Поздно вечером я приплелся в свой номер, прилег на кровать; в открытое окно свисали ветви шелковицы, пахло цветами, с набережной доносилась музыка, веселые голоса, а мне было невыносимо тоскливо. Вдруг вспомнил Дом литераторов и подумал: "А ведь сейчас там вовсю шумные застолья… и пусть нет Коваля, зато полно других приятелей"… Меня потянуло в Москву, в привычную обстановку, к единомышленникам.
Утром доплыл до буйка. Погода стояла - лучше нельзя придумать, море было спокойным и прозрачным - даже на глубине просматривалось дно. Издали, с моря, открывался уютный поселок, обрамленный горами, причал с белоснежным катером, пестрый, прямо-таки праздничный пляж. Почему-то издали все кажется красивей, чем вблизи - когда я вышел из моря, пляж уже выглядел далеко не праздничным: кто-то жадно уминал фрукты, кто-то резался в карты… - а мне ни поговорить, ни выпить было не с кем.
Я вернулся в номер, собрал вещи, направился в административный корпус.
- Вот, решил уехать, - сказал администраторше.
- Как? Почему? Вам не понравилось?
- Наоборот, все замечательно. Просто надо ехать. Дела. Неотложные.
В Москве никто не поверил, что я пробыл на юге всего один день - ни родственники, ни соседи; приятель, которому позвонил, поверил, но обозвал "дураком".
К вечеру пришел в Дом литераторов, заказал водки; только выпил рюмку, появляется Коваль. Мы обнялись и я спросил:
- Это ты или твой дух? Ты же в Дании?
- Да ну ее! - махнул рукой Коваль. - Съездил. Скучища. Кругом чистота, все вылизано. С утра моют окна, протирают тротуарчики. Ходишь, словно среди декораций. И люди говорят, и поступают правильно, расчетливо - скучища. Налей-ка водки! В итоге я подумал: "Чего здесь высиживаю? А в Доме литераторов сейчас стариннейший друг, Ленька. Встретимся, обнимемся, разопьем бутылку". Двух дней в этой Дании мне хватило сполна.
- А мне в Планерском хватило и одного, - хмыкнул я и рассказал о поездке.
- Я тебя понимаю, - серьезно сказал Коваль. - В нашем возрасте надо ездить со своим самоваром… Но все же смешно у нас с тобой получилось. Прекрасная история. Давно не виделись называется.
Застенчивая женщина
В тот закатный час на набережной было многолюдно. От пристани только что отошел теплоход и волны с шипеньем разливались по пляжу. С противоположного берега реки тянул свежий ветер. Там, в долине, в "зеленой зоне", как ее называли местные, виднелись цветущие луга с редкими кустами тальника. По узкой лестнице из грубого кирпича Алексей спустился к воде и увидел Евгения; он сидел на камне, подперев щеку кулаком, глядя в пространство.
Они познакомились в гостинице, где Алексей остановился с гастрольной бригадой. Утром в холле Алексей взял у стойки чашку кофе и подсел за стол к мужчине, который сосредоточенно что-то писал на разложенных листах бумаги. У него была интеллигентная внешность - узкое, нервное лицо, тонкие руки и умный взгляд; время от времени он рассеянно посматривал на посетителей и снова склонялся к рукописи. Алексею показалось, что они уже где-то виделись, но он никак не мог припомнить, кто этот человек.
- Мы, кажется, уже встречались? - мужчина внимательно посмотрел на Алексея и торопливо убрал исписанные листы. - Вы ведь тоже из Москвы?
Алексей кивнул и сказал, что он пианист и приехал на гастроли.
- Ну вот, наверно, мы и встречались где-нибудь в Доме композиторов или Доме литераторов. Все мы из одной среды и рано или поздно где-то пересекаемся. Ну, давайте считать, что мы уже знакомы. Евгений Тунин. Писатель и доктор технических наук, - несколько официально сказал мужчина, но приветливо привстал и протянул руку.
Алексей назвался и, обменявшись рукопожатием, спросил:
- Как вам удается совмещать такие разные области?
- Удается.
