- Зато летали как! - примирительно вставил Субботин. - Если бы не такие, как вы, товарищ генерал, так не только космонавтов, но кое-чего и другого не было бы.
Саврасов одобрительно улыбнулся в подстриженные усы.
- Сказал бы мне кто в сорок первом, что закончу академию, буду изучать радиолокацию, электронику, я бы того чудаком назвал. А теперь видите, - и он гордо ткнул указательным пальцем на синий ромбик, приколотый к лацкану кителя.
Подошел летчик, худощавый блондин в кожаной курточке. Козырнув, спросил:
- Товарищ генерал, взлетать вы будете или я поведу?
- Сам поведу. На правом сиденье посидишь, - беспрекословно отрезал Саврасов и вновь обернулся к Субботину: - Ну так что, "блондин", как тебя именуют в отряде? Если верить моему другу Сережке Мочалову, а вашему "бате", будем считать, что проблема двух поколений в космонавтике и авиации решена?
- Решена, товарищ генерал, - дружно засмеялись космонавты.
Саврасов подошел к трапу, остановился у нижней ступеньки.
- Возможно, хотите в Москву что-либо передать?
- Нашему генералу Мочалову по сердечному привету.
- Обеспечу, - пробасил Саврасов. - Сережку обязательно увижу на совещании у главкома. Ну а теперь прощайтесь с прессой, будем запускать движки и выруливать.
Ножиков, Костров и Субботин тискали Рогова в объятиях, целовали кто в щеку, кто в лоб, кто в затылок, так что у растроганного Лени в конце концов навернулись на глаза непрошеные слезинки.
15
След человека в жизни и след инверсии, оставленный в небесной вышине пролетевшим самолетом, - какая меж ними разница! Длинный пушистый хвост не сразу гаснет на голубом фоне. Освещенный солнцем, впечатывается он в небо и, причудливо изгибаясь, широким концом своим повисает над землей. Нет, он не похож на змею, потому что ничего в нем нет хищного. И на гигантский шарф не похож, потому что нежнее и тоньше. Ласковый след инверсии, оставленный над нами гудящим самолетом, способен приковать к себе взор влюбленного мечтателя или художника, да и любого человека, остановившегося на минутку и залюбовавшегося небом. Многие мастера кисти пытались передать на холсте всю невыразимую словами поэтическую прелесть следа инверсии. Но есть один изъян в этом еще не до конца изученном явлении. След инверсии недолговечен. Пройдет десяток минут - и белая полоса начнет пухнуть, слабеть, постепенно исчезая. И кто через час или два посмотрит на небо, уже совершенно чистое от инверсии, едва ли вспомнит о ней.
А след человека, уверенным и упорным шагом идущего по жизни? Он же совсем иной. Он глубокий и вечный. Время очень нескоро стирает следы его жизни, потому что рассказы о человеке, его подвигах и труде живут долго. А бывает, что сделанное умом и руками его остается с нами навечно. И даже после того, когда сомкнул он навсегда веки и, оплакиваемый родными и друзьями, был предан земле, построенные города, заводы, станки или дороги, сделанные им открытия или написанные книги - долго служат людям.
И еще одно непременно - те, кто получают в собственность след человека, не всегда стремятся узнать о самом творце много. Был он счастливым на земле или нет, любимым или отвергнутым, одиноким или обласканным многочисленными друзьями? Терпел ли бедствия или жил в достатке? Подвергался ли несправедливым обидам или провел свои годы в почете и славе? Все это чаще умирает с человеком. И в жизни только след от его труда остается, потому что он нетленен.
* * *
Тред-бан - это бегущая дорожка. Она похожа на обыкновенный эскалатор, лента которого тянется не сверху вниз, а горизонтально. Только скорость, с какой тянется лента, другая, непосильная для обыкновенного пешехода. В комнате, отданной под этот тренажер, в цементном полу прорублена не очень длинная, метра в два с половиной дорожка, и сквозь нее бежит стремительно серая лента. Чтобы космонавт, выполняющий упражнение, не соскользнул с бегущей дорожки и не упал на цементный пол, его для страховки привязывают специальными ремнями, свисающими с потолка. В Степновске кроме барокамеры, качелей Хилова и крутящегося кресла тред-бан был одним из главных тренажеров, обязательных для всех, кто входил в группу полковника Нелидова.
- Парашютные прыжки плюс тред-бан - вот и вся ваша основная подготовка в этом месяце, - говорил замполит.
