О Бахревском и Баркове надо сказать отдельно. Эти двое, истинно русских прозаика (и примерных семьянина) немало сделали для детской литературы, но всегда держались скромно (даже на фотографиях стоят на втором плане). Бахревский (прозаик с недюжинной фантазией, имевший своего литературного секретаря) написал около тридцати исторических романов, которые особенно ценны сейчас, когда "демократы" искажают и обливают грязью нашу историю. А Барков, будучи натуралистом (и боксером перворазрядником), написал четыре десятка книг о нашей фауне, что тоже многого стоит. С Барковым выпивали на его даче. Пили исключительно самогон, который покупали у соседки; чтобы получить зелье, говорили пароль: "Мы из Кронштадта".
Бахревский с Барковым отвоевали свое место в литературе. Я горжусь дружбой с этими людьми, горжусь, что иллюстрировал сказки Бахревского "Зеленое болотное королевство" и, ясно, благодарен ему за восторженные рецензии на мои рукописи. А Баркову благодарен за то, что он открыл мне глаза на многих детских литераторов (одно время он работал референтом в Союзе писателей и всех знал, как облупленных). Сейчас оба моих друга серьезно больны (один после операции поддерживает работу сердца лекарствами, другой задыхается от астмы и мучается от давления), но будучи упорными тружениками, ежедневно работают - такая в них созидательная сила.
Когда я женился, моя благоверная познакомила Цыферова с подругой, манекенщицей Натальей, с которой Цыферов тут же расписался, "спас манекенку от безрадостного одиночества", "почувствовал взаимное душевное проникновение". Некоторое время мы дружили семьями (почти породнились), но после того, как заимели детей, стали видеться редко, чаще перезванивались:
- Я все вспоминаю, как мы с тобой гуляли по Москве, когда были свободными, хе-хе, - посмеивался он. - Теперь уж не погуляем. Вон моя уже грозит половником, хе-хе. Того гляди огреет по кумполу. У нас неразрешимые разногласия… А писать… пишу понемногу. Задумал впечатляющую серию. Так что, готовь красочки рисовать…
Но больше его сказки я не рисовал. Он умер внезапно от сердечного приступа. На его похоронах было множество красивых, печальных женщин; некоторые пришли с детьми - как мне показалось, похожими на Цыферова. Через много лет, когда я руководил изостудией, одна старушка привела ко мне мальчугана с папкой рисунков к сказкам.
- Петя Цыферов, - назвался юный художник.
Я посмотрел на старушку.
- Это сын Геннадия Цыферова. Был такой сказочник. Может быть слышали?
И я вдруг узнал в старой женщине тещу Цыферова, и напомнил ей о себе.
- Да-да, помню, - нерешительно кивнула старушка, - все помню… Гена был таким галантным, всегда дарил мне цветы… Сейчас таких мужчин нет.
Мужчины может быть и есть, но таких сказочников нет точно. Я уверен, когда-нибудь сотни людей будут приезжать издалека, чтобы только взглянуть на его могилу.
У вас есть мечта?
Мой своеобразный друг Ким Мешков на фотографии красуется озорной улыбкой.
Смешной, необузданный Мешков дразнил публику эпатажным видом и выходками. Видок у него был тот еще! Седые волосы, лежащие на плечах, мушкетерская бородка и усы, ковбойская шляпа, яркий клетчатый пиджак, жилетка, бант или жабо, или красный шарф, завязанный немыслимым узлом; зимой он носил волчью шубу и шапку из рыси, и постоянно крутил на пальце ключи от старой "девятки" (в нее садился царственно, словно это не старая колымага, а новый "мерседес" и мечтал заиметь "романтический транспорт" - лошадь с каретой). Он ходил покачиваясь, раскинув руки, словно поскользнувшись на какой-то кожуре, никак не может с нее сойти; войдя в ЦДЛ, сразу направлялся к зеркалу, рассматривал себя и так и сяк, прямо упивался своим папуасским видом, только что не говорил: "Я себя безмерно люблю".
