19
Они ушли от Мурзина.
Куропатов сказал:
– Мы же подпоить его хотели.
– Не получится. Он, я вижу, уперся теперь, хочет выигрыш получить. Лежит, как хан Батый. Я лучше дело придумал. Сейчас футбол начнется, так? Представь: в середине первого тайма гаснет свет. Кто виноват? Мурзин, само собой! Его после этого все мужики возненавидят, в том числе и Шаровы. И не получит он премии ни в каком случае!
– А почему свет-то погаснет?
– Догадайся! Причем обрубим сразу в нескольких местах, чтобы он не сразу починил. Понял?
– Понял, – вздохнул Куропатов. – Нехорошо, конечно, но он сам виноват. Постой, а мы?
– Чего?
– Но мы-то, получится, тоже футбол не посмотрим?
Суриков только язвительно усмехнулся. Куропатов кивнул: да уж, не до жиру...
И опустился вечер.
Беззвездный и безлунный, да еще небо затянуло тучами, то есть именно такое состояние темноты, о котором говорят: хоть глаз коли; без фонаря или другого источника света и шагу сделать нельзя.
А Нестеров у себя дома продолжал работу над собой. С момента странного обморока во время сеанса он боялся, что его сила навсегда ушла. Он не считал себя непревзойденным гением, но всё-таки был уверен в некоторых своих необычных способностях. И вот они куда-то исчезли. Поэтому он и занимался целыми днями не только приведением себя в хорошую физическую форму, но и психологическими упражнениями, в том числе вполне традиционными, но от этого не ставшими бесполезными – напротив, Нестеров верил в действенность старых проверенных методик.
Он стоял перед зеркалом, смотрел на себя и твердил:
– Теплые тяжелые руки. Правая поднимается. Очень теплая, очень тяжелая. Очень теплая. Горячая! Огненно-горячая рука! – приложил руку ко лбу и улыбнулся: получилось. Получилось чуть ли не впервые со времени неудачного сеанса.
И он быстро вышел из дома, словно торопясь на ком-нибудь проверить свою силу.
И мы даже знаем на ком.
Но та, кого мы имеем в виду, была не одна: у нее сидела Наташа и учила английский язык, читая вслух по слогам. Оторвавшись, сказала:
– Я поняла, чтобы было отличное английское произношение, надо чего-нибудь в рот напихать.
И тут же воспользовалась собственным советом: откусила большой кусок яблока. Произношение действительно стало больше походить если не на именно английское, то на иностранное. Вдруг она сказала по-русски:
– Опа! Твой идет.
– Никакой он не мой.
– А откуда ты знаешь, про кого я?
– Отойди от окна, пожалуйста! – Нина отогнала Наташу от окна, Наташа со смехом упала на кровать в угол комнаты, а Нина хотела закрыть окно.
Но Нестеров уже был рядом.
– Добрый вечер! – бодро воскликнул он. – Пойдем погуляем?
– Нет, извините.
– Мы на ты, – напомнил Нестеров.
– Ну и что?
– Да ничего, – Нестеров удивлялся вызову в ее голосе. – Странная ты. Я тебя не в ресторан или... я не знаю... не куда-то там еще зову.
– А мог бы! – очень тихо сказала Наташа и прижала подушку к лицу.
– Просто – погулять, – продолжил Нестеров. – Почему нет? Какие-то особенные деревенские принципы? Соседи, да? Могут что-нибудь подумать?
– Мне всё равно, что они подумают.
– Тогда почему не прогуляться? Покажешь мне окрестности.
Нина, видя боковым зрением умирающую от смеха Наташу, сказала:
– Прогуляемся, если хотите. Не сейчас. Завтра.
– Очень занята?
– Ну, просто... Я не одна.
– А... Ну, извини.
И Нестеров, не получив подтверждения силы, пошел прочь.
20
Нестеров пошел прочь. Наташа сползла с дивана на пол. Нина тоже готова была рассмеяться. Тут появился грустный Вадик.
– А у меня фотоаппарат сперли, – пожаловал– ся он. – Черт, обидно! И снято уже много было...
– Ты же криминалист, должен найти.
– Неудобно как-то. Ну, то есть когда чужую вещь ищешь, тогда понятно. А тут своя. Напишу объявление и повешу на администрации – вроде того потерял, верните за вознаграждение. Тут же всё равно никому продать нельзя. Вернут, как ты думаешь?
– Хороший ты человек, Вадик, – оценила Нина мысли Вадика.
Вадик усмехнулся, не считая это достоинством.
– Это я знаю. Я зайду?
– Через окно?
– А какая разница?
Вадик полез, но тут погас свет. От неожиданности Вадик сорвался, упал. Лежа на земле, сказал обиженно:
– Ты чего? Я же просто так...
Нина была ни при чем: свет погас везде.
Хлопали двери, перекликались раздраженные голоса. Залаяли собаки. Выделился голос Льва Ильича Шарова:
– Мурзин! Мурзин, быстро принимай меры!
Но света не было еще долго.
А когда он появился естественным путем, то есть с помощью восхода солнца, к Нестерову пришел донельзя раздраженный Лев Ильич.
– Всё, извините! Надо выполнять обещание! В форме вы или нет, а придется! Уже до чего дошло: футбол вчера отрезали! Вредить друг другу начинают, чтобы соревнование выиграть! Которого нет! Даже счет никто не знает...
– Два – один.
– Проиграли?
– Выиграли.
– Тьфу ты, паразитство! – еще больше расстроился Лев Ильич. – В кои-то веки выиграли, и то не посмотрел! Короче, собираю людей – и действуйте!
– А почему бы вам просто не объяснить: так и так, вас ввели в заблуждение?
– Не верят! Хоть им кол на голове теши – не верят! Менталитет у нас тут такой, понимаешь! Если что начальство говорит – понимай наоборот!
– Занятно. И кто виноват? Начальство или люди?
– И те и другие. А начальство тоже люди, между прочим!
– Ладно. Только учтите, это будет не сеанс, я просто попробую разъяснить.
– Пробуйте. А мы подключимся. Сейчас объявление повешу.
21
Лев Ильич повесил объявление о собрании, не обозначив темы, поэтому сошлись все, думая, что будут подводить итоги "гонки на выживаемость" и раздавать призы.
Но братья Шаровы, сидевшие в президиуме, даже не сказали вступительного слова, сразу выпустили Нестерова.
Нестерову было странно и немного смешно. Но зато он не боялся, потому что на этот раз не предстояло выполнять лечебно-оздоровительных функций.
Однако, как только он вышел на сцену, Синицына тут же начала крутить головой. Да и некоторых других стало слегка покачивать.
– Зоя Павловна! – укоризненно сказал Нестеров. – Вы что это?
– Уже действует, – призналась Синицына.
– Что на вас действует, если я ничего не делаю?
Синицына растерялась:
– Не знаю...
– Никакого сеанса не будет! Меня просто попросили сказать, что вышла ошибка. Считают, что объявлен какой-то конкурс. И будто бы в жюри даже я. Даю вам честное слово: я про это даже не слышал! И Вадика туда записали, а он тоже ни сном ни духом, как говорится!
– Фотоаппарат у меня взяли! – крикнул Вадик. – Я не обвиняю никого, но у меня это профессиональная вещь, имейте совесть!
– И Зою Павловну присоединили тоже, – продолжал Нестеров.
– А я и не отказываюсь!
– От чего не отказываешься, Зоя Павловна? – спросил ее Андрей Ильич. – Тебе разве кто задание давал? Скажи прямо! Не давал!
– Она без всякого задания головой крутит. Всю жизнь! – крикнула Липкина.
В зале послышался ропот.
Лев Ильич встал и поднял руку:
– Тихо! Александр Юрьевич говорит вам чистую правду! И кто это придумал вообще? Деньгами награждать – за что?
– А Желтякова за что наградили? – спросила Савичева.
– Это единичный случай!
Вскочила Вера Мурзина:
– А мы и не говорим, что всем! Кто выпивал и в драку лез, как некоторые, этих снять без разговоров! А дать тем, у кого никаких замечаний!
– Ага. И кто вообще неделю назад приехал, – сказала в ее адрес Сущева.
– Я неделю, может, живу, но честно! А кто-то, может, или всю жизнь в навозе пьяный валялся, или ведет себя...
И вдруг ее голос исчез вместе с нею самой. Дело в том, что Мурзин резко дернул ее за руку, и она плюхнулась на место.
– Ты чего?
– Сиди! – приказал ей Мурзин с небывалой строгостью.
– Саша...
– Сиди и молчи, я сказал! Позоришь меня...
– Тихо! О чем шумим, всё вам объяснили же! – кричал Андрей Ильич.
Липкина, подняв руку, встала и горячо заявила:
– Прошу слова! Говорю как сельская интеллигентка. Как заслуженная учительница Российской Федерации. Андрей Ильич, Лев Ильич! Вы народу мозги не пудрите! Я педагогом сорок пять лет была и знаю: если человек старался, надо его отметить! Вот и всё!
– Кого отметить, вот вопрос! – подала голос Даша.
– А то получится – зря старались? – поддержал жену Колька.
– Кто старался, а кто вообще мучился! – поправил Савичев.
Поднялся невообразимый шум. Братья Шаровы что-то кричали, их никто не слушал. Нестеров торчал посреди сцены. Было ощущение, что люди обращаются именно к нему.
Он поднял руку.
Постепенно все умолкли.
Нестеров, оглянувшись на начальство, сказал:
– Мы тут посоветовались. Действительно, раз уж вышло недоразумение, надо его как-то ликвидировать. Но кого-то выделить нельзя, потому что все жили фактически хорошо и правильно. Поэтому мы решили: каждому к зарплате и пенсии выдать по сто рублей!
Юлюкин было дернулся, ужаленный таким безответственным отношением к финансам, но Лев Ильич осадил его взглядом: сейчас не время!
– Маловато будет! – крикнул Микишин.
– Зато всем! Я считаю, правильно! – поддержал Клюквин, который, честно говоря, и на это не рассчитывал.
– И ничего правильного! – не согласилась Да– ша. – Для одного были бы деньги, а всем – только дразнить!
Колька в этот момент вдруг не только не поддержал жену, а выступил против:
– Ага, конечно! Чтобы этого одного все ненавидели? Потому что ясное дело же: если бы кто-то один получил, на него бы все другие озлились! Что, не так? Сами себя не знаете, что ли?
Все молчали.
Что было, как и всегда, знаком согласия.
После чего народ стал дружелюбно расходиться.
22
Народ стал расходиться, а Нестеров медлил. Что и говорить, он был горд собой. Попасть впервые в село (а он до этого был наскоками, наездами, не больше дня), не знать и не представлять, что есть такое собственный коренной русский народ, – и так понять и постичь его, так суметь направить его настроения, повести за собой и привести к согласию быстрее, чем это могло местное начальство, если вообще могло – этим нельзя было не гордиться. Какой бы ни были мы тонкой и сложной душевной организации, а есть в нас нечто простое, обычное, и оно тоже просит своей доли. Поэтому Нестеров ожидал, что его поблагодарят в теплых словах, пожмут руку и добавят, быть может, что-то пусть по-деревенски неказистое, зато от сердца. Вроде: мы-то думали, что ты вона как, а ты, значит, получается, совсем по-другому, эхма, ошиблись! Но никто не поблагодарил его в теплых словах, не пожал руку и не добавил неказисто, но от сердца, что, дескать, мы-то думали... а ты вона как... эхма, ошиблись... Братья Шаровы и Юлюкин, словно забыв о нем, обсуждали деловую сторону вопроса. Расходящаяся публика тоже не обращала уже на Нестерова внимания.
И Нестеров огорчился, но огорчился с вечной усмешкой интеллигента: а чего от вас ждать? Как были вы темный и неблагодарный народ, так и остались. Я-то что тут делаю? – в очередной раз спросил себя Нестеров, имея в виду не конкретные причины, они-то у него как раз были, а причины серьезные, душевные. Потому что, как известно, если мы где находимся по душе, то нам неважно, есть ли для этого причина, а если душа не лежит, можем сорваться и уехать, хоть бы у нас было сто конкретных и даже насущных причин остаться.
И еще один человек сильно расстраивался в этот вечер: Савичев.
В компании мужиков он поднимал стакан за стаканом, качал головой и сокрушенно повторял:
– Сто рублей... И ради этой ерунды я столько терпел? Досадно!
А Вадику зато подбросили фотоаппарат – целый, неиспорченный. И это не пустяк, если вспомнить, сколько он стоит и сколько прекрасных кадров из жизни Анисовки чуть не пропало.
Глава 6
Сватовство майора
1
Когда Люба Кублакова дала согласие на то, чтобы Нестеров поместил ее данные в своем компьютере (то есть в Интернете через компьютер), она была почти уверена, что это ничем не кончится. Какому иностранцу придет в голову искать в России глухую Анисовку и высматривать, не хочет ли там какая-нибудь женщина выйти замуж? Люба почему-то именно так себе представляла поиск. Или, скажем, как по объявлению в газете. Вот уж куда, кстати, Люба никогда бы себя не поместила даже анонимно. Ей само слово "объявление" не нравится. Женщина, видите ли, объявляет, что хочет замуж. Стыды! Всё равно что на клуб бумажку повесить, а то и хуже. Подробности она стеснялась спросить у Нестерова, а если б сразу знала, что ее фотография и анкета доступны в любой точке земли, то есть абсолютно кто угодно может залезть и посмотреть, в том числе даже кто-то из городских родственников или даже вообще из самой Анисовки, она прекратила бы эту затею в первый же момент: это уже не просто стыд, это не жить от позора после этого!
А потом было уже поздно разбираться в тонкостях. Пошли письма с фотографиями, которые Нестеров ей регулярно показывал, да так много, что Люба сначала не верила.
– Это всё мне?
– А кому же? Я вам говорил...
– Может, они просто так... Одинокий мужчина чем только не занимается. Наши пьют, а эти вот... пишут.
– Все письма – вам. Видите: dear Liuba, дорогая Люба.
– Уже дорогая, какие быстрые!
– Это просто обращение. Как у нас – "уважаемая". А вот этого помните? – указал Нестеров на фотографию представительного мужчины лет пятидесяти пяти.
– Опять пишет?
– Не просто пишет, он уже прилетел, он в Москве.
– Уже? Я ему ничего не обещала!
– Ну, Люба, не с вами одной он переписывался, понять можно: где-то получится, где-то нет. Вот он и приехал познакомиться с претендентками поближе.
– Выбирать, что ли?
– В определенном смысле. Его право. Он выбирает, но и вы выбираете, ведь так? Вы посмотрите, какой красавец! Отставной майор американских ВВС, между прочим. Но любит природу и сельское хозяйство.
– Похоже, давно он майором был, – вгляделась Люба.
– Мужчине всего пятьдесят семь лет, о чем вы говорите! Это все равно что у нас сорок! У них пожилыми считаются люди только начиная с семидесяти пяти!
– Ну и пусть пока других смотрит. Может, на кого и наткнется. А я не спешу.
– Он с вас хочет начать. Ему и фотография ваша понравилась, и вообще. Готов приехать хоть завтра, видите – даже телефон указал.
Люба испугалась.
– Вы что? Вы серьезно?
– Летчик, стремительный человек...
– Нет, даже не говорите! Завтра! Вы что? Мне завтра с утра на рынок, потом дрова Суриков обещал привезти...
Нестеров улыбнулся.
– Люба, вы странная, извините. Сами просили помочь...
– Не просила я! Я просто хотела разобраться через вас в своей психологии. А вы мне сразу: нужен мужчина!
– А вы с этим не согласились?
– Нет, согласилась вообще-то, но как-то... Как-то быстро всё... Я же говорю: на рынок завтра, потом дрова...
– Какие дрова, у вас судьба может решиться! Он вам не нравится?
Люба опять вгляделась:
– Да ничего мужчина вообще-то.
– Значит, звоню ему?
У Любы аж пятна по лицу пошли от волнения.
– Господи... Даже не знаю... Ладно, звоните, чего уж теперь...
Нестеров достал телефон.
– Нет!
Нестеров пожал плечами.
– Ладно, звоните!
Нестеров начал нажимать кнопки.
– Нет!
Нестеров посмотрел на нее, держа палец над последней кнопкой. Человек в таких делах должен решать всё досконально сам.
– Ладно, пускай! – решительно сказала Люба. – Всё равно ничего не выйдет!
Нестеров начал говорить на английском языке, которым владел, к сожалению, довольно посредственно. Люба смотрела ему в рот, словно пытаясь понять, что именно он говорит. Но, кроме слов "Люба Кублакова" и "Анисовка", ничего не уловила.
Закончив, Нестеров сказал Любе:
– Завтра будет.
Люба так и ахнула:
– Мама моя... И что мне делать?
– Ничего. Ждать.
– Он по-русски-то соображает хоть сколько?
– Немного. Если что, я переведу, не беспокойтесь. Кстати, я назвался вашим представителем и другом, чтобы ему было понятно, почему я звоню, а не вы.
– Ой, я влипла...
Из другой комнаты вышла Наташа и заявила:
– Ты не влипла, у тебя шанс!
– Вот нахалка, подслушивала! – засмущалась Люба.
– Не подслушивала, а слушала, – уточнила Наташа и стала осматривать мать с головы до ног. – Так. На– до привести тебя в товарный вид! В город придется съездить!
Люба совсем растерялась:
– Думаешь? Ох, наверно... Только вы, Александр, когда он приедет, вы ни на шаг не отходите! Вдруг он аферист какой-нибудь? Ну и вообще, приглядитесь к нему. Я в мужчинах не разбираюсь!
– Это ко мне, я помогу! – пообещала Наташа. – Я в них, – глянула она на Нестерова, – очень даже разбираюсь!
– Стыдись, нахалка! – смеялась Люба. – Ой, что ж мы? Надо в самом деле в город ехать.
И они с Наташей, не откладывая, отправились в Полынск.