- Я сразу поняла, мы подходим друг другу. Если хочешь, я останусь у тебя на ночь или на неделю, или на все лето, или… навсегда.
Одно время Левутин встречался с двумя сестрами одновременно, у них была "любовь втроем", правда, недолго. Вскоре сестры стали подкидывать монету, чтобы жребий решил, кому идти к поэту.
- Зачем вам этот бабник? - недоуменно спрашивали их подруги.
- Но он же гений! И красавец! - восклицали сестры.
Левутин все же поступил в литинститут, но со второго курса его выгнали за изнасилование, и он легко отделался, а спустя некоторое время за то же самое его осудили.
Из трех лет, полученных по суду, он пробыл в лагере год (добросовестно работал в библиотеке); в столице появился со сборником лагерных стихов и с изломанной лагерной психологией - "уродоваться" на обычной работе не стал, а занялся "фарцовкой" - доставал у иностранцев шмотки и перепродавал их. И по-прежнему охотился за женщинами, но теперь уже с ними был жестоким повелителем с диктаторскими замашками: приводил к себе и сразу говорил:
- Я хочу тебя. Раздевайся и ныряй в постель!
Он и раньше никогда женщин не просил, не уговаривал, но хотя бы внушал мысли о своем величии, а теперь был уверен - это и так у него на лице, и потому только приказывал и требовал, и лез напролом. Если женщина колебалась, раздевал ее сам. Тех, кто не отдавался, называл "дурами", "коровами" и выгонял; особенно неприступных, ударял, называл "стервами", а отпирая дверь, предупреждал:
- Пожалуешься в милицию, тебе хуже будет. И на кой черт ехала?! Ты что, ребенок?! Не знаешь, зачем к мужчине едут?!
Как-то про эти дикие насильственные методы узнал Даюнов, после чего имел с Левутиным серьезный разговор. Надо отметить, что Даюнов был единственным мужчиной, поддерживающим с ним приятельские отношения (остальные его презирали и как законченного бабника, у которого ничего нет святого, и как поэта, в стихах которого сквозит одна пошлая тема). Под угрозой потери приятеля, Левутин немного остепенился, его агрессивность стала смягченной, но он по-прежнему оскорблял женщин и ни одну не провожал даже до лифта.
Вновь вернемся к Даюнову. В тридцать пять лет ему пришлось оставить преподавание в институте "за непристойное поведение". Некоторое время он работал в поликлинике, затем устроился в газету и стал профессиональным литератором. И женился. Он и раньше догадывался, что счастье в семье, в детях, в том, чтобы о ком-то заботиться, "иметь опору в жизни, покой и радость", но боялся мертвящих обязанностей, тягот брачных уз, ответственности. В жены он выбрал прекрасную женщину: она закончила авиационный институт, носила свободные длинные платья с большими карманами, у нее была великолепная улыбка и светлые развевающиеся волосы, которые закрывали всю спину и в которых всегда красовался приколотый живой цветок.
Они познакомились на улице; он с полчаса не знал, как к ней подступиться, брел за ней, покуривая, пока она не обернулась.
- Вы долго собираетесь шпионить за мной?
- Долго. Пока не узнаю, где вы живете.
- А я иду к подруге. На день рождения.
- Возьмите меня с собой.
- Возьму. Надеюсь, вы интересный человек. Только будет неудобно говорить, что мы только что познакомились. Я скажу - вы давнишний знакомый, хорошо?
Она была отважной и цельной натурой, а внешне - как фотомодель с непременным цветком в волосах. После того, как они расписались, она переехала к Даюнову и сделала из его холостяцкой квартиры "уютное гнездо". Она была безупречной женой и талантливой хозяйкой - даже из бытовых мелочей, по выражению Даюнова, "делала красивые мизансцены, украшая себя цветами", но уже через полгода его стали тяготить "унылые схемы семьи, порабощенная жизнь" - он уже встал на путь, с которого трудно свернуть; по вечерам не находил себе места и все представлял, сколько в этот момент на улицах, в кафе одиноких "неохваченных" загадочных женщин.
