Со стороны прижимистость Яхнина смешна. Он не поленился - снял в квартире радиоточку, чтобы не платить лишние тридцать копеек и без всякого стыда сообщил мне об этом. Он покупает яблоки на киевском рынке ("там дешевле" - и не лень ему катить на другой конец Москвы? А мне говорит: "Надо каждый день съедать по яблочку"), курит короткую "Приму" - "так выгодней"). Скряга, куркуль, крохобор, черт бы его побрал! За свою жизнь он ни разу не отгрохал женщине букет цветов - в лучшем случае пару мелких цветочков (какой-нибудь "куриной слепоты"); не пришел к друзьям с бутылкой - всегда с каким-то пузырьком меньше четвертушки ("вот, достал спиртяшки у знакомых"); ни разу не купил блюдо бутербродов - если что и притащит с собой, то какой-нибудь "паштетик", размером с пачку сигарет. Это самое большее на что он, жмот, способен. Так и мельтешит, старый хрен, "довел инстинкт самосохранения до абсолюта", - по выражению Шульжика.
Мазнин и Кушак могли просадить весь гонорар, Яхнин в день выплаты в ЦДЛ не появляется. Кстати, Козлов пошел еще дальше Яхнина - подвозит друзей на своей машине и берет с них деньги "на бензин". Ну, Козлов ладно, он слегка тронутый и мне не друг - только приятель, но Яхнин-то один из ближайших! Неужели он, идиот, не понимает, как омерзительна его пламенная страсть к деньгам. Повторяю, какой он после этого умник?! Ведь ясно - ум человека прежде всего в умении смотреть на себя со стороны, да желательно объективно.
Ну вот, отколошматил Яхнина и стало полегче. Что еще сказать о нем, старикашке? Вот вспомнил. Когда меня перестали печатать в детских издательствах, он поступил по-дружески - выступил в "Малыше", сказал обо мне добрые слова, настроил И. Токмакову на благосклонный лад и та выдавила:
- Да, Сергеева надо печатать.
Как-то бывшая жена Кушака кобылица Дюймовочка презрительно фыркнула мне в лицо:
- …А что ты написал? Ничего стоящего!
- А "Утренние трамваи"?! - набросился на нее Яхнин.
- Ну, подумаешь! Всего одну книжку!
- А этого мало? - вскричал Яхнин, и я понял - нанесенное мне оскорбление он воспринял, как настоящий друг, точно плюнули ему в душу. Он защищал меня и от других нападок - дальше, может, вспомню; защищал не раз и не два, и это ему, несомненно, на небе зачтется.
Из всей нашей писательской братии Яхнин больше всех уважает Успенского и Коваля. Однажды выпивали с Ковалем и тот, как всегда, вначале отпустил в мой адрес дежурное:
- Ленька пишет, как я.
Потом похлопал и Яхнина:
- А ты пишешь сердцем.
Яхнин весь зарделся:
- Спасибо, Юр! (для него эта похвала значила много).
А между тем Коваль, старый филин, лицемерил - он никогда не читал Яхнина больше одной строчки; "не могу читать, очки слабоватые", - выпячивал губы и подмигивал мне.
Со слов Яхнина я знаю - он был отличным баскетболистом, первоклассным бегуном, отменным пловцом (плавает он, действительно, здорово); наверняка у него были и другие спортивные достижения, хотя, сейчас, глядя на его бесформенную фигуру, в это трудно поверить - сейчас он попросту развалина. Впрочем, для молодых людей все мы теперь - жалкое зрелище; они не могут представить нас подтянутыми, с крепкими мышцами, горящими глазами; им кажется, что мы никогда и не были молодыми. Обидно до чертиков, ведь мы отлично помним себя в среднем возрасте, когда ничего не болело и мы не знали, что такое усталость, когда делали "стойки" на каждую симпатичную женщину, и они не оставляли нас без внимания. Не оставляли, и еще как! В те годы, несмотря на неустроенность и всякие передряги, в нас кипела жажда жизни и будущее представлялось вечно цветущим садом. Да что там говорить! Вернусь к Яхнину.
Чуть ли не в сорок лет Яхнин стал собирать издательские договора для пенсии - умора! При этом вечно жалуется на безденежье, но я-то думаю, имеет пару сберкнижек, на которых лежат немалые суммы. Бывает, начнет хныкать:
- Не знаю, как дожить до гонорара.
А я ему сразу:
- Сними с книжки!
- Там уже ничего нет.
- Сними с другой! Не жмись!
В ответ этот шельмец только хихикает:
- Все мы нищие, хе-хе.
А потом забудется и сообщает, что на книжной ярмарке от "Армады" у него десять(!) книг. И сразу ясно - за них он получил кругленькую сумму, то есть, стремительно разбогател. Я долго наивно ждал, что однажды Яхнин соберет друзей, закатит щедрую пьянку, каждому из нас отгрохает по дорогому подарку (мне не помешала бы новая малолитражка, надоело возиться со старым драндулетом). Но разве от Яхнина дождешься таких жестов, он все копит, выгадывает - похоже, планирует в скором времени перебраться куда-нибудь на курорты Испании.
Сын Яхнина, верзила, отслуживший в армии, но Яхнин постоянно держит его под крылышком; даже когда сынку бахнуло тридцать, ежедневно звонил и уточнял:
- Что ел? Разогрел ли кашку?..
Кстати, когда его отпрыска забирали в армию, Яхнин нажал на военкомат и добился, чтобы сыночек служил в Подмосковье, а позднее приезжал в воинскую часть, узнавал у начальства "не слишком ли перегружают заданиями его чадо?".
Сын заносчивый тип; поступил в архитектурный институт (с помощью отца, разумеется, - там в дирекции его сокурсники), но с начала "перестройки" стал художником - делал откровенно шарлатанские работы, полнейшую муть ("Яичница" - желтое пятно на двухметровом полотне. Или "Свобода" - звезда за колючей проволокой), но "художника" раскручивали всякие дельцы от искусства, доставали оплачиваемые в валюте халтуры (например, расписывать агитационный самолет "демократов" на выборах). Вначале Яхнин поджимал губы:
- Ничего не понимаю в его работах. Этот концептуализм… И надо же, мы в его возрасте ничего не имели, а у него своя выставка, буклет, мастерская, иномарка, катает в Финляндию…
Потом, когда на сынка посыпались деньги, Яхнин стал всячески превозносить его:
- Он живет в Италии на вилле. Он один из самых известных на Западе… Галерейщик продает его картины за тысячи долларов… Иначе нельзя, надо держать марку фирмы…
Сейчас его сынок уже соучредитель сразу трех строительно-оформительских фирм и, наверняка, вскоре станет одним из заправил столичного бизнеса - ну, то есть переплюнул отца в сто крат. Вот такие дела, такие птицы эти Яхнины, такой у них хищный нрав.
Кстати, с начала "перестройки" сразу стало ясно - для кого литература смысл жизни, а для кого способ безбедно жить. Прозорливый старикашка Яхнин, в страшной тревоге, сразу заявил:
- Если мне перестанут давать работу в издательствах, пойду контролером в метро. Я уже узнал, они неплохо получают.
Он, находчивый, с острым нюхом, старый хрыч, всегда знает, когда и куда сделать крен и уже заранее организовывал свое будущее. Вообще вся жизнь Яхнина похожа на некий график, где его благополучие круто прет вверх.
Яхнин трусоват. Как-то после выпивки мы с Ковалем садимся в мою машину, чтобы ехать в мастерскую к художнику Стацинскому, а Яхнин тянет:
- Не-ет, не поеду, у меня дела, надо еще кое-что сделать.
- Ладно, - говорю, - садись, доедешь с нами до метро.
- Да нет… я дойду…
- Боишься! - заключил Коваль. - Ленька и поддатый отлично водит. Я с ним ездить не боюсь.
- Если и гробанемся, в неплохой компании будешь лежать, - хмыкнул я.
- Не-ет, не поеду…
Поступал Яхнин и гнусновато, при этом прикидывался простодушным, будто все делал без злого умысла. Будучи членом бюро детской секции (влез, прохиндей, туда неспроста - какая-никакая власть - он всегда старался крутиться в верхах; сейчас и вовсе зам. президента Сэфа), он на собрании, в числе вновь принятых в бюро, вместо Мезинова назвал кого-то из "своих" (сделал вид, что не заметил), пока в зале не раздались возмущенные крики.
- Ах да! - спохватился (и это он, крайне осторожный, который все заранее взвешивает и прикидывает, у которого никогда не бывает запоздалых реакций - только мгновенные).
Нам-то с Мезиновым (и не только нам) сразу стало ясно - четко продуманный ход, работает под рассеянного, простодушного дурачка - он и его ансамбль разыграли дерьмовую мизансцену (с дальними планами - прибрать к рукам всю деятельность секции). Считается, что к гнусным поступкам человека подталкивает страх, но, судя по этому эпизоду, не только он.
Яхнин, бестия, подленько так, прятался от меня пьяного, когда был со своим другом юристом из Воронежа, чем нанес мне страшную рану. Был случай, когда у раздевалки ЦДЛ, пока я прощался с друзьями, одна пожилая еврейка взяла мою связку книг (перед этим я заходил в книжную лавку и накупил для приятеля два десятка книг - и как бабенка их подняла?) и потащила к выходу, опираясь на руку мужа. Яхнин все видел, но не остановил воровку (друг называется!), а мне сказал:
- Сергеев, твои книги уносят, хе-хе!
Когда я догнал похитителей, дамочка, как ни в чем не бывало, поставила книги на стол дежурной и с невероятной прытью ретировалась (кстати, эти супруги были не случайными посетителями, а членами СП).
В другой раз я пригласил в ЦДЛ двух девиц, взял бутылку вина, жду когда подойдет мой друг, чтобы, как обычно, заговорить девицам зубы и двинуть ко мне или к Воробьеву, или в мастерскую Яхнина. Он появляется, здоровается, идет к буфету.
- Бери всем кофе! - даю ему наказ.
Он скорчил злую гримасу и отмочил на весь зал:
- Что значит "бери"? Вот ты и бери! А может, у меня денег нет!
Он взял кофе только себе, подсел и поставил меня в идиотское положение (а себя тем более). Даже если у него действительно не было денег (что маловероятно, да и кофе стоило пятнадцать копеек), он мог взять четыре чашки в долг, ведь буфетчицы наши приятельницы, или отозвать меня и объяснить что к чему - да, полно вариантов - он выбрал открытое жлобство. После этого номера любой нормальный человек больше не устраивал бы с ним подобных романтических встреч, а я, бесхребетный, все ему простил.
Больше, вроде, ничего не припомню - все-таки чаще он поступал как истинный друг: и когда отбирал у меня деньги, чтобы я все не пропил, и когда был строг с настырной женщиной, которая затягивала меня в брак, и когда устраивал выставку моих работ в Архитектурном институте, и когда приглашал нас с Тарловским на вечера, которые он вел - вернее, на застолья после этих вечеров, и когда написал хвалебное предисловие к моей книжке в издательстве "Белый город" (которая так и не вышла), и когда помогал выбрать название сборника моих рассказов. Никто иной, как Яхнин устроил мой юбилейный вечер. После моего шестидесятилетия звонит:
- Готовься! Я договорился.
- Зачем? Не стоит! - начал я канючить. - На этих вечерах сидишь, как на собственных похоронах.
- Перестань, Сергеев! Хороший повод нам всем собраться, - отвечает. - Собственно, ты нам и не нужен. Выставим твою фотографию, а ты сразу иди в буфет.
Многие годы по вечерам мы просиживали в клубе за бутылками водки и чашками кофе; чаще всего вчетвером: Мазнин, Кушак, Яхнин и я. Наши затяжные разговоры начинались с литературы. Мазнин, который читал абсолютно все, называл новые сборники и по памяти цитировал отрывки из них. А мы тут же наперебой расхваливали или громили авторов.
Потом Мазнин ударялся в общие рассуждения о литературе, заводился, строил "храмы". К примеру, говорил что-нибудь эдакое:
- …На технику письма обращают внимание профессионалы, а для читателя главное - сопереживать, эмоционально возбудиться, "сжиться" с героями. Сейчас все пишут, но где интонация, полутона, нюансы?! Все дело в нюансах! (Я слушал Мазнина разинув рот и мучительно думал - есть в моих работах "нюансы" или нет?)
Что и говорить, в застолье мы нешуточно подпитывали творчество друг друга.
После второй бутылки мы переключались на политику, и за столом начинался некий бодрящий ужас.
- Эти, у власти, гниды! - цедил, стиснув зубы Кушак, и дальше, не стесняясь в выражениях, обрушивал беспощадную критику на нашу систему (в такие моменты в нем прямо бушевало черное пламя).
Яхнин подливал масла в огонь, добавлял драматизма в разговор:
- Чем хуже, тем лучше, хе-хе.
Словно мазохист, он веселился в предвкушении катастрофы (понятно, развала системы, а не гражданской войны, да еще, не дай бог, погромов). Яхнин никогда не был патриотом, и радовался даже когда наши проигрывали в футбол. Точно так же Ленин испытывал радость, когда Россия проиграла войну Японии. Эти две радости не так уж и далеки друг от друга, ведь у них общая суть, между ними пролегает невидимая (на генетическом уровне) связь.
Так вот, мы поносили систему (я тоже что-то вякал - то, что касалось вождей и режима, который они установили), но вступал, уже поостывший, Мазнин и спокойно все расставлял по местам. Вооруженный основательными знаниями, он вычислял события наперед и предсказывал нам вполне сносное существование.
- …Что вы молотите о преимуществах Запада! - говорил. - Да там даже любовь стала коммерческой. И пока в России есть хоть одна женщина, которая отдается по любви, мы непобедимы!
Понятно, после этого мощного пророческого заявления, мы резко меняли тему разговора и под третью бутылку говорили только о женщинах. Этому разговору мы придавали немаловажное значение; по времени он продолжался гораздо дольше других разговоров и всегда имел на нас благотворное воздействие.
Сейчас, когда мы уже пожилые, наши беседы проходят по той же схеме, только в обратной последовательности и, конечно, женщинам мы уделяем меньше времени, а после второй бутылки говорим о юности и подробно о наших болезнях (до третьей бутылки дело не доходит - уже не те возможности организма). Естественно, здесь мои всплески памяти обрывочны и взгляд на друзей субъективен - кто-то видит их совершенно другими. Прекрасно! Пусть опишут свой взгляд, а меня выставят на посмешище. Но, хоть убей! - все, что здесь катаю, готов повторить под присягой.
В первые годы нашего общения Мазнин с Кушаком еще были женаты и после закрытия клуба спешили домой, а мы с Яхниным приглашали каких-нибудь "любительниц искусства" в мастерскую Яхнина - в конце концов его скитания закончились и знакомая скульпторша сдала ему мастерскую (у него, как и у Кушака, всюду знакомые: скульпторши и редакторши, врачи и юристы, завотделами книжных магазинов; Кушак даже приятельствует с министром культуры, а Яхнин - с судьей Конституционного суда! Ясно, при таких связях можно творить чудеса; эти крепкие цепочки действуют по принципу: "ты - мне, я - тебе", как некое перекрестное опыление).
Мастерская находилась недалеко от клуба и представляла собой огромный сырой запущенный подвал (во время дождей мы с Яхниным делали обводные канавы, чтобы его не затопляло) с невероятным количеством гипсовых бюстов вождей коммунизма. Это было впечатляющее зрелище - за посетителями мастерской из-под толстого, как войлок, слоя пыли постоянно следили десятки холодных глаз.
- Неплохо твоя скульпторша зарабатывала в свое время, - сказал я Яхнину, когда впервые увидел гипсовое кладбище. - Ведь эти идолы стояли даже в банях.
- Их делал ее отец. Сама-то она приличный скульптор. Занимается керамикой. Все хочет прийти с кувалдой и разбить вождей, но я отговариваю. Со временем они будут реликвией, будут стоить целое состояние.
Яхнин обитал в прокуренном закутке, который примыкал к мастерской и был буквально напичкан поломанной и расшатанной мебелью. Двери подвала не закрывались и к Яхнину заглядывали все кому не лень: местные алкаши, желающие "излить душу", и загулявшие полуночники, разные интеллектуалы и, конечно, завсегдатаи клуба. Яхнин гордился подвалом, называл его "оазисом культуры", "филиалом клуба ЦДЛ", "бюро добрых советов", но иногда сокрушался:
- Вчера приходили одни, позавчера другие, все съели, выпили… За месяц прокутил огромную сумму… (никак не мог подняться до высот, когда об этом не жалеют).
- Не зуди! Зато будет что вспомнить, - успокаивал я его, но он не ценил моего заключения, хотя сейчас, вроде, катает мемуары о нашей "подвальной" жизни.
С женщинами Яхнин говорит тихо, вкрадчиво, прямо убаюкивает, при этом, как бы налаживая контакт, поглаживает их - вначале по лопаткам, потом и ниже - здесь у него технология отработана; при мне по телефону, без всякого стеснения, своеобразно выражал свою любовь:
- …Целую твой мизинчик!
Я-то знаю все эти головоломки. Как-то Яхнин увлекся юной художницей Ольгой, и, ради красного словца, ляпнул:
- Что ты хотела бы, милая? Мне хочется что-то сделать для тебя!
- Давай, съездим в Прибалтику, я никогда там не была, - попросила художница, и Яхнин сразу начал жаловаться: "Много работы, больная мать…".
А мне объяснил:
- Я прикинул, на билеты придется потратиться, да еще гостиница…
Ну, не злодей в маске обаятельного добрячка? Эх, если бы Яхнин относился к деньгам весело! Тогда на нем висли бы все женщины, а так некоторые из них сразу замечали его прижимистость и морщились.
Кстати, когда Яхнин встречался с юной Ольгой, я в ЦДЛ познакомился с американской бизнесменкой Кристой, которая выглядела лет на пятьдесят. Яхнин посмеивался:
- Если американка выглядит на пятьдесят, будь уверен, ей все семьдесят, хе-хе… Женись на ней Сергеев, она богатенькая… Уедешь в Штаты, заживешь припеваючи, а я к тебе в гости прилечу. Билеты, надеюсь, оплатишь, ведь у тебя будет уйма денег…
Понятно, эти наши ненаглядные смотрелись чересчур контрастно - как мамаша с дочкой (Яхнин, страшно довольный, говорил "как бабуся с внучкой").
В другой раз я крутил с одной угловатой спортсменкой - сексуальной ведьмой с чугунным задом, а у Яхнина в это время появилась стройная галерейщица, которая с утра до вечера вращалась в кругу художников (ей даже некогда было убираться в квартире - она нанимала домработницу); галерейщица была в два раза симпатичней и в три раза умней спортсменки, и, ясное дело, сравнивая интересы наших подружек, Яхнин опять надо мной подтрунивал.
Бывало и наоборот. Однажды мой друг привязался к хромоногой дамочке врачихе, а я - к студентке с точеной фигурой, и понятно, тут уж у меня были возможности подпускать шпильки. Но чаще мы встречались с подружками одного покроя и равных способностей, и тогда наш квартет выглядел отлично. Помню одних в шляпах, как церковные колокола… Впрочем, о чем я?! Не хочу в это углубляться.
Несколько лет подряд посетители клуба видели Яхнина и меня в обществе женщин. Скажу без хвастовства - у нас было полно романов; вот только все мои - какие-то обычные, без озарения, а у Яхнина - все с волшебством (он умеет их расцветить красивостями, все-таки способный черт!). И что странно, в то время Яхнин выпивал не меньше меня и не меньше имел романов, но я слыл пьяницей и неутомимым бабником, а он - трезвенником и святошей. Несмотря на все мои достоинства и его недостатки, именно такими и слыли. Понятно, в те годы многие осуждали нас.
- В вашем возрасте одинокий мужчина - тот же волк, - говорили. - Ваша охота за женщинами от трусости. Это боязнь одиночества, некое самоутверждение.