Занятиями на бегущей дорожке руководил худощавый остроскулый начфиз Баринов. Под солнцем Степновска он отменно загорел, стал похож на раджу. Он становился сбоку, когда космонавт был полностью подготовлен для тренировки, засекал время, включал рубильник. Гофрированная лента стремительно бросалась под ноги, и надо было затрачивать дьявольски много усилий, чтобы бежать ей навстречу и ни разу не споткнуться. А споткнешься - мгновенно повиснешь на ремнях.
Рано утром Олег Локтев, Игорь Дремов и Алексей Горелов пришли на бегущую дорожку. Загорелый Баринов и белокурая лаборантка Соня уже поджидали их.
- Как отдыхали, товарищи? Самочувствие, настроение? Не было ли головных болей? Не приходил ли к кому-нибудь кум повечерять с горилкой? - задавал Баринов стереотипные вопросы и получал на них односложное: "хорошо", "в порядке", "нет". Потом на дорожку встал тяжелый Локтев и огромными ручищами бывшего боксера потрогал страховочные ремни.
- Выдержат, - усмехнулся Дремов. - Даже такого мамонта, как ты.
- Верно, мамонт, - согласился Локтев. - Как бы мне, Игорь, килограммчиков пять-шесть сбросить? Не посоветуешь ли?
- Влюбись, - сощурился Дремов, и прямой с горбинкой нос его дрогнул от плохо сдерживаемого смеха.
- Так ведь жена дома, - пробасил Локтев, - а замполит, Павел Иванович, рядом. Того и гляди, дело на парткомиссию оформит за "аморалку". Да и Сережа Ножиков, наш партийный бог, крут по этой части. Так возьмутся…
- Что ты не на шесть, а на десять похудеешь!
- Оно бы неплохо и на десять. Но ведь чтобы влюбиться, надо найти объект. Я же кадра подходящего не вижу.
- Кадр я тебе выбрать помогу, - усмехнулся Дремов и подбоченился. - Лидию Степановну знаешь?
На полном красноватом лице Локтева голубые девичьи глаза наивно расширились.
- Какую еще Лидию Степановну?
- Дежурную администраторшу нашей гостиницы. Ту одинокую женщину, что в розовой кофточке ходит. Ох и аппетитная бабенка!
- Ах эту! - басом раскатился Локтев. - Уволь. Эта меня не полюбит. Рожей для нее я не вышел. И потом, все говорят - она недотрога.
- А ты ее вечерком в комнату отдыха пригласи, - продолжал подтрунивать Игорь, - там фортепиано. Ты крышку открой и какой-нибудь ей ноктюрн. Шопена там или Баха. А для большего эмоционального воздействия Андрюшу Субботина позови. Он споет.
Локтев почесал крепкую мускулистую шею.
- Не пойдет. Во-первых, у Баха не ноктюрны, а фуги, а во-вторых, Андрюха споет, она же в него и влюбится, а я так и останусь в роли аккомпаниатора.
Алексей, едва лишь понял, что они говорят о ней, о его Лидии, отошел в сторону, стиснув зубы. Волна неожиданной ярости охватила его. Он и сам не знал, что могло в нем родить такую ярость. "Да как они смеют так говорить о ней? Кто им дал право? Подойти да тряхнуть этого Игоря за шиворот". Но голос рассудка тотчас же взял верх: "А какое ты имеешь право? Кто ты ей и кто тебе она? Взорвешься - и только породишь лишнюю болтовню о ней".
Пересилив себя, он подошел к Баринову, хмуро попросил:
- Андрей Антонович, может, вы этого тяжеловеса пропустите с удвоенной скоростью, чтобы он не жаловался на лишние килограммы?
- Шутки шутками, а нам и действительно пора начинать, Алексей Павлович, - согласился Баринов, делая в журнале наблюдения последние пометки. - Нуте-с, Олег, к барьеру! - цепкой жилистой рукой начфиз включил рубильник. Для тяжелого, малоповоротливого в сравнении со всеми другими космонавтами Локтева бегущая дорожка была самым каверзным испытанием. Он даже каламбур про нее сочинил:
Ну зачем нам в жизни дан
Этот пакостный тред-бан?
У Алексея окончательно иссякла злость на Игоря Дремова, когда он увидел, как бедный Локтев, не очень умело подпрыгивая, стремится удержаться на дорожке. Было ясно, каких усилий это ему стоило. Пот катился по раскрасневшемуся лицу, розовая шелковая безрукавка тоже набухла на спине от пота - хоть отжимай, а ноги под тяжестью веса уставали все больше и больше. Но Баринов незаметным движением подвинул рубильник, и дорожка злобным зверем бросилась под ноги изнемогающему Олегу, стараясь его столкнуть. Секунда, вторая - и Локтев, не выдержав встречной скорости, был отброшен вправо, повис на ремнях. Баринов выключил рубильник.