Теперь ему приходилось искать женщин на стороне "с условиями для совместного проживания", и встречи с этими женщинами теперь были сумбурными - он постоянно спешил, а жене выдумывал нелепые легенды. Случалось, возвращался слишком поздно и, в оправданье, был с женой особенно ласков, а то и приносил цветы.
- Чтой-то ты сегодня подозрительно ласков? - спрашивала жена. - Уж не изменил ли мне?
Даюнов краснел, заикался - он был опытный ловелас, но от такой горькой правды терялся. В конце концов он не вытерпел двойной жизни и развелся.
Через два особо насыщенных года, его вновь потянуло к семейному очагу и он женился вторично, на этот раз на юной продавщице галантерейного магазина. В летний день подъехал на "Запорожце" к Пушкинской площади и видит: у телефонной будки стоит маленькая девушка, смотрит на него в упор, на губах - усмешка, полуоткрытая роскошная грудь прямо-таки разрывает платье; он сразу понял - она любительница приключений; подошел и раскинул руки:
- Какая маленькая девушка!
- Какой большой мужчина! - откликнулась пигалица (сильно преувеличивая его рост).
- С такими данными, несомненно, у вас сногсшибательный успех, - Даюнов кивнул на ее открытые формы.
- Да, девчонки все завидуют, - простодушно сказала девушка. - И на пляже, и в магазине все смотрят, липнут, прям надоело… И соседка все на меня кричит. Тоже завидует. Ее муж, как она уйдет, меня к себе тащит. Говорит, любит. Противный такой, и жадный. Два года к нему хожу, только один раз торт купил. Я сама дура. Сто раз клялась, что не пойду к нему, все равно иду. Я знаю, я гадкая, но ничего не могу с собой поделать. А вообще я не верю в любовь и в то, что говорят мужчины. Они все хотят только развлечься…
Болтливая доверчивость продавщицы зажгла Даюнова и он тоже "развлекся", и, неожиданно для себя, расчувствовался и привязался к этой глупой девчонке. Из жалости. Ее все обманывали, воспринимали как потаскушку (какой, собственно, она и была), а Даюнов решил "показать ей, что на свете есть любовь".
У нее были пустые глаза, которые видели один потолок, и невероятных размеров пухлый рот; по словам Левутина "она создана только для постели".
Даюнов пестовал ее около месяца, добился чистоты в ее взглядах, но переусердствовал - в конце месяца расписался с ней, то есть установил и юридическую чистоту их отношений. На дальнейшее благородство Даюнова не хватило. Именно в тот момент, когда его юная жена поверила, что есть мужчины "не обманщики", он занялся обманами - вновь начал волочиться за женщинами и для "внебрачных связей" снял комнату.
Его образ жизни доставлял жене массу огорчений (ведь можно подарить сотню букетов и бросить один камень - цветы завянут, а камень останется). Короче, в семье назревал разлад.
- Все жены чудачки, - усмехался Даюнов. - Чего-то выясняют, хотят сделать тебя лучше. Моя галантерейшица хочет навесить на меня цепочку и дуется, что не получается.
- Наверняка, затевая ссору, думает, в постели помиритесь, - хмыкал Левутин. - Не понимает, дуреха, что в ссоре в ней видишь соперника, а не бабу.
Даюнов и продавщица были супругами только до конца лета.
Что касается Левутина, он к этому времени расширил свой "бизнес": на таможне в Прибалтике завел знакомых и возил за рубеж холсты современных художников (совершенно не разбираясь в живописи); обратно привозил магнитофоны. Для "удобства" коммерции в Прибалтике заимел несколько "любовных точек", где всегда мог остановиться. Прибалтийкам, с их неважным знанием русского языка, было нелегко распознать "гения", они наивно полагали - если человек богато одарен внешне, непременно не беден и внутренне.
Левутин тоже был не против брака (как достойного обрамления вокруг него), