Заканчивая о Кушаке, одно могу сказать точно: он прежний, бесприютный поэт, опухший от пьянок, всегда с "новыми строчками" - был для меня намного интересней и дороже, чем нынешний - трезвый, деловой, процветающий издатель. Я помню наши ежевечерние застолья, когда он читал стихи и я завидовал его вдохновению и мастерству; помню, как выпивая, он никогда не терял голову, и сколько бы мы не говорили, все не могли наговориться; помню, как с закрытием ЦДЛ мы шли к Пал Палычу или ехали к каким-нибудь женщинам… Это было замечательное время; мы уже далеко ушли от него, и сейчас я с трудом вспоминаю всякие размолвки и обиды (вспомнил всего три-четыре эпизода за сорок лет, что мы знаем друг друга), а все хорошее проявляется выпукло и ярко - оно неисчерпаемо, его не втиснуть в рамки очерка, оно достойно повести. Помню точно - в те дни, даже после крепкой попойки и бессонной ночи, рано утром, расставаясь с Кушаком, мне было грустновато - все казалось, мы мало поговорили. И почему-то каждый раз, когда я брел домой, на улицах стояла тишина, которая обычно бывает после праздника.
Тезка
Известный друг мой Леонид Яхнин на большинстве фотографий смотрится шикарно, ничего не скажешь - взгляд пронзительный, ухмылка - всем своим видом он дает понять, что для него нет загадок в этом мире. На одном из последних снимков он и вовсе выглядит важной шишкой: стоит выпятив пузо (раздулся от собственной значимости), двумя пальцами подкручивает усы, смотрит спокойно, как и подобает преуспевающему писателю, человеку большого ума. Кстати, из дюжины героев этих очерков чисто внешне, Яхнин больше всех похож на писателя (даже немного на Фолкнера, а курит так же много, как Марк Твен), а меньше всех похожи мы с Тарловским (меня, уже говорил, принимали и за посыльного, и за водопроводчика, а вечный хандрун Тарловский больше смахивает на незадачливого школьного учителя или на безработного музыканта). Получив диплом Андерсена, Яхнин задрал нос (похоже, решил, что и в самом деле создал шедевры) и высокомерно заявил мне:
- Я известный, хе-хе, меня все знают, а тебя, Сергеев, никто не знает, - и дальше, воодушевившись, в наступательном стиле. - Сейчас полно издательств, надо бегать по ним, предлагать себя, а ты никуда не ходишь, только пьянствуешь в ЦДЛ.
На следующий день он понял, что перестарался, до него дошло, что мне, старому хрену, как-то уже поздно бегать по издательствам, и если меня никто не знает за столько лет работы в литературе, то теперь в нее и соваться нечего, что я попросту прожил зря. Он позвонил с повинной, сказал, что наболтал спьяна. Изворотливый хитрюга! Он много не пьет и никогда не бывает пьяным (слишком любит себя и бережет), только болтает "вчера так напился" и прочее - тоже мне выпивала! Сразу говорю - с искренностью у него напряг. Но понятно, то что он, гусь, позвонил, уже ему жирный плюс. Кушак, например, нахамит, но никогда не извинится - всегда считает себя правым. Я ни разу от него не слышал "я не прав".
Со старым беззубым ворчуном Яхниным мы знакомы не один десяток лет и одно время крепко дружили - лет двадцать, не меньше. Мы не были одного покроя, но наши взгляды на многое совпадали, нам нравилось одно и то же в искусстве (здесь понимали друг друга с полуслова), в один голос чихвостили и нахваливали товарищей по "цеху", а уж когда заводили говорильню с женщинами, против нашего тандема было трудно устоять, не зря же нас считали "крупнейшими специалистами" в этих делах.
Еще будучи студентом архитектурного института, Яхнин занялся поэзией; больше, конечно, крутил романы, но все же успевал пописывать и стишата. После окончания института он два года работал в проектной мастерской и, по его словам, принимал участие в создании Зеленограда - то есть, как молодой творец пошел семимильными шагами в гору и ему уже светили всякие премии, но он почему-то сбежал с той горы и полностью переключился на литературу (некоторое время в нем архитектор боролся с писателем, но потом со стороны Яхнин посчитал путь писателя более легким и выигрышным).
Бесспорно, Яхнин мощная фигура; он выдумщик, у него врожденное чувство слова и трезвый, расчетливый ум. Это сочетание - способностей и практичности (а о его деловой хватке, умении приспосабливаться к новым требованиям и вкусам, ходят легенды; у него редкое чувство момента - он, как паук, мгновенно улавливает колебание паутины) сразу же дало результат - с оглушительной скоростью он выпустил несколько книжек сказок и его приняли в Союз писателей.
Вскоре "Мастер момента" нашел собственную жилу - югославских поэтов, и начал делать подстрочники по словарю, но позднее познакомился с югославкой, которая была замужем за русским, намурлыкал ей что-то, влюбил в себя, и полгода она сидела над его текстами.
В двадцать пять лет Яхнин женился на сокурснице по институту, и после рождения сына некоторое время являл собой пример добропорядочного семьянина. (По словам Мазнина, в то время, используя набор приемов, прямо-таки штамповал сказки; некоторые печатал под фамилией жены). Когда мы познакомились, он уже был в разводе и скитался по чужим квартирам, переезжал от одной крали к другой, причем у одной оставлял книги, у другой - одежду, поскольку покидал женщин внезапно, во время ссор. Закуривал и улепетывал. Вслед ему летели его вещи.
- Я как ящерица, - объяснял мне. - Лучше оставить хвост, но уцелеть самому.
Раз в неделю Яхнин навещал бывшую жену и сына и ежедневно звонил им, справлялся о самочувствии и делах вообще.
- Что ты названиваешь? - не раз возмущалась его бывшая благоверная. - Хочешь вернуться в семью, возвращайся, а нет, так перестань нас терзать. И вообще, отдай ключи от квартиры и без звонка не появляйся. Я тебе что, соломенная вдова?! Я ведь могу кого-нибудь пригласить к себе.
Она была права - обормот Яхнин вел себя как собака на сене: возвращаться в семью не собирался, но и свободу жены стеснял, пока она не завела поклонника. Но еще раньше Яхнин устроил гражданский брак с Луковниковой - эта штучка вцепилась в него, как пиявка. Знающие люди говорили, что благодаря этой особе Яхнин и стал переводчиком югославской литературы и с ее помощью получил членский билет, а потом и влез во власть детской секции (из ящерицы превратился в крокодила).
Когда Яхнин ушел от Луковниковой (это было верным решением), мы стали встречаться почти ежедневно. В то время его, как и меня, не тяготило одиночество, но если я считал наше положение идеальным, то Яхнин придерживался мнения, что оно, это наше положение, - некое абсурдное совершенство. То есть, с одной стороны, он, как творческий человек, не может, чтобы "женщина вечно маячила" в квартире и "стояла за спиной, когда работаешь" (он справедливо считал, что день без работы - потерянный день); с другой - "глупо трястись над своей свободой и все же неплохо, когда кто-то заботится о тебе, разгружает быт и прочее". Короче, он пришел к компромиссному решению и время от времени заводил удобную сожительницу, но в загс, молодчина, не спешил.
- Жениться в нашем возрасте сложно, - объяснял разным праведникам. - Нужна "совершенная" женщина, которую хорошо знаешь, с которой общие интересы, привычки, а это наскоком не случается, только в совместной жизни. - И, обращаясь ко мне, добавлял: - Если уж в молодости не могли ужиться с женщинами, то сейчас и подавно.
- А по-моему, хорошо, что мы разделались с женами, - пыжился я. - Теперь можно серьезно заняться работой.
- Зачем нам жены? - откликался Яхнин. - Нас до сих пор кадрят женщины. Недавно еду в автобусе, одна юная девица прямо пожирает глазами. Я уж и кепку снял, показываю ей лысину, а ее ничего не останавливает, все смотрит, улыбается и шепчет свой телефон…
Яхнин постоянно вешает на друзей свои проблемы (чаще всего надуманные). Стоит кому-нибудь заикнуться о безденежье или о плохом самочувствии, как он не дослушав, скривившись, начинает плакаться:
- Ой, а у меня вчера там болело, сегодня здесь… - и дальше полчаса рассказывает про свои семнадцать болезней, про "скорбные листы" в поликлинике; ему всегда кажется, что его болезни тяжелей, чем у других (на жалобы о болезнях он, нытик, тратит половину жизни).
- Береги себя, ведь за твоим здоровьем следит весь мир, - сказал я как-то.
Мой друг рассмеялся и тут же переключился на свою "вдрызг больную" мать. Лет тридцать он сообщал, что его мать еле ходит. За это время многие из нас похоронили не только матерей, но и сестер и братьев, а мать Яхнина прожила почти девяносто лет. Однажды, когда ей было под восемьдесят, она попросила меня отвезти ее в поликлинику (оказалось, надо только перейти улицу). Я "перевез" ее на своем драндулете сто метров, и она сразу без очереди в регистратуре:
- Ой, милые, еле стою.
На обратном пути она стала ругать вторую жену Яхнина и нахваливать первую и, совершенно забыв, что "еле передвигает ноги", довольно резво влетела по лестнице на третий этаж, я с трудом за ней поспевал.
Со слов Яхнина я знаю, что и его отец был вдрызг больной.
- Отец в свое время занимал приличную руководящую должность, но его никогда не покидало чувство страха, - говорил Яхнин. - Они с матерю всегда говорили шепотом. До сих пор, что ни скажу, прикладывают палец к губам и кивают то на телефон, то на соседей… Они вдрызг больные. На нервной почве у отца отнялась одна нога, мать почти не видит… Ходят по поликлиникам, поддерживая друг друга… А вот тетка сильная личность. Десять лет провела в лагерях, но не сломалась. Заезжает к отцу с матерью, приободряет…
Справедливости ради отмечу: когда у самого Яхнина заболело сердце и я навестил его в больнице, он держался стойко, и когда выписался, курить не бросил (бросил только в шестьдесят шесть лет). И, несмотря на то, что ему нельзя поднимать тяжести, помогал нам перевозить Воробьева на новую квартиру - добросовестно таскал связки книг.
Кроме жалоб на болезни, Яхнин может часами рассказывать о своей личной жизни, о том, что написал и где его напечатали, и никогда не спросит: "Как ты-то?".
Яхнина отличают деловитость, настойчивость, он всеяден, берется за любую литературную работу, ему все равно, что делать, лишь бы платили деньги; он так и говорит: "Что надо, то и сделаю". И делает; ловко, все, что ни закажут. Без души, но гладко, как ремесленник. С равным успехом он мог бы работать директором какой-нибудь фабрики; и возможно, если б предложили торговать картошкой за бешеные деньги, не задумываясь забросил бы литературу. Как-то мне сказал:
- Я могу работать кем угодно, кем заставят обстоятельства.
А позднее признался:
- Я делаю халтуру. Делаю честно, но меня интересуют деньги.
Мне нравится его способность к выживанию, но невольно думаешь - может он просто не угадал свое призвание; повторяю, по большому счету, литература для него - возможность зарабатывать деньги, и вообще жизненный успех сводится к материальным ценностям. Он никогда не говорит о нравственной идее, эстетических принципах, не испытывает радость от сделанной работы, если она не напечатана и за нее не получен гонорар.
Яхнин оккупировал все издательства (в них заходит, как в собственную квартиру, чуть ли не открывая двери ногой); он пишет пьесы, сценарии, стихи, прозу, песни, статьи, рецензии, выпускает пластинки с песнями на свои стихи, переводит со всех языков (не зная толком ни одного), что ни назовешь - он уже переводит, и, конечно, делает адаптации, на которых давно набил руку. Например, из "Фауста" - двадцать страниц для детей, и со стихов на прозу(!). Автор, наверняка, перевернулся в гробу.
Делая имитации, Яхнин нашмалял сотню книг, перелопатил такие вещи, как "Алиса", "Тартарен", "Уленшпигель", "Мюнхаузен"… Даже замахнулся на Библию для детей, и нет никакого сомнения сделает, и неплохо, с точки зрения компиляторства - не творчества, а сноровки. Если копнуть его писанину поглубже, то сразу заметно - наш герой пытается поднять неподъемный для него вес. В этом он напоминает некоторых юмористов из клуба "Веселых и находчивых" (типа Жванецкого, Измайлова, Вишневского, Задорного) - эти остряки неплохи в компании как массовики-затейники, но беспомощны на листе бумаги, что и понятно - в компании собеседники и, если уже есть настрой на веселье, многое кажется смешным (все дело в моменте - ты уже раздулся и чуть уколи - лопаешься), но попробуй рассмешить читателя без всякого настроя. Эта задача не всем по силам.
Ну, а чисто авторские вещи Яхнина рыхлые, сырые, без огонька - всего лишь случайные эпизодики - какая-то мельтешня. Однажды накатал роман на десять листов - опять тьма разрозненных кусков, умильных картинок "от фонаря" (и как не видит, ведь, вроде, со вкусом у него все в порядке и, как рассказчик в застолье многим даст фору?). В общем, уверен - серьезные вещи (рассказ, повесть, не говоря уж о романе) - не для Яхнина, его ниша - акварельные зарисовки, подтекстовки, но в основном, конечно, адаптации - на них он собаку съел.
Из своих средних литературных способностей Яхнин выжал максимум, даже забрался на олимп и теперь сверху поучает коллег по перу (в частности Тарловского). Все благодаря тому, что Яхнин так подает свои сочинения, что и впрямь кажется - перед нами шедевр. Как известно, большинство теперешних редакторов не очень-то сведущи в литературе и, естественно, авторитет Яхнина в издательствах довольно высок (молодым авторам эти редакторы говорят: "Он у нас ведущий, старайтесь делать, как он").
Самое нелепое, Яхнин и сам убежден в своем высоком мастерстве; как-то отчитал Тарловского, который тоже делает адаптации:
- Марк, ты испохабил Марка Твена (тот пересказал "Принц и Нищий"). Пойми, пересказчик это умелец, который из большого яйца делает перепелиное!
На самом деле Тарловский относится к работе добросовестней и все делает на порядок лучше Яхнина (просто не может делать плохо; как он говорит: "мне самому должно нравится то, что делаю, в моих строчках должно быть какое-то тепло"). Приходько успокоил Тарловского:
- Ну что Леня? Он милый мальчик, но он же архитектор. Его опусы не заслуживают серьезного внимания.
В издательствах Яхнин требует больших тиражей, твердых обложек, крупных гонораров - такой у него подход, такое обрамление своих литературных трудов. По словам Ишкова, который с Яхниным работал в издательстве "Армада", у нашего героя один принцип - "нет разговора без договора", и что "весь смысл его жизни в деньгах", и сам Ишков приветствует подобную меркантильность.
Редакторши издательства "Малыш" мне не раз жаловались:
- Твой друг прилип, как банный лист, приезжает каждый день, у всех уже сидит в печенках; директор говорит: "Да заключите вы с ним договор, чтоб только оставил нас в покое. Замучил меня".
А уж художников Яхнин донимает - страшно смотреть - в каждый рисунок "вносит коррективы", ведь считает себя профессионалом (два-три беспомощных рисунка красуется на его стенах). Как-то говорит с притворным безразличием:
- Меня пригласили на телевидение вести передачу. Отказывался два месяца, все же уговорили.
Позднее приятельница В. Дагурова, редактор телевидения, нам сказала:
- Яхнин нас достал. Целый год добивался передачи. И куда лезет на экран?! С его-то нервным тиком?! (он частенько дергается и гримасничает, словно ему под рубашку залез жук). Не знаю ни одного мужчину, ни одной женщины, которые хорошо отозвались бы о вашем Яхнине. Страшный зануда.
Такой получился номер с телевидением. Над этим посмеялись бы в племени дикарей, не то что в ЦДЛ.
В другой раз Яхнин сообщает нам с Ковалем:
- Перевел "Алису в стране чудес", - и дальше хвастается, какие стихи там настряпал.
- Ну не лучше Бори (Заходера) ты сделал, - взревел Коваль.
- Лучше! - не моргнув возвестил Яхнин
Позднее Тарловский сказал:
- В его Алисе сплошные полоумные фразочки. Это все равно, что в торт воткнуть гвоздь.
Яхнин работает много и быстро; за день может написать штук пять коротких сказок, за три дня переводит книжку (по подстрочникам), за пару-тройку недель - роман; понятно, при такой скорости его уровень письма высоким не назовешь.
Конечно, дело не в скорости. Достоевский говорил: "Все великое делается экспромтом". У них, у гениев, наверно так и есть. Пушкин "Графа Нулина" написал за одну ночь. И Гершвин "Голубую рапсодию" сочинял не дольше. Лавренев за тридцать часов написал "Сорок первый". Чехов говорил, что каждый рассказ пишет не больше одного дня. С другой стороны, Иванов двадцать лет писал "Явление Христа народу", и Толстой двенадцать раз переписывал "Войну и мир" - какой уж тут экспромт! Ну, то есть, у каждого своя творческая скорость, свои затраты.
Долгое время я думал: если Яхнин сбавит обороты, умерит страсть к деньгам, из-под его пера потекут отличные вещи, и свои, нестандартные, с интересной фактурой, но недавно понял - не потекут. Он, дуралей, давно встал на путь заколачивания денег; он как заяц, который бежит меж лучей от фар и не может прыгнуть в сторону; хотя наверняка уже накопил чемодан деньжат… Однажды этот финансовый бог вполне серьезно выдал лозунг:
- Чем больше денег, тем дольше живешь.
Очевидно имел в виду калорийное питание, здоровый отдых и прочее. Такая самоцель. Он, грамотей, не понимает, что "деньги - это дорога в ад", как сказал вождь полинезийцев. Повторяю, удел Яхнина быть мастеровитым обработчиком чужих материалов, так уж он скроен. Это не так уж и плохо, если вдуматься, даже почетно - вон японцы, берут у наших умельцев самоделки и делают из них шедевры, а то и американские разработки доводят до совершенства, да еще делают их компактней, ведь они, как никто, ценят пространство.
Некоторые писания Яхнина - образец откровенной халтуры (не грубой графомании, а подделки первого сорта). Собственно, Яхнин и сам как-то признался, что на работу в "Армаде" смотрит, как на поденщину:
- Мне звонит редакторша: "Вы там имена перепутали. Вначале одно имя, потом другое". А я ей: "Ну исправьте", хе-хе… У них лежит штук пять моих переводных книжек. И детских, и по философии. Главный редактор говорит: "Больше не приносите". А я думаю, надо сделать задел, пока они не рухнули.
Такая предусмотрительность, такие коммерческие соображения, так он подстраховывает себя, делает запасы.
Ну, а гонорары Яхнин выбивает жестко, с мощной энергией, если задерживают - багровеет:
- Свою зарплату получать не забывает?! Со мной нельзя так разговаривать! (он, самолюбивый, считает себя лучшим сказочником, живым классиком).
Яхнин находчивый, оборотистый - своего не упустит, и что плохо лежит, подберет. Как-то при нем Дмитрюк говорит мне:
- Дядь Лень, специально тебе приберег сюжетик, - и рассказывает о стороже кладбища.
Пока я раскачивался, Яхнин издал в "Детгизе" книжку, где использовал рассказ Дмитрюка.
Наша общая приятельница Элла, после того, как сделала вместе с Яхниным книгу, сказала мне:
- Я все перевела, а он даже не упомянул мою фамилию. Слов не подберу! Вот что значит еврей…
Деньги Яхнин носит в кошельке, и достает их трясущейся рукой; он не обмывает свои книги, не отмечает свои дни рождения (хотя чужие не пропускает), и даже зажал шестидесятилетний юбилей. Правда, он и не скрывает свою скупость, честно признавался мне:
- Я жадный.
Такая откровенность, конечно, похвальна, но он, старый дурень, не догадывается, какую память оставит о себе, когда окочурится, распрощается с жизнью. Это ему, умнику хренову, не приходит в голову, это для него непосильная интеллектуальная задача. Дожил до седых волос, но так ни черта и не понял, или совсем растерял остатки разума.