– Обзывают последними словами – и заступиться некому!
Мурзин посуровел:
– Ты полегче, Михаил! Она не всякая не знаю кто. Ответишь за слова!
– Сам ответишь! – поднялся Куропатов.
Как они отвечали друг другу, об этом мы рассказывать не будем: бытовая ссора – явление антихудожественное, мы же стремимся изобразить жизнь вообще и Анисовку в частности именно по законам художественности, а не голой реальности. Реальность часто жестока или мусорна, в ней много чего, поэтому всё зависит от того, как посмотреть и на что посмотреть. Если бы мы взглянули на ту же Анисовку исключительно со стороны быта, сельскохозяйственного производства и социальных проблем, то взгляд наш, возможно, был бы мрачен и безрадостен, а описание приблизилось бы к жанру триллера, то есть ужаса. Но мы смотрим иначе. Мы смотрим вглубь. И там, в глуби, много такого, от чего взгляд светлеет пусть и ненадолго, но обнадеживающе.
Перейдем сразу к финалу ссоры, а он был таков: Вера выскочила на крыльцо и заблажила на всю Анисовку:
– Что же делается? Чуть не убил Куропатов моего мужа! Люди добрые, это же кошмар!
Из добрых людей поблизости была только Синицына. И она, конечно, всё зафиксировала.
14
Синицына всё зафиксировала, и уже на следующее утро о поступке Куропатова все знали.
Савичева сказала мужу, который, кстати, приступил к покраске дома:
– Наверно, Куропатова с соревнований снимут.
– За что?
– Буянил, чуть Мурзина не пришиб.
– Ясное дело... Теперь начнется... Естественный отбор это называется. Подставили Михаила.
– Я тоже так думаю. Так что ты осторожней.
– А я что? Я работаю.
Синицына же не удовлетворилась распространением устной информации. Помня о письменном, хоть и неудачном, опыте Дуганова (был даже не опыт, была идея), она пришла в администрацию с тетрадью. Раскрыла ее и начала читать Андрею Ильичу и Юлюкину:
– Значит так. Клюквин вчера гнал самогон. Брага у него поспела, вот он и не утерпел. Балмасова старуха на внучку матом ругалась, все слышали. Ваучер от клуба общественный песок утащил, будто бы лужу у магазина засыпать, а кому она мешала? Она там всегда была. Кублакова...
Андрей Ильич опомнился:
– Ты постой, Зоя Павловна! Это что?
– Записываю поступки. Куропатов вчера...
– Минутку! Записывает она! А кто тебе такое задание дал?
– В порядке личной инициативы. Всё равно народ думает, что я на вас работаю.
– И про кого он еще так думает?
– Про Нестерова, про Вадика. А вы бы в самом деле взяли меня официально.
– А я официально... – вскрикнул Шаров, но вспомнил, что перед ним все-таки пожилая женщина, и сбавил: – А я официально говорю вам, Зоя Павловна: бросьте это дело и всем скажите, что никакого соревнования нет!
Синицына обиделась:
– Я помочь хотела. Другие вам наврут, а у меня чистая правда!
И пошла прочь.
А Шаров озадаченно сказал Юлюкину:
– Ты понял? И как теперь им доказать, что ничего нет?
– Докажи пьяному, что он пьяный. Они теперь все в этом... По телевизору слышал... Состояние эффекта.
– Аффекта, знаю. Аффект-то у них, а эффект будет у нас! Я слышал, они придумали, что победитель пять тысяч получит!
– Ну, это они облизнутся! – сказал Юлюкин. – За пять тысяч надо год нормальной жизнью жить. А они хотят, чтобы за короткий срок... – Тут он увидел, что Андрей Ильич смотрит на него, готовый взорваться, и поспешил исправиться: – Это я так. Рассуждаю. Чисто теоретические соображения.
15
Теоретические соображения принимали в Анисовке всё более причудливые формы.
Например, Наталья упрекнула подъехавшего к дому на машине Сурикова:
– Какая-то у тебя, Василий, работа незаметная. Катаешься и катаешься.
– Ты что, не выспалась? Я на трех машинах сразу: грузовик, автобус – и Шарова вожу! Тебе мало?
– Много, но я же говорю: не видно. Савичев вон дом красит – сразу видно. Микишин в мастерских новые ворота добровольно поставил – тоже видно.
Суриков занервничал:
– Он это добровольно еще три года назад должен был сделать и даже деньги вперед получил, сам хвастался.
– Ну, допустим, не хвастался, а просто говорил!
Это Микишин подошел незаметно к дому и услышал слова Сурикова.
Василий слегка смутился:
– Да я не в смысле осуждения, Николай Иванович, я...
– Ладно, – великодушно сказал Микишин. – За дровами обещал съездить со мной, не забыл?
– Помню.
И они поехали за дровами. Ехали и удивлялись: почему Анисовка как-то пуста среди бела дня?
А дело в том, что на улице появился Вадик. С фотоаппаратом, естественно, он с ним в последнее время не разлучался. Вадик тоже заметил: куда-то исчезли люди. Только слышно: там ставни захлопнулись, там дверь закрылась, там ворота затворились, а вон кто-то поспешно спрятался за домом. Вадик ничего не понимал. Пошел к полю мимо огородов. Навел объектив на открывающийся вид. Но тут же вид закрылся лицом Клюквина.
– А ну, прекрати сымать! – закричал Клюквин. – Чего это ты увидел?
– Ничего. Панораму.
– Какая еще панорама? Тут у меня огород, а не панорама! Ишь, высматривает! Иди в другое место, Вадик, добром прошу!
Но и в другом месте, то есть в других местах была та же обстановка осторожности.
16
Везде была обстановка осторожности.
Вот Клюквин, отогнавший Вадика, и Желтяков, прятавшийся в этот момент за кустами, пробираются вдоль оврага и озираются.
– Никто не видел? – спрашивает Желтяков.
– Вроде никто.
– Закуску взял?
– Какая тут закуска, тут бы выпить успеть! – шепчет Клюквин и скатывается на дно оврага. Желтяков – за ним.
– Тебе хорошо, – говорит Клюквин, торопливо открывая бутылку. – Ты свое уже получил. Можешь пить спокойно.
– Во-первых, получил мало, – возражает Желтяков. – Во-вторых, что же я, еще раз не могу получить?
– Не можешь.
– Почему?
– Потому что у нас по два раза никому ничего не дают. Наливай!
Суриков привез Микишину дрова, вместе сгрузили, после чего Микишин вежливо сказал:
– Спасибо, Василий. До свидания.
Суриков очень удивился. Постоял, помялся и так же вежливо спросил:
– Николай Иванович, это как понимать? За спасибо тебе тоже спасибо, но как-то... Странно как-то...
– А что? Денег тебе, что ли? Так машина у тебя казенная, дрова тоже казенные, я их выписал через администрацию, привез ты мне их в рабочее время, за которое тебе платят. Шаров ведь тебе велел всем нуждающимся бесплатно дрова возить, разве нет?
– Ладно, Николай Иванович... Спасибо еще раз...
– Ты не обижайся, Василий, – с душой сказал Микишин. – Я тебе же лучше делаю! А то увидят, что я деньги даю, скажут: Василий за дрова взятки берет. И тебя с соревнования снимут.
– Для моей пользы, значит, стараешься?
– Само собой!
– Тогда третий раз спасибо! Только дров ты взял в два раза больше, чем выписал, и я это учту!
Микишин озадачился. Подумал. И сказал:
– Ладно... Я пошутил... – вынул деньги из кармана и расплатился с Суриковым.
– Ну и я пошутил, – ответил Суриков, но деньги взял без всяких шуток.
Однако шутливое настроение было не у всех.
17
Шутливое настроение было не у всех. В частности, у Андрея Ильича оно было совсем противоположным. Он пришел к Нестерову.
– Слыхали, что происходит?
– Слышал и оценил. Действительно, всякое соревнование стимулирует...
– Да нет никакого соревнования! Дали одному сдуру денег – и началось! Между прочим, вас тоже записали в комиссию, которая будто будет результаты подсчитывать! И которой нет на самом деле! Нравится вам это?
– Не очень, – признался Нестеров.
– И очень хорошо! Тогда давайте соберем людей и пора уже что-то с ними делать!
Нестеров помялся:
– Не уверен, что у меня сейчас получится.
– До сих пор не в форме?
– Для таких мероприятий – нет.
– Ну, тогда просто походите по людям, объясните, что выдумки все это. Я со своей стороны тоже. А то они уже друг друга подсиживать начинают – это хорошо?
– Это плохо.
– О том и речь!
Едва ушел Андрей Ильич, Нестерова посетил некто Зацепко, человек странный, до этого не появлявшийся в нашем повествовании. Но он и вообще нигде не появлялся, жил одиноко в полуразрушенном большом здании, принадлежавшем в давние времена совхозу-техникуму "Красный студент", где Зацепко был преподавателем. Когда техникум захирел и уничтожился вместе с педагогами, студентами, окрестными угодьями и всем прочим, Зацепко остался там жить, переходя из комнаты в комнату по мере ветшания здания. Сейчас ютился в каком-то последнем углу, глядя на свет божий сквозь мутные стекла последнего уцелевшего окна. Чем жил, непонятно, Шура Курина уверяла, что в магазин Зацепко ни разу не зашел. Правда, от руин было ближе до Полынска, чем до Анисовки. Именем и образом одичавшего педагога пугали молодежь, которой пустующее здание нравилось как укромное место для неподконтрольного веселья. Молодежь не слишком пугалась. Но однажды ни с того ни с сего рухнула перегородка и чуть не придавила пирующую компанию. Потом слышали средь бела дня: женский голос то ли смеется, то ли плачет, а где сама женщина, непонятно... Ходить туда перестали. Среди нежилых зданий есть какие-то особо нежилые, в которых нет даже духа прошлого, а есть затхлый и пустой дух вневременья.
И вот из этого вневременья явился странный человек Зацепко, о котором Нестеров даже ничего не слышал, положил на стол несколько тетрадей и сказал:
– Вот.
– Это что?
– Полное жизнеописание моей жизни.
– Ясно. Вы хотите, чтобы вас на основании этого премировали?
– Ничего я не хочу. Просто – прочитайте.
И он ушел.
Нестеров открыл первую страницу, прочел:
"Жизнь моя была прекрасной и отвратительной..."
Но тут в окно всунулся Ваучер.
– Ушел?
– Кто?
– А кто это был?
– Я сам его первый раз вижу, – сказал Нестеров.
– Ну, неважно. Главное, учти: всё он про меня врет.
– Да он ничего и не сказал.
– Если скажет, имей в виду: всё врет! Тоже завели моду – по ночам ходить и кляузничать.
18
По ночам ходить и кляузничать никто не собирался, многие уже спали, в том числе и Вадик. Вдруг кто-то приоткрыл окно медпункта, заглянул, потом влез, осторожно прошелся по комнате, нашел фотоаппарат, схватил его и вылез.
И вот в темноте где-то за околицей мы слышим два голоса. Они принадлежат похитителям злостного (как считали в Анисовке) фотоаппарата, которые рассуждают:
– Пленку надо вытащить, а фотоаппарат вернуть. Чтобы не подумали, что воровство, – говорит один.
– А как ее вытащить? – спрашивает другой.
– Дай сюда. Черт его знает, система какая-то... Может, на кнопку какую нажать?
– Осторожней!
В темноте засветился маленький экранчик с изображением пейзажа. Потом появился другой пейзаж. Потом пошли изображения людей...
– Так я и думал, меня снял! И как это теперь убрать?
Утром Нестеров увидел Ваучера, прокапывающего в тропинке, ведущей с крутого берега к реке, ступеньки для удобства.
– Трудишься?
– С петухами встал. Ты это отметь себе.
– Я бы отметил, только зря стараешься, – огорчил его Нестеров. – То есть не зря, но... Нет никакого конкурса, вы это сами придумали. Ответственно тебе заявляю. Нет никакой комиссии. А раз ее нет, то я ее членом не являюсь. Понял?
– Понял. Понял, что озлился ты на меня, что дом не хочу продать. Не дурней паровоза, соображаю как-нибудь. Ты меня сейчас отговоришь, я лапки кверху, брошу работать, а потом ты скажешь: я пошутил!
– Да не шучу я! Спроси хоть Шаровых: никто не собирался никому платить!
– Иди, иди уже. Как-нибудь сам разберусь!
И опять настал вечер.
Куропатов жаловался Сурикову на Мурзина:
– Был без жены человек, а приехала его Верка – всё, кончился. Надо же, как друга подставил!
– Черт те что с людьми творится, – соглашался Суриков. – Между прочим, я его жену видел только что, она на остановке стояла. Значит, в город поехала. Давай подпоим его. Тогда его тоже с соревнования снимут.
– Не получится. Он теперь беречься будет.
– Так сегодня же футбол, четверть финала, наши играют, забыл? Не только он, никакой человек не убережется! Представь, что наши будут выигрывать – как не выпить?
– А если проиграют?
– Тем более!
И они отправились к Мурзину, который в отсутствие жены позволил себе расслабиться: выволок телевизор в сад (обычно она не позволяла так обращаться с ценным предметом), лег перед ним на раскладушке и приготовился смотреть футбол.
– Привет, Александр Семенович! Не началось еще? – весело подошел Суриков, делая знак Куропатову, чтобы тот не очень угрюмился.
– Жду. Привет, Миша.
– Здравствуй...
– Ты не сердись, если что... Я ни при чем, жена... Но ты тоже хорош, по рылу сразу...
– Ладно, – сказал Куропатов и отвернулся.
Посидели, посмотрели в телевизор, в котором пока ничего не было, не считая рекламы.
– Нет, – сказал Суриков. – Этим самым последним героям, которые на острове, им там легче было.
– Чего же хорошего? – возразил Мурзин. – Даже телевизора не давали!
– Так это и хорошо! Зато соблазна нет. Телевизора нет, магазинов нет, ничего нет. Легко бросить курить, если табаку достать негде. Насчет выпивки то же самое. И даже насчет женщин. А тут идешь мимо магазина, знаешь, что три шага сделать – и... Тяжело.
– Зато сколько времени для общения!
– Общаться без этого дела, – щелкнул себя по горлу Куропатов, – тоже непросто.
– Легко! – воскликнул Мурзин.
Суриков осмотрел его, такого с недавних пор правильного, и начал понемногу заводиться.
– Легко, говоришь? Ну, давай попробуем. Общайся. Только выключи телевизор, пока футбо– ла нет.
– Да пожалуйста! – Мурзин выключил телевизор. – Полно ведь интересных тем! Недавно, я слышал, опять тарелка летающая над Москвой висела.
– Может быть, – сказал Суриков.
И на этом тема летающих тарелок оказалась исчерпанной.
– Земля опять потеплела в этом году на градус, – предложил Мурзин новую интересную тему. – Скоро Южный полюс таять начнет.
– Возможно, – сказал Куропатов.
И с этой темой не заладилось.
Мурзин попробовал затронуть что-то более близкое, чем летающие тарелки и потепление Земли.
– Шура рассказывала: новый напиток в магазин завезли. Крепость, как у водки, а дешевый, как портвейн, и даже меньше. Жидкость для ванн называется, но это для отвода глаз, на чистом спирту сделано.
– Иди ты?! – воскликнул Куропатов, невольно заинтересовавшись. – Ты сам пробовал?
Но тут он осекся, увидев окаменевшее лицо Сурикова, и добавил:
– Хотя лично мне всё равно!
– Мне тоже, – жестко сказал Суриков. – Пошли отсюда!
И они ушли от обескураженного Мурзина.