- Главное, иметь мечту, радость души, и свой стиль, - вразумлял собратьев по перу Мешков. - И, конечно, у художника должен быть художнический вид, а работа - это уж как звезды сойдутся.
У него, себялюбца, был не только свой стиль и исполинские планы (заиметь свой театр), но и свой гимн (сам сочинил).
Невысокий, худощавый, легкий, летучий, азартный, с раскрепощенным воображением и обжигающим темпераментом, он то и дело устраивал клоунаду, выкидывал экстравагантные вызывающие штучки - например, на мой юбилей полез на сцену Малого зала с собакой ("Сергеев собачник, это ему мой сюрприз!" - сказал). То и дело всех ошарашивал неожиданными фразами: "Ты мне не интересен"… "Это не деньги, а слезы - пусть засунут их себе в ж… Верно я говорю, а?". "Из жены сына (приемного) так и прет сексуальность, она вся, как большой половой орган"… А незнакомых людей непременно спрашивал:
- У вас есть мечта? - и дальше, развивая эту тему. - Без мечты человек бездушен, его чувства заблокированы. Мечта ублажает душу. Чем красивей мечта, тем возвышенней душа.
Ну и конечно, кукольные пьесы, которые писал Мешков, имели массу странностей, вычурности, филологических изысков и крикливых или оригинальных названий, вроде: "Когда зацветают слоны". "Звездный мир и незвездный соприкасаются". Понятно, писать просто и ясно сложнее, чем создавать что-то вычурное; К тому же, с возрастом человек идет от сложного к простому, но Мешков с возрастом все больше нагромождал свои творения наворотами и был уверен, что "расширил понятие красоты". Не только я, но и многие литераторы ничего не могли понять. Серьезный прозаик Александр Барков называл их "полуфабрикатом", "убористыми бессмысленными текстами". Руководитель литературной студии при ЦДЛ М. Златогоров (Гольдман) говорил Мешкову:
- Вы милый человек, но не пишите сказки, займитесь чем-нибудь другим.
Причудливое творчество Мешкова органично сочеталось с его пестрой внешностью. Честное слово, иногда он слегка напоминал садовника формалиста, особенно когда раскрашивал свою речь приправами: "сладкий миг", "срываю цветы удовольствия", "это розы для моих глаз", "праздник моего сердца" и прочий праздничный мусор; частенько делал всякие вкрапления: "дескать", "либо", "помилуйте сударь", "господь с вами"… В его пьесах я ничего не понимал, тем не менее, они шли во всех детских театрах страны, и он получал неплохие проценты от сборов (но не очумел от успеха).
Как-то, не помню в связи с чем, я процитировал Мешкову Толстого: "Великие произведения потому и великие, что понятны всем". А он мне, поглаживая седую шевелюру:
- Отнюдь. Есть выражение "публика дура". Это о взрослых зрителях - дескать, они напичканы трафаретными истинами, либо закостенелыми формами, определенным языковым пространством; все новое у них вызывает отторжение. Многие судари и сударыни еще не поднялись до понимания моих пьес, а вот дети встречают их на ура. Для них мои пьесы праздник сердца. Детское воображение не сковано опытом, потому и необычные герои и новые словечки для них восторг души. Сейчас пишу сказки "Робот один" и "Робот два". Там у меня роботы все делают лучше человека. Я уверен, скоро роботы будут писать сказки. Но у них нет души, в этом вся суть… Вообще, скажу тебе, чтобы писать сказки для детей, надо оставаться в детстве, не взрослеть по большому счету. И иметь чистую душу. Не зря немцы говорят: "хорошие люди всегда чувствуют себя детьми". И я уверен - в каждом большом художнике живет и ребенок. Об этом и Экзюпери говорил: "Писатель приходит из мира своего детства".
И все развлечения Мешкова были какими-то не настоящими, какими-то искусственными бравадами: в компании (не только своих актрисуль) он каждому отводил определенную роль и на ходу придумывал мизансцены (его постоянно окружало шумное беспорядочное общество, радостная суета). Да, собственно, вся его полнокровная жизнь напоминала инсценировку, бесконечный телесериал без передышек, и в этом он действительно был глубоко театральным человеком.
А как он представлял людей друг другу?! Заслушаешься! Чего только не нагромоздит вокруг человека! И, то церемонно, напыщенно, то сумбурно, с преувеличенным пылом. Но что странно, никто не уставал от его говорильни.
Я познакомился с Мешковым в библиотеке "Ленинке" в середине пятидесятых годов - да, именно, почти полвека назад! Тогда я снимал комнату за городом, и работал грузчиком на станции Москва-товарная, а в библиотеке занимался самообразованием. Понятно, рядом со мной неустроенным, Мешков выглядел бойким, преуспевающим "стилягой". Он был старше меня на два года, уже считался драматургом (где-то на периферии поставили его пьесу), и сразу взял надо мной шефство: снисходительно учил уму-разуму (случалось, и жестко давил на меня: "Не буди во мне зверя!"). Лет через пять, когда я устроился декоратором в Вахтанговский театр, Мешков сменил тон на дружеский, а еще лет через десять, когда у меня вышли первые книжки, - и на уважительный.
В курилке "Ленинки" Мешков затмевал всех, был ярче и притягательней самых колоритных завсегдатаев. Во-первых, сигареты носил в портсигаре и курил их, вставляя в длиннющий, с флейту, мундштук, во-вторых, ежедневно рассказывал замысловатый сюжет новой пьесы, при этом сильно возбуждался, демонстрировал эффектные жесты - его эмоции прямо перехлестывались через край. (Кстати, он, как Черчилль, читал одновременно три книги и столько же пьес одновременно писал). В-третьих, его голова была забита немыслимыми идеями - например, построить "мускулолет" (тысяча велосипедистов разгоняли некое летательное изделие, десять поднимались в воздух и продолжали отчаянно крутить педали). В-четвертых, он был неиссякаемый тусовщик: постоянно сколачивал компании, и всех тащил на нелегальные выставки и сборища у памятников, где читали стихи левые поэты, и всюду был основным выступающим. Выступал витиевато, но основную мысль держал четко: хвалил то, что было модно, и ругал то, что ругать считалось хорошим тоном.
Он был громкоголосый, и даже когда говорил что-то "по секрету", слышалось на расстоянии десяти метров. И уже тогда он носил экзотические одежды - яркие ковбойки, клоунский кепарик и непременный атрибут - черный перстень. Я думал, этот шик имеет иронический оттенок, но потом понял - так из моего друга выпирает внутренняя суть, его исключительность. Кое-кто говорил:
- С таким поведением, с такими украшательствами Мешкова трудно воспринимать всерьез, да и сказки у него пустяковые.
Но так говорили единицы, а большинство балдело от него, я так просто таращился, как на титана. Кстати, имя Ким (коммунистический интернационал молодежи) дал моему другу отец, крупный большевик. (Кто бы мог подумать, что в восьмидесятые годы воинственный Мешков будет одним из тех горлопанов, кто у памятника Пушкину разбивал в пух и прах идеалы своих отцов, а в девяностых пойдет в авангарде "демократического" урагана и начнет сводит счеты с мертвыми).
В "Ленинке" Мешков был не только самой живописной фигурой, но и, в какой-то степени, всемогущей: его жена работала дежурной по залу, и через него мы заказывали книги из спецхрана.
Жена Мешкова была на две головы выше мужа и старше его на пять лет; она имела сына от первого брака - подросток впоследствии стал сценаристом (А. Александров), но пока взрослел, относился к отчиму, как Мешков ко мне, только в обратной последовательности (когда снисходительность парня перешла в небрежность, а то и нахальство, самолюбивый Мешков ушел из семьи). После развода с женой он сообщил мне:
- Мы устали от совместной жизни, перелюбили друг друга. Ведь любовь - это когда сразу распускаются все цветы, а наши цветы завяли. В наших душах все выгорело. И у нас уже нет мечты.
И тут же нашел новое утешение - женился вторично - на женщине, которая была старше его на десять лет. "После сорока у женщины славный возраст", - сказал этот олух (видимо, хотел иметь заботливую няньку, которая молилась бы на него и ждала, когда он придет, нагулявшись). Почему брак был недолговечным - затрудняюсь сказать, но эта жена отвечала всем требованиям Мешкова: смотрела на него, как на икону, сдувала с него пылинки, кормила из ложки, называла "гением" (а нас, его приятелей, "алкоголиками"), и по росту была еще выше первой жены (Мешков любил только высоких и худых, даже плоских, костлявых - "скелетов", как говорит Дмитрюк, который тоже любит таких). Несколько месяцев они ходили обнявшись (он ее за бедра, она - положив руку ему на плечо); от Мешкова только и слышалось:
- Женщина моего сердца… Она царствует в моем сердце… Я преклоняюсь перед ее красотой… У нее тонкий строй души… Она покорила меня своей любовью, я душевно рад… Так удачно сошлись звезды.
Но спустя некоторое время, пригорюнившись, уже тянул:
- В любви всегда наступает отрезвление. Любовь это зависимость. Боишься потерять любимого человека, и настроение и работа зависят от ваших отношений. Сплошные тяжелые переживания. Эта моя жена не может быть вдохновляющей спутницей жизни. С ней моя гибкая душа немного закаменела. Всегда надо помнить, что в мире немало женщин, которые тебе больше подходят, чем та, с которой живешь и мучаешься.
Оберегая свое душевное состояние, Мешков развелся.
В третий раз он, бесшабашный, женился на известной режиссерше (Т. Фридман), старше его на двадцать лет (завистники начали судачить - "в четвертый раз женится на трупе"), и жена сразу же поставила все его пьесы. Дальше творчество Мешкова пошло по накатанной дороге - у него, можно сказать, появился собственный театр (Областной кукольный на Бауманской). Главный художник театра мой приятель Александр Тарасов рассказывал:
- Ким пишет не пьесы, а делает схемы. Их отделывает Тата (режиссерша). Или отправляет в Ленинград своим друзьям Рацеру и Константинову, чтобы те подправили, дополнили. Недавно Ким с Татой обзавелись "литературным негром". Один парень принес пьесу "Слово о полку Игореве" - потрясающая вещь! Но Ким сказал парню: "Тебя никто не знает, а у меня имя!". Короче, вставил в пьесу пару слов и свою фамилию на афишу - повыше фамилии парня. Сейчас пьеса идет по всей стране, проценты так и капают.
Насчет процентов (и немалых) Мешков и сам говорил:
- В стране восемьдесят кукольных театров. В каждом идут мои пьесы, понимаешь, да? В некоторых по две-три. За прошлый год я заработал… - он называл неслыханную сумму, явно завышая истинную (в те дни он упивался оглушительным успехом и славой).
Вот так, после третьей женитьбы весь жизненный путь Мешкова приобрел новые краски и узоры, "появилась строгая эстетика", как он говорил (в чем она выражалась я не понимал; возможно в том, что он стал владельцем многокомнатной "театральной" квартиры "в тишайшем переулке", дачи "в элитном поселке", машины, завел секретаршу. Особенно Мешков расхваливал дачу - "там так тепло, что и зимой хожу в трусах" - похоже, тот дом омывал гольфстрим).
Я заметил, многие мужчины, у которых жены старше их, испытывают своеобразный комплекс, изо всех сил пытаются соответствовать женам, делают все, чтобы выглядеть постарше и в конце концов становятся раньше времени состарившимися людьми. Мешков по этому поводу не комплексовал, а на недоуменные взгляды (он, молодой красавчик, и рядом длинная сутулая старушенция с клюкой), возвещал:
- Я люблю Таточку. Она царствует в моем сердце. У нее большое душевное тепло (по словам моего брата драматурга, кроме тепла у нее был и талант - она "талантливо" поставила его пьесу "Босиком по апрелю").
Кстати, сейчас немало пожилых мужчин наоборот женятся на юных девах, моложе себя на тридцать-сорок лет; здесь и личности - Михалков и его старший сынок режиссер, Полак, Шаинский, Табаков, Ромашин, Пороховщиков, Гомельский и тьма ничтожеств, типа Жуховицкого - им не дают покоя лавры тех, кого юные девы сподвигли на духовные подвиги - Чаплина, Пикассо, Синатры, Монтана, Бельмондо (перечисляю со слов М. Тарловского, который, будучи жутко любознательным, специально интересовался этим вопросом). Глядя на этих субчиков, я представляю, как они изо дня в день пыжатся, чтобы быть в форме: делают гимнастику, бегают, прыгают, сидят на диетах, как развлекают своих благоверных, выдумывают игрушки - им нельзя расслабляться, хандрить, выглядеть усталыми, больными. Ну, понятно, дева может смотреть на тебя, как на Бога, может украшать твою жизнь, быть примерной женой, виртуозной любовницей, нянькой и прочее, но она не может быть единомышленницей, ведь у нее другой мир. Впрочем, о чем я говорю. Какое мне дело до них. Пусть живут как хотят.
Вернусь к Мешкову. Его "театральная" квартира напоминала музей; чего там только не было! - инкрустированные столы и секретеры, антикварные вазы и мраморные скульптуры, а на стенах - в рамах фотографии каких-то дворян, от которых Мешков небрежно отмахивался:
- Дальняя родня. Если сойдутся звезды, разыщу потомков.
Но, по-моему, он, как Алексей Толстой, просто примазывался к "голубым кровям" - уж слишком огромными и мордастыми были дворяне, и щуплый Мешков не подходил к ним ни с какого боку. Кстати, он и во многом другом копировал "графа" - крикливо одевался, был говорлив и любил пускать пыль в глаза, иногда курил сигары и пил вино напропалую…
Что касается секретарш, то их недоумок Мешков менял через каждые два-три года, и при знакомстве непременно спрашивал: "У вас есть мечта?" Наверняка, хотел услышать - "Встретить такого человека, как вы". Все его секретарши были молодые, очень высокие блондинки из Прибалтики, Мешков называл их "женщинами божественной внешности, русалочного типа с красотой души":
- …Они меня вдохновляют… у них высокие эстетические чувства… они решительные, смелые, но и тихие, тепличные барышни, милые душки. У них благородные мечты, они дар небес…
По-моему, "божественным и русалочным" в них были только волосы до задницы, а в остальном они больше смахивали на баскетболисток, и характеры у них были совсем не "тихие".
По словам Мешкова секретарши для него "значили очень много", с ними он часами просиживал в ЦДЛ, ездил на дачу, но в ответ требовал не только безропотного подчинения и постоянного внимания, но и отречения от личной жизни. Такой был махровый эгоист и собственник! Такие предъявлял невыносимые требования! Когда одна из секретарш решила выйти замуж, психопат Мешков закатил ей скандал на весь ЦДЛ:
- Ты дура! Все твои мечты меркантильны, омерзительны! Полная идиотка! Не чувствуешь границу отношений! Не ценишь свое счастье! - орал (случался у него и такой разгул чувств).
Он хотел, чтобы каждая последующая секретарша была похожа на предыдущую, только имела "более чистые помыслы", проявляла большую преданность и чаще говорила о своей любви к нему ("стелилась перед ним", и утром и вечером повторяла, что он гений, а его сказки - верх совершенства), и вообще была как та шотландская собака, которая после смерти хозяина, пять лет прожила на его могиле и там же умерла. Понятно, эта задача была не из легких.