- Плохо? - упавшим голосом спросил Локтев.
- Еще не знаю, - уклонился Баринов. - Поступайте в распоряжение Сонечки. Давление, пульс, частота дыхания - вот чего мне пока не хватает. Однако полагаю, что выше тройки с плюсом не получилось, - завершил он безжалостно.
Локтев угрюмо отошел в "сторону и стал одеваться. На Дремова было приятно глядеть, когда он бросился навстречу бегущей дорожке. В одних трусах и безрукавке, стройный, поджарый, он словно отливал каждое движение. Горбоносый профиль и жесткий подбородок рождали представление об упрямстве этого человека. Наблюдая за ним, Горелов вспомнил давнишний рассказ Ножикова, как Дремова, сына знаменитого комбрига, арестованного по навету, родная мать уговаривала перед школой назваться по фамилии отчима - Орлов. А мальчик на первый же вопрос учителя, чей он, жестко ответил: "Дремов!" - "Он путает, - сбивчиво стала пояснять мать, - не Дремов он, а Орлов". Но Игорь еще раз упрямо произнес: "Нет, Дремов". Мать пригрозила шепотом выстегать, когда он вернется из школы, но мальчик сквозь горькие слезы прокричал учителю: "Ну и пусть она меня бьет, все равно я Дремов! Дремов!" Так и понес он но жизни фамилию своего легендарного отца, реабилитированного после смерти.
Точеные прямые ноги Игоря побеждали скорость бегущей навстречу дорожки. Улыбался Баринов, улыбалась белокурая, в беспечных кудряшках Сонечка, а Горелов про себя с восхищением подумал: "До чего же стройный, чертяка. Еще стройнее нашего парашютного инструктора. А как управляет своим телом! Его бы для Большого театра воспитать. Первым балеруном стал бы. Он бы там всех этих Шизелей и Одетт запросто перетаскивал".
Баринов, сияя, выключил рубильник.
- Превосходно, Игорь. Если бы вы не были засекречены, какой был бы прекрасный материал для киношников. А теперь марш к Соне. Очередь за Алексеем Павловичем.
- За нашим "лунником", - прокомментировал Локтев.
Алексей покоробленно взглянул на него, но промолчал. С тех пор как Горелов прошел испытание лунного скафандра у Станислава Леонидовича и слух об этом облетел космонавтов, его нет-нет да и называли "лунником", вкладывая в это слово смысл, понятный лишь тем, кто служил в отряде генерала Мочалова. То Субботин, то Дремов, то Локтев. Ножиков и Костров воздерживались. Марина и Женя в этих случаях бросали на Алексея полные гордости за него взгляды… Выйдя замуж, Марина пополнела и похорошела. Лицо ее утратило прежнюю грубоватость, а дымка в добрых глазах под густыми полукружиями бровей делала ее взгляд добрым и счастливым. Но Алешу и первое невеселое объяснение с ним в любви она не могла забыть. Пережитое иногда вспыхивало в ее глазах тем преувеличенно ласковым вниманием, которое она часто ему оказывала. А Горелов относился к ней с покровительственной лаской, как к младшей сестренке.
Горелов поднял вверх руки, чтобы не мешать Баринову пристегивать привязные ремни. Ноги в мягких тапочках прочно стояли на замершей дорожке тренажера. Баринов отошел, посмотрел на секундомер:
- Внимание. Приготовились. Старт! И дорожка метнулась навстречу.
16
На улице уже припекало. Желтый солнечный шар давно встал над степью.
Дремов поглядел вверх. Глаза его были прищурены, губы напряженно раздвинуты, обнажая точеные зубы. Алексей снова залюбовался его немножко хищным профилем.
- Ты чего это? Затмения, что ли, ожидаешь? - пошутил он.
- Да нет, Алеша, - отрывая глаза от голубого неба, ответил Игорь. - Очень забавно, понимаешь ли. Глядишь с земли, вроде небольшой яркий шар, а как вспомнишь, что на его поверхности постоянно бушуют шесть тысяч градусов, а в оболочку этого шара можно упрятать свыше миллиона таких планет, как наша Земля, мурашки пробегают.
- Гляди какие познания, - хмуро ухмыльнулся Локтев, все еще переживавший свою неудачу на бегущей дорожке. - С такой астрономической эрудицией можно Пулковской обсерваторией заведовать.
- Замри, неудачник! - цыкнул на него Дремов. - Лучше думай, как лишние килограммы согнать. Если бы не солнце, такие, как ты, никогда бы не рождались.
- Все мы без солнца ничего не значили бы, - примирительно произнес Горелов, - были бы вечной окаменелостью. Что такое по сравнению с солнцем весь наш шарик с морями, океанами, континентами? С великими открытиями и запусками ракет, в том числе и наших космических скорлупок? Так, микромир какой-то. А вот выдумщики советуют в песнях нашему брату: долетайте до самого Солнца и к Земле возвращайтесь скорей. Мне нравятся эти слова… Знаете, ребята, о чем иной раз думается, когда Вселенную стараешься представить? А вдруг всяческие гипотезы ученых о световых и радиосигналах, идущих к нам из далеких миров от мыслящих существ, лишены основания? Нет человеков на других планетах далеких и близких. Только на нашей маленькой звездочке кипит жизнь. Человеки радуются, скорбят, строят, любят, продолжают свой род и вот уже запускают в космос корабли. Какая же тогда огромная честь быть человеком, если ты мечтаешь долететь до самого Солнца!
Они шли по ровной асфальтированной дорожке к стадиону, где теперь их ожидало двухчасовое занятие по вольной программе. Под присмотром. Баринова они должны были бегать, прыгать, тренироваться на лопинге, играть в волейбол. Эти два часа не были обязательными. Любой космонавт имел право по своему желанию заменить занятия на стадионе купанием в Иртыше или самоподготовкой, если ему надо было подогнать теорию. Асфальт под ногами был еще твердым, сохраняющим ночную прохладу.
- Не так-то просто долететь до самого Солнца, - усмехнулся Игорь. - Помните, ребята, чудесную легенду об Икаре, у которого оно растопило восковые крылья?
- Слабый был человечек, - зевнул Локтев, - да и космодромов в ту пору не существовало. Сплошная самодеятельность, а не полет.
- У этой легенды есть одна глава, которая часто опускается рассказчиками, - напомнил Игорь. - У Икара был отец Дедал. И крылья, на которых Икар поднялся, были не им самим, а отцом изготовлены.
- Ага, вот и нашелся главный конструктор! - засмеялся Локтев.
Но Дремов никак не реагировал на эту реплику, продолжая с увлечением пересказывать древнюю легенду:
- Когда Дедал изготовил крылья, он сказал Икару: "Сын мой, на них ты можешь лететь далеко, но не дай тебе бог приблизиться к Солнцу. За такую дерзость ты будешь жестоко наказан". Икар обещал отцу не ослушаться. Но он был молод и отважен. И когда поднялся в звездный мир, ему показалось, что до Солнца рукой подать. Он продолжал подниматься все выше, а оно припекало и припекало, так что с крыльев начал капать воск. Храбрость Икара не знала границ, и он решил, что крылья выдержат. А когда приблизился к Солнцу, они отвалились, и курчавый дерзкий Икар упал в море.
- Вот к чему приводит нарушение дисциплины полета плюс воздушное хулиганство, - вставил расходившийся Олег Локтев, и они все трое весело рассмеялись.
У каменной ограды стадиона Горелов придержал своих товарищей.
- Ребята, у меня к вам нижайшая просьба, - начал он заискивающе. - Передайте, пожалуйста, Баринову, что я на физо не приду.
- Как! - воскликнул Игорь. - А кто же тебя в волейбол заменит?
- Ну не знаю, - развел Алексей руками. - Сонечку, что ли, возьмите. Она любого мужчину заменит: и на защите хороша, и гасит мячи отчаянно.
- Да, но при ней в трудную минуту нельзя будет крепко выразиться, - пожалел Локтев.
Горелов похлопал его по плечу:
- А ты воздержись, крошка. Пора бы уже эстетическим самообразованием подзаняться, чтобы к крепким выражениям не тянуло. Пусть Сонечка за классного руководителя тебе сойдет.
Покинув друзей, Горелов быстро зашагал к центру Степновска, на улицу Авиации. Издали виднелось здание кинотеатра и двухэтажный с красным цоколем универмаг. Первый этаж этого универмага был отдан под продовольственные товары, на втором размещались отделы готового платья, обуви, трикотажа. Большой степновский, поистине универсальный магазин торговал с семи утра и до семи вечера с четырехчасовым перерывом, выпадавшим на самые жаркие часы. В этом не было ничего удивительного, потому что среднеазиатский военный городок просыпался удивительно рано. Основное его население составляли летчики, штурманы, авиационные специалисты - люди, начинавшие с зарей свой рабочий день. И в семьях у них жены и дети не привыкли залеживаться в постелях. Проводив мужей на аэродром, жены шли в магазин, чтобы запастись съестным к обеду, а заодно заглянуть и в промтоварный отдел.