- И вы уже доктор? Но мы, видимо, ровесники. Вам чуть больше сорока?
- Сорок три. А защитился я семь лет назад, - с какой-то мальчишеской гордостью сказал Евгений. - Но, признаюсь, охладел к науке. В принципе, все, что мог, я уже сделал. Да и у нас в науке творится черт-те что. Крупные должности занимают функционеры, а не ученые. Потому мы и отстали от Запада. Последние годы я полностью посвятил литературе, а из НИИ собираюсь уходить.
- А что вы пишете? - поинтересовался Алексей.
- Повести, романы. Видите ли, точные науки приучили меня к усидчивости, самодисциплине. Я могу подолгу жить в одном ритме, в мире своих героев. И по складу характера мне ближе большие полотна, глубокие жизненные пласты. Я люблю Достоевского, Фолкнера… И пишу философские вещи. У меня вышло три повести и два романа, - помолчав, Евгений добавил: - Думаю, я уже занял в литературе прочное место, - добавил со всей серьезностью, без всякой самоиронии.
- Простите мое невежество, но я не читал.
- Ничего страшного. В музыке я тоже многого не знаю.
- Дайте почитать.
- Хорошо. Было бы интересно узнать ваше мнение. С точки зрения музыканта. Конечно, понимаете, есть разница между замыслом и его осуществлением, но я считаю, если в произведении есть хотя бы половина из того, что хочешь сказать, - это уже неплохо… А вы, простите, выступаете с классическим репертуаром или играете современные вещи?
- Вообще я исполняю классику, а здесь буду аккомпанировать Лихачевой. У нее в каждом городе туча поклонников. Названивают с утра до вечера, букетами разбивают окна…
- Я видел ее по телевизору. Она нравится публике, но, по-моему, держится несколько манерно. Извините, конечно. Не знаю, может быть, у артистов это называется раскованностью, но со стороны это производит неприятное впечатление. Я не прав?
- Согласен с вами. Ей действительно не хватает внутренней культуры, но она еще молода. Со временем приобретет должные манеры. Ну а к вокалу у нее настоящий природный дар. Вы обратили внимание, какой голос?
- Да, голос сильный, и чувствуется, она музыкальна. Бесспорно, она выделяется на фоне всех наших микрофонных певиц.
- У нее голос с богатым диапазоном. Как у Имы Сумак. И она трудолюбивая. Вот увидите, через два-три года станет знаменитой.
- Возможно. Я в этом не очень разбираюсь, но с удовольствием сходил бы послушать ее.
- Проще простого. Вот, - Алексей достал из кармана пиджака пропуск. - Концерт будет завтра во Дворце культуры.
- Спасибо! Обязательно приду, а то здесь совсем одичал.
- Вы здесь в командировке?
- На семинаре. С докладом. Уже четвертый день торчу в этом скучном, каком-то обмороженном городе. И удобства в гостинице плохие, и кормят неважно. На этаже окурки, бутылки, прямо болото невежества… Я, знаете ли, столичный житель и привык к удобствам. Подобная полупоходная жизнь не для меня… Вот я был в Болгарии. Небольшая страна, европейский огород, а там настоящий сервис…
- У нас всюду обслуга не на высоте, - сказал Алексей. - Но, главное, исчезли понятия, издревле отличающие Россию - милосердие, сострадание, гуманизм. Их заменили хамство и грубость.
- Ну, это сплошь и рядом, - Евгений откинул голову. - Все оттого что уничтожена интеллигенция. Сейчас каждому здравомыслящему человеку ясно - трагедия России не в том, что не удалось построить светлое будущее, а в том, что не осталось личностей. Подпорчен генетический код нации. Происходит вырождение народа… На семинаре сплошь посредственности, угрюмые серые типы. А по вечерам просто не знаю, куда себя деть. Хорошо, что вас встретил. А вы здесь надолго?
- У нас всего один концерт. Так что свободного времени - хоть отбавляй. Сейчас схожу на площадку, порепетирую, опробую инструмент, и все.
Евгений кивнул на застекленную дверь в глубине холла.
- Я обедаю в ресторане. Если вы не против…
- Конечно. Вы в каком номере? Я в тридцатом.
