Дежурный записал: "мания - поэт". Слово "мания" Кушака не испугало, но все же он решил подлечиться и по блату устроился в больницу на Шаболовке (в курортное отделение с лечебными ваннами и направленными душами). Я навестил его (кстати, я ездил в больницы и к Яхнину и к Приходько, но когда сломал ногу и несколько месяцев ковылял на костылях, они ко мне не наведались, а ведь я жил один с двумя собаками, и стояла зима; теперь, под старость все это вспоминается - известное дело, все старики обидчивые); и вот, в больнице Кушак мне говорит с всплеском радости:
- Здесь есть одна классная баба. Лечит нервишки.
Так "романтично" он и познакомился с последней женой Анной. Потом от этой жены я спас его башку. Мы в ЦДЛ выпивали с какими-то девицами, внезапно влетает она.
- Грязный развратник! - и трах! - тарелку об пол.
Берет вторую и замахивается, коза, над его головой. Я подставил руку, потом с месяц не мог держать карандаш.
С Анной Кушак прожил четырнадцать лет. Это была сумасшедшая семейка - последние годы у них шла настоящая война, неуравновешенная Анна устраивала жуткие побоища - временами мы просто удивлялись, что наш друг еще не покойник.
- Я не могу жить один, - говорил Кушак, изобразив безмерное отчаяние, и, после развода с Анной, связался с еще более чокнутой Юлей, и долго не знал, как от нее избавиться.
Кушак первоклассный актер - то и дело корчит из себя литературных героев, чаще благородных и справедливых (есть актеры от природы, а есть обученные; он - из тех, кто от природы). Он может состроить теплые глазки, что-то нежно прощебетать, а может изобразить ледяной взгляд и процедить слова страшным тихим голосом. Обладая редкой, звериной интуицией и цепкой наблюдательностью, он моментально улавливает слабость человека и бьет без промаха. К малознакомым людям подозрителен, частенько видит в них "стукачей" и проводит зондаж - проверяет провокационными, плохо пахнущими, заявлениями, что выглядит довольно гнусновато. Как-то, еще когда мы только познакомились, бросил мне лакмусовую бумажку:
- Не спрашивай, кто сказал. Ну, якобы ты капитан КГБ.
Я усмехнулся:
- Почему не майор? По возрасту уже вполне мог быть.
Кстати, слово "КГБшник" Кушак употребляет не только в прямом значении, иногда и для оскорблений, вместо слов "идиот", "кретин".
Позднее Кушака занесло в другую сторону. Он хмуро заявил мне:
- Думаю, ты встречаешься с Ленкой (с одной из его жен, с которой он перед этим развелся).
Он наверняка был уверен, что это не так, но, будучи подозрительным и ревнивым (как все эгоисты и бабники), на всякий случай бросил пробный шар - решил проверить мою реакцию. Кстати, подобным художественным методом воспользовался и Шульжик, когда однажды ему втемяшилось в башку, будто я кручу роман с его знакомой. Дешевые штучки идиотов! За кого они меня принимали? По себе, что ли, мерили? Мне и своих женщин хватало - со своими-то не успевал разбираться (то одна, то другая сыпали обвинения, упреки). А на подружек друзей (тем более всяких бывших жен) я всегда смотрел только как на приятельниц, не в пример многих из нашей команды, особенно Коваля и Сергиенко. Не скрою, были случаи, когда меня кадрили бывшие жены и подружки друзей, но я сразу ставил барьер. Так что, если и есть у меня что-то положительное, так именно это; в чем в чем, а в этом моя совесть чиста.
Бывает, приятелям Кушак говорит то, что они хотят слышать, но всегда имеет заднюю мысль. Вроде бы искренне интересуется их жизнью, расспрашивает:
- Как дела? Над чем работаешь?
И когда его посвящают в личные планы, почти с неподдельным энтузиазмом подогревает эти устремления, но в глубине души большинство приятелей (не друзей!) считает дураками и бездарями. Такие невинные забавы. Сколько раз я слышал его хвалу посредственности. Прочитает кто-нибудь слабые стихи, а он, дубина, беззастенчиво цедит:
- Отлично!
Как-то я не выдержал:
- Что ты всем лепишь "отлично"?! Ведь прекрасно видишь - это муть. Получается, тебе все до лампочки… И вообще, как можно вселять надежду в человека, не имеющего к литературе никаких способностей?! Его ведь ждет страшный удар.
- Понимаешь, не могу обижать, - вроде бы с большой горечью начал оправдываться Кушак. - Вы с Игорюней (Мазниным) можете, а я ну никак (между тем прекрасно понимает, что говорить комплименты дело нехитрое).
Договариваясь о чем-либо с Кушаком, непременно услышишь:
- Чок! Заметано! - и подведет. Даже в издательствах.
Однажды ему говорю:
- Что ты всех надуваешь?
Он зашмыгал носом:
- Да, понимаешь, загудел. Но тебя-то я никогда не подводил.
Такое слабое утешение (но позднее и мне досталось, и крепко).
Показателен эпизод с его дружком песенником миллионером Пляцковским, противным типом, который своими песенками заполонил весь эфир и действительно имел миллион рублей, да еще немало бриллиантов и драгоценных камней, которые скупил на всякий случай (если придется уезжать в Израиль), но никогда никому не предложил даже чашку кофе. Кушак с ним одновременно вступал в Союз писателей и, в ожидании решения приемной комиссии, сидел в Пестром зале. Появилась секретарша Инесса и объявила:
- Вас, Юра, приняли, а вас, Миша, отложили до следующей книжки.
Кушак изобразил немыслимое страдание, набычился:
- Это несправедливо! - гаркнул, вскочив со стула; и еще раза два крикнул о "несправедливости", пока Пляцковский (уже заранее принесший бутылку водки в сумке, но узнав о крахе надежд, так и не поставил на стол) не одернул его:
- Юра, остановись! Радуйся, что тебя приняли.
Кушак - первый лицемер среди моих друзей. Примеров туча, хотя бы такой: сидим на каком-то вечере, наш президент Сэф молотит что-то протокольное, Кушак шепчет нам с Тарловским:
- Ромка, гад, себе делает карьеру. Для других и пальцем не пошевелит (что абсолютнейшая правда - за все время царствования никому ничем не помог, сукин сын).
В этот момент Сэф говорит:
- Слово имеет Кушак.
Наш иезуит встает:
- Рома, дорогой, ты так много делаешь для всех нас… Если бы не ты… (мы с Тарловским чуть не подохли от смеха).
Кушак всегда старался прилепиться к классикам (понятно, сильные мира сего): долгое время обхаживал Кассиля; после его смерти заигрывал с Барто; после ее смерти прыгал вокруг Михалкова, ему постоянно нужны покровители.
С Акимом у Кушака долгое время были натянутые отношения. Аким не раз говорил мне:
- Твой Кушак поступает подло с женщинами, не хочу даже говорить о нем (хотя сам далеко не святой).
Сейчас у них отношения более-менее сносные. Кушак, чтобы завоевать благосклонность мэтра (не знаю для чего - возможно, чтобы тот выдвинул его на диплом Андерсена), лебезит перед ним изо всей мочи. Недавно на вечере Акима произносит (как бы с густо замешанным чувством):
- Яшенька, дорогой, прочитай мое любимое стихотворение… Это хрестоматийно, я часто его повторяю… (мы с Тарловским опять чуть не надорвали кишки).
И даже на вечере памяти С. Иванова далеко ушел в сторону - полчаса постыдно изливал свою любовь Акиму.
- Если так лизать задницу, можно и покарябать ее, - сказал Шульжик.
