что купит такое, как только вернется домой.) Ким без обиняков заявляет, что Нику оно не по карману - все это трепотня. Ник возражает. Мори, находящийся в одном с ним каноэ на носу, чувствует, как тот взвинтился - как напряглись его ноги и бедра.
- Не спорьте, - тихо просит Мори. - Не портите вы все.
Солнце, жара, однообразие, красота. Ленивые голоса мальчишек. Смех. Угрюмое молчание. В Лохри то и дело вливаются речки, она становится все шире, все больше на ней островов. (Мальчики причаливают к берегу обследовать один из тех, что покрупнее. Обнаруживают обычные остатки привалов. Мори находит полуобгоревшую книжку в мягкой обложке и из любопытства листает ее. Это что - знамение? Да разве все в раю - не знамение? Но книга всего лишь детектив: Мори читает, как некто по имени Ролк подсекает из автомата несколько человек, которые в ужасе разбегаются в разные стороны от брошенного "кадиллака". Одному ползком удается укрыться на топком поле… в болоте… но убийца с автоматом преследует его…)
Солнце быстро и легко скользит над головой, однако дни стоят длинные. Никаких происшествий. Всё - сплошное происшествие. Мори (загоревшему, умело орудующему веслом, окрепшему, как никогда в жизни) начинает казаться слегка нелепым, что всего два-три месяца назад он был школьником, а через месяц станет студентом. Что зовут его Хэллек, что ему выпало на долю именно такое лицо, именно такой характер. (Но разве он не может измениться? Ведь все возможно! Здесь - на Лохри - любое чудо возможно! От физических усилий, и свежего воздуха, и завораживающего зрелища текучей воды у него даже возникает бредовая мысль, не поменяться ли местами с Ником Мартенсом. Зажить бы волшебной жизнью Ника… переселиться в красивое тело Ника.)
Счастье, думает Мори, и глаза его по-глупому наполняются слезами, счастье и боль.
Разговоры обрываются, смех замирает, слова затихают. Над головой пролетает стайка канадских гусей. Посреди длинного забавного рассказа о всемирно известном скрипаче, приятеле отца, питающем слабость к очень молоденьким девушкам, Ник умолкает, словно вдруг потеряв интерес к собственным словам или устыдившись их.
На Мори парусиновая шляпа, защищающая лицо от солнца. Тупая боль в плечах радует его.
Он не думает о доме - о доме на Семьдесят пятой улице Восточной стороны Нью-Йорка, о вилле в Адирондакских горах. Он не думает об университете. (Отец хочет, чтобы он пошел на юридический факультет. А он втайне подумывает о теологическом. Он ведь еще не оставил надежды - своей нелепой надежды - сделать "религиозную" карьеру.) Годы, проведенные в школе Бауэра, где прошло его детство, быстро отступают в прошлое, и он готов забыть их, без фана эмоций. Даже если это значит расстаться с Ником.
Дремлет. Солнце, легкая волна укачивают.
Затем, без всякого предупреждения, вдруг налетает голод.
Внезапный, отчаянный приступ голода; и все они снова начинают насыщаться - набивают рот земляными орехами, изюмом, шоколадом.
Изголодались. Руки дрожат, глаза слезятся. Рот наполняется слюной.