За обедом Евгений сказал:
- Моя жена прямо помешана на музыкантах. Я понимаю ее. Ведь вы воссоздаете дух другого человека, человека других взглядов, даже другой эпохи. Своим талантом вы, один на сцене, заставляете тысячу людей в зале переживать и размышлять. Это потрясающе!
- Это доступно только большим пианистам. Хотя иногда я думаю, что эмоциональность ценнее класса. Иными словами, виртуоз с филигранной техникой проигрывает рядом со средним пианистом, но исполняющим сердцем. Искренность и правдивость важнее всего.
- А я считаю, важнее всего мысль. Достоевский был плохим стилистом, но писал о том, что потрясло весь мир… Я все перевожу на литературу, - улыбнулся Евгений. - В ней чувствую себя уверенно, а музыка все-таки для меня - недосягаемый вид искусства… Но и литература для меня не самоцель, не самовыражение. Мало только отображать жизнь или вносить художественность - это литературщина. Я за писателей, которые пытаются вселить в человека высокую нравственность, настроить его на благородные поступки.
- Без сомнения, это первостепенная задача любого творческого человека, в том числе музыканта, - согласился Алексей. - Вы сказали, что ваша жена любит музыку. Она музыкант?
- Нет, - Евгений вздохнул и сразу погрустнел. - Это у нее пунктик. Она филолог, но работает в научном журнале. Редактором. Это я устроил ее. Филологов ведь много, и сами знаете, как трудно найти подходящую работу… Если говорить честно, она немало для меня сделала. Пробивала в журнале мои статьи, правила мои рукописи. Она прекрасно знает литературу и, пожалуй, из любого мало-мальски одаренного литератора может сделать писателя. Этим я не хочу сказать, что, если бы не она, я не стал бы писателем, но она, бесспорно, способствовала моему творчеству и в какой-то мере направляла его. Но недавно мы развелись… Мы прожили вместе двадцать лет. А знакомы со школьной скамьи. Учились в параллельных классах… Иногда мне кажется, что я знаю ее всю жизнь… Наверно, вам это неинтересно. Кстати, а вы женаты?
- Был, но очень давно и недолго. Около трех лет. Вы с женой, как я понял, до брака были знакомы не один год, то есть ваше супружество было осознанным.
- Не совсем так, - Евгений качнул головой.
- …А мы расписались в результате случайности, внезапной вспышки с моей стороны и с долей симпатии с ее. Мне было двадцать два года, ей - двадцать. Она работала модельершей, я учился в консерватории… Я ничего не смыслил в одеждах, она - в музыке… Наши отношения отличала какая-то скомканность: обрывочные разговоры, поспешные встречи… Сейчас смешно вспоминать, как мы пытались понять друг друга. Ничего из этого не получилось. Мы жили в разных мирах. Да и во всем другом у нас была, как сейчас говорят, несовместимость… Иметь ребенка она не захотела. Как-то само собой мы все больше отдалялись друг от друга, потом появилось раздражение, оба искали повод поссориться. Все это было давно, и я уже смутно помню… Сыграли свою роль и условия, быт. Знаете, хорошо жить в трехкомнатной квартире, не стоять друг у друга перед глазами, а мы жили в одной комнате.
- Ужасно! - Евгений понимающе кивнул.
- …В конце концов мы возненавидели друг друга, - продолжал Алексей. - После развода я не мог слышать ее имя, зато ходил по улицам и прямо пел. Сразу исчезли всякие выяснения, нервотрепка, обязанности. Это ощущение свободы я прекрасно помню…
- У нас все протекало мучительней, - вздохнул Евгений. - Я понимаю, что почти не бывает безболезненных разводов, но мы расходились слишком долго и мучительно. Я уходил и снова возвращался. Мы изредка встречались и до самого последнего времени… Я до конца еще во всем не разобрался; именно поэтому и делюсь с вами. Как-то легче становится. Понимаете, мне надо выговориться. Вы посторонний человек, вы поймете и рассудите нас непредвзято. А с приятелями говорить о нашем разводе бесполезно - у них односторонний взгляд. Они четко разделились на два лагеря. Ее друзья, естественно, меня осуждают, мои считают, что виновата она. Да и у меня такое впечатление, но я уже надоел своим друзьям. Но это у меня постоянно в голове, и, понимаете, я хочу докопаться до сути, выстроить свою жизнь. Может быть, даже написать об этом, когда во всем разберусь и все отстоится. Вы можете выслушать меня, вам это не в тягость? Сейчас ресторан закроют на перерыв, да и мне нужно появиться на семинаре, а вечером, если вы свободны, мы могли бы погулять по набережной. Как вы?
Алексей развел руками:
- Нет вопроса. С большой охотой.
…Вечером, поеживаясь от прохлады, Алексей спустился на пляж и застал Евгения в глубокой задумчивости.
- А, это вы! - Евгений поспешно встал. - Я пораньше ушел с семинара. Вы не представляете, какое это зрелище, когда сотня ученых мужей с невероятной многозначительностью обсуждают примитивные вещи. Прослушал с десяток докладов, а стоящих мыслей - две-три, не больше. И в основном новые идеи выдвигают молодые. Казалось бы, куда проще - дайте им возможность экспериментировать, так нет, начинают ставить препоны - слишком многое менять, даст ли желаемый результат? Просто поразительно, как у нас боятся всего нового… Давайте пройдемся, - Евгений жестом показал на набережную. - Здесь у воды холодновато.
Они поднялись на набережную и пошли под деревьями, в стороне от людского потока.
- Кстати, то же самое и в литературе, - продолжил Евгений. - Я писал об этом в одной статье. Я и статьи и очерки пишу. Профессиональный литератор должен уметь все. Мастерство - ведь это универсальность… Думаю, что по уровню письма мои очерки лучше рассказов многих современных прозаиков. Да вы и сами в этом убедитесь, я подарю вам книгу очерков, а пока поверьте на слово.
- У меня нет оснований вам не верить, - пожал плечами Алексей.
Ему все больше становилось непонятным самоутверждение собеседника. Он догадывался - за этим скрывается неуверенность в себе, но оправдывал Евгения, считая, что тот еще не отошел от развода и потому сам не свой; этим же он объяснял готовность Евгения открыть ему, незнакомому человеку, личные тайны.
- Я хотел рассказать вам о своей семейной жизни, - повременив, начал Евгений. - Вряд ли мне это удастся последовательно, но я попробую… Должен сказать, что в школьные годы моя жена ничем не отличалась от подруг. Была этаким невзрачным, даже зачуханным подростком из бедной семьи. Отец ее еще ничего, а мать истеричная, склочная баба. А у меня, извините, в роду потомственные аристократы. Мой отец академик, мать - известный художник. Мы жили в центре, в большой квартире, у нас была прекрасная мебель, на стенах висели ценные картины, и вот, представляете, в десятом классе я привожу ее знакомить к своим. А она уже тогда была девочка практичная, сразу поняла, что я перспективный и прочее. Она влюбила меня в себя. И знаете чем? Своей застенчивостью. Панической застенчивостью. Она корчила из себя этакую скромницу, с тихой печалью на лице. Этакую послушницу, рабыню. Ну я, мальчишка, увидев рядом такое беззащитное существо, естественно, почувствовал себя мужчиной. В таком самообмане я встречался с ней три года, а потом, уже в институте, встретил действительно яркую девушку, которая была личностью без всякой сентиментальной фальши. И в общем-то, с застенчивой послушницей уже почти разошелся, но тут выплыла ее мамаша. Она все и подстроила. Заявила, что ее дочь в положении от меня. Это было вранье. Перед этим, я знаю точно, она встречалась с одним актером, уже взрослым мужчиной… Понимаете ли, застенчивостью она прикрывала свою повышенную чувственность, чрезмерную страсть. Теперь-то я знаю, подобное в женщинах всегда приводит к многочисленным увлечениям, изменам мужу и вообще печальным последствиям… Если бы не я, не знаю, как сложилась бы ее судьба. Я сделал из нее семьянинку, ввел в круг своих интеллигентных знакомых… Ну а тогда ее мамаша надавила, и я, как порядочный юноша, женился. Правда, потом мне удалось уговорить жену повременить с ребенком до тех пор, пока не закончим институты.