Вот такая искусственность и фальшь у нашего друга, такое двоедушие, такая чертовщина! С одной стороны - он все сечет, интуиция у него, как у женщины, с другой - ловкач, каких свет не видел, и частенько дурачит нас. Как-то прочитал одну мою вещь и несет:
- Сейчас только Юз (Алешковский) и ты можете по-настоящему долбануть нашу систему (ни много, ни мало!).
Ну не дешевый трюк?! Я-то прекрасно знал, что Алешковского он считает выдающимся (представляет как "народного любимца"), а меня - так себе - ну, с небольшими способностями. Кушак, олух, считает себя умней своих друзей - это его существенная большущая ошибка, самообман. Его схемы, подыгрыши раскусить несложно, даже самые вероломные - на них попадаются только простаки - нас, матерых, такими штучками не возьмешь.
Но иногда Кушак поступает как образцовый друг. Он первым напечатал Тарловского в "Лит. России" и всячески опекал его, когда тот появился в Москве; хлопотал за Мазнина, убеждал чиновников в Комитете по печати, что "отличного поэта не издают"; не раз отбивал нападки на мои рукописи со стороны рецензентов. Как-то в Пестром на меня ополчились двое приятелей - распекали за то, что все вечера чешу языком в ЦДЛ и выпиваю со всеми подряд. Кушак твердым жестом остановил этих субъектов:
- Выпьем за минуты, когда Ленька работает!
А уж что он плел нашим женщинам, и представить трудно. Случалось, познакомлюсь с какой-нибудь красоткой, приглашаю ее в клуб, она смотрит на меня недоверчиво, нехотя соглашается. Придем в клуб, а там Кушак. Я знакомлю его со своей случайной подружкой, отхожу к буфету, а когда возвращаюсь к столу, женщина уже сияет и смотрит на меня влюблено и нежно. Со временем я так привык к этим магическим превращениям, что, появляясь в клубе с незнакомками, сразу выискивал Кушака, и если его не было, как правило, терпел поражение, поскольку не очень-то утруждал себя ухаживанием, вернее делал это без вдохновения.
Но однажды и со мной Кушак поступил отвратительно. В те дни я познакомился с Ириной, которая прекрасно знала литературу (позднее она призналась, что ее бывший муж - романист А. Русов). Первым делом я, понятно, пригласил новую знакомую в ЦДЛ и по пути расписал своих друзей так, что у Ирины загорелись глаза. В кафе из друзей восседал только Кушак, но он-то мне и был нужен. Оказалось, он уже знал мою подружку - вместе не раз бывали в Домах творчества. "Тем лучше", - подумал я и, спокойный за свой дальнейший роман, направился к буфету. Вернулся минут через пятнадцать - на Ирине не было лица. Кушак неожиданно сослался на дела и холодно распрощался.
- Что произошло? - недоуменно спросил я.
- Не знаю, что и сказать, - растерянно проговорила Ирина. - Вы говорили - он ваш близкий друг… Это не так… Вы заблуждаетесь…
- Что он сказал? - допытывался я.
- Не могу вам это передать…
- Нет уж выкладывайте все начистоту, не хватало еще начинать отношения с недомолвок.
Негодяй Кушак успел наговорить много; суть всего - я не тот человек, за которого она меня принимает, я не способен на серьезные отношения и вообще, она такая умная, интеллигентная женщина достойна мужчины типа своего известного мужа, а встречаться с такими, как я, для нее позорно.
Вот так гнусно он, стервец, и поступил, как будто давно на меня имел зуб. Его слова потрясли меня, я точно получил инъекцию яда. Повторяю, такое он отчебучил только однажды, но такие вещи не забываются - и не в злопамятстве дело - просто хорошее воспринимается как должное (иначе, мол, и не могло быть), а плохое (такого рода) выглядит дикостью. И главное, ладно бы он надрызгался - так нет, был трезв, как стеклышко. Короче, наши с Кушаком отношения стали зыбкими, ненадежными.
Спустя несколько дней, чтобы загладить вину, Кушак пригласил нас с Ириной к себе, но и там, налив глаза, выглядел хамом в одежде добродетеля - покатил на меня бочку, ляпнул "наглецам всегда везет", после чего мы с Ириной хлопнули дверью.
А через неделю этот прохвост звонит:
- Ленька, милый, родной, выручай! У брата машина не заводится… Ну что ты в самом деле! Ты же мой друг… - и прочее.
Понятно, в нашем Отечестве личности сложновато сохранить покладистый характер (если он есть от природы), трудно быть мягкосердечным, добреньким - слишком много раздражителей, но и носить с собой ведро с ядом не годится.
Однажды мои рассказы решили издать в "Советской России"; об этом я на радостях разболтал всем друзьям. Вскоре встречаю Кушака и он, как всегда, чеканными фразами, с преувеличенным вниманием ко мне, сообщает:
- Был в "Сов. России", сказал "хорошо, что печатаете Сергеева, он отличный прозаик".
Через несколько дней в издательстве мне всыпали по первое число:
- Если мы печатаем вас, это не значит, что мы должны печатать и ваших друзей. Напрасно вы им все рассказываете о своих делах. Приходил Кушак, сказал: "Почему Сергеева печатаете, а меня нет?".
Такую неуклюжую акцию отмочил мой друг. С годами он вообще озлобился (возможно, от выпивок), чуть что выпускал колючки, исходил желчью, все чаще говорил друзьям гадости (похоже, под старость все плохое в нас становится еще хуже); даже умудрился испортить день рождения Н. Постниковой, отравил нам веселый настрой, когда, словно громыхало бандит, без веской причины набросился на Приходько - припомнил его давнюю рецензию на Успенского.
- Это хамство! Это издевательство! - орал как психопат, готовый разорвать, уничтожить несчастного критика.
Тоже мне борец за справедливость! Да и кто ему дал право судить других? И потом, что за менторский тон, что за свирепое отношение к друзьям?! Что он давит на нас?! Он что, совсем безмозглый? Не понимает - на вибрации голоса далеко не уедешь? Так и хотелось его обрезать - не рычи, выпивала! Но в чем он нас, шестидесятилетних, хотел убедить? У нас у всех уже давно сложившиеся взгляды и убеждения. Выскажи свое мнение, но не навязывай его другим, не оскорбляй тех, кто думает иначе. Он бурлил в стакане воды и, как сказал Шульжик, "напоминал царька, в царстве которого всего двое: жена и теща" (мне-то, повторяю, он напоминал сбежавшего из "психушки" пациента). А что касается Успенского - вон он издал в своем "Самоваре" десятитомник, и книги лежат на прилавках несколько лет, никак не разойдутся.
Кушак всюду бурно прославляет Успенского, тот для него - писатель номер один (общаясь с ним, он считает, что прикасается к великому), а мы просто его, Кушака, литературные собутыльники. Себя Кушак давно вообразил классиком (правда, с маленькой буквы). Александр Барков рассказывал:
- В сорок пять лет Кушак в каминном зале прикрикнул на молодых литераторов: "У вас еще сопли не просохли!". А меня принимал за "своего" и говорил что-то, в том смысле, что русские некультурные, с ними трудно работать и отдавал на перевод стихи евреям… Меня часто принимают за еврея. Недавно иду к сыну мимо синагоги. Один тип подходит, берет под руку, картавит: "Поднимайтесь на второй этаж, там все ваши проблемы будут решены". "Я русский", - говорю. "А-а, ну тогда извините". (Кстати, Цыферов в шутку называл Баркова "домашний антисемит", что было далеко от истины - Барков дружил с В. Драгунским, И. Ольшанским и многими другими).
В пятьдесят лет голос Кушака еще больше окреп, он уже называл Мазнина слабым поэтом, Яхнина - графоманом, о Шульжике отзывался, как о хорошем писателе, который "не реализовался", а о Тарловском - как о "изначально талантливым", который "уже ничего не напишет, он кончился".
Однажды, когда мы все уже подходили к пенсионному возрасту, Приходько предложил выпить за меня, сказав что-то в том роде, что я неплохо пишу и прочее. Кушак сразу расшумелся:
- Одну минуточку! Это, знаете, в Алма-Ате есть памятник местному поэту, они его боготворят, забывая, что есть Пушкин.
- Ну не пей за меня, ничего страшного, - пропыхтел я. - А вот Марк (Тарловский) за меня выпьет.
Тарловский оказался в сложной ситуации - понятно, Кушак, как соплеменник, ему ближе, чем я, но он все же пригубил водочку.
Можно за многое ругать Кушака, ни в грош не ставить его привязанности, но нельзя не признать его литературного таланта - здесь в него трудно бросить камень; у него наберется целая охапка не могучих, но сильных стихотворений. Такие, как "Ветла", "Первый снег как первоклассник", "Ищет клоуна щенок", "Приглашение на уху", "Про белых и бурых медведей" (некоторые его стихи я иллюстрировал в журналах). Этими вещами старина Кушак, бесспорно, увековечил себя и может умирать спокойно. Но с годами у нашего героя угасла творческая энергия; издавая одну книжку за другой, он ничего нового в них не привносил и вообще, казалось, писал без особого воодушевления, выезжая на одной технике.
- Это не рост, а размножение, - буркнул Тарловский.
- Как ты точно сказал, - артистично опустил голову Кушак.
Формально литературный вес Кушака по-прежнему оставался на приличном уровне, но только за былые заслуги.
- За Юрой тянется шлейф, - вздыхали редакторши Детгиза, переиздавая его книжки.
Часто собственные стихи Кушак писал после того, как делал чьи-либо переводы. Например, сделал по подстрочникам азербайджанца З. Халила, нам показал и хрипло проголосил (как всегда, в жестком атакующем стиле):
- От Халила ничего не осталось. У меня получились совершенно самостоятельные вещи. Надо бы на обложке ставить две фамилии.
- Что ты несешь?! - возмутился Мазнин. - Как можно! Ведь ты от чего-то оттолкнулся.
- Тут все мое! - Кушак читал свои последние стихи - на мотив тех, которые переводил. Такой инструментарий.
К пятидесятилетию Кушака его знакомая из издательства "Детский мир" через родственницу - главу Комитета по печати Т. Куценко - пробила нашему другу книгу в десять авторских листов. Стихов и переводов Кушак набрал только на половину книги и попытался быстренько написать несколько рассказов (для массы). Первые два рассказа показал Тарловскому. Тот прочитал, поморщился и отговорил новоиспеченного прозаика писать "изложения".
В начале "перестройки" Кушак бросил сочинительство (выдохся) и организовал при ЦДЛ частное издательство "Золотой ключик". Естественно, первым делом издал "ближайших": Г. Балла, Сапгира, Ламма. Параллельно занимался коммерцией, переправлял сигареты "Мальборо" из Голландии (от своих братьев) в Азербайджан. Потом и сам съездил в Амстердам, а вернувшись, с усмешкой сообщил мне:
- Представляешь, каждому еврею эмигранту ни за что платят деньги. Можно не работать. В принципе, туда можно просто ездить за деньгами.
Как-то со своими издательскими сотрудниками Кушак таскал книги мимо кафе; вдруг увидел меня, сидящего в углу и уже изрядно "принявшего".
- Помоги! - бросил. - Заработаешь на бутылку (он прекрасно знал о моем затянувшемся безденежье и бил в самую уязвимую точку моей души, но выдать такое можно было только опустившемуся бомжу).
- Подлец! - сморщился Шульжик, который в это время стоял у стойки буфета и все слышал. - Тем самым он оскорбил и меня, ведь ты мой друг.
Эти слова выглядели слишком театральными, и Шульжик немного сгладил свой промах, добавил более удобоваримое:
- Я в гробу видел его жидовские штучки.