Начало темнеть. В домах зажглись окна. Набережная опустела, остались только влюбленные. Алексей с Евгением зашли в сквер, сели на скамью, закурили. Евгений говорил быстро, словно спешил выплеснуть застарелую боль. Временами он почти забывал о собеседнике и, жестикулируя, обращался к деревьям и кустам, как бы призывая их быть свидетелями его несчастной семейной жизни. Потом вспоминал об Алексее, поворачивался к нему, доверительно клал руку на его локоть и продолжал говорить.
- …Жили у моей матери. Отец к этому времени умер, и мать тянула нас, бедных студентов молодоженов, до самых дипломов. Потом родилась дочь, вступили в кооператив, получили квартиру, я защитил кандидатскую, увлекся литературой, меня начали печатать. Я работал как проклятый и днями и ночами, а она занималась накопительством. Прорезалась ее плебейская суть. Она стала мещанкой; накупила себе драгоценностей, две шубы, кучу платьев. Ясное дело, если женщина уделяет повышенное внимание внешности, она хочет нравиться и уже готова согрешить. Тогда я был недостаточно проницателен, с головой ушел в работу. Вы же понимаете, просто так доктором наук и членом Союза писателей не станешь… да и она постоянно внушала мне свою любовь и преданность. А позднее до меня дошло, что это тоже прикрытие. Прикрытие своих увлечений. Нет, я не хочу сказать, что она совсем не любила меня. Любила, конечно, но больше я был удобным супругом. Этакий неплохо зарабатывающий труженик, домашний муж, который по вечерам всегда сидел у настольной лампы, а она время от времени приходила поздно: то в редакции задержалась, то с подругой встретилась. У меня были подозрения, случалось, я выговаривал ей, так она тут же вставала в позу оскорбленной добродетели. А то и начинала кричать: "Как ты смеешь так думать?! Я святая женщина! Ты эгоист. Живешь сам по себе. Ты не только ко мне невнимателен, тебе я вообще не нужна. И я хотела бы тебе изменить, да не могу". Это было такое лицемерие, такие раскаленные эмоции!
- Вы уверены в этом? - вставил Алексей. - Может быть, подозрения - плод вашей мнительности?
- Хм, потом-то я все вычислил. Потом это подтвердили и многие приятели. Они не хотели меня расстраивать, но не раз видели ее с мужчинами. Да и я был свидетелем, как однажды к дому ее подвез провожатый и они в машине целовались. Я прямо побледнел. Но знаете, что она сказала, когда я подошел? "Он просто приятель, сослуживец. У нас ничего не было. Клянусь тебе смертью дочери!" Она была навеселе, и они целовались по-настоящему, но она заставила меня поверить в очередной раз… Но стоило мне в компании безобидно поухаживать за какой-нибудь женщиной, как она притворялась больной: "Я устала, у меня болит голова, пойдем домой". Она испортила мне столько вечеров!.. А в компании, кстати, всегда показывала, как любит меня. Не пройдет мимо, чтобы не погладить, не поцеловать, то и дело прижималась, говорила ангельским голосом. Она украшала себя любовью, а дома на все, что я ни напишу, говорила: "Ты - гений". Случалось, я пересказывал задуманное, и тогда она останавливала меня: "Перенеси скорее на бумагу, это будет потрясающая вещь". Если же я слишком уходил в литературу, она говорила: "Ты совсем забросил свою основную специальность. Вот твой знакомый - называла кого-нибудь - уже доктор, а ты ведь способнее его", то есть заводила меня любыми способами: подогревала тщеславие, возвеличивала, стыдила - все время была в маске, все время играла, заводила меня… Я-то считал ее сподвижницей, а оказалось, я существую только для престижа, для выколачивания благ. Я это понял только в тридцать лет. А главное, я стал сомневаться в ее любви и преданности, - Евгений выбросил сигарету, на его лице появилась гримаса острой боли. - Может быть, пойдем в гостиницу? Что-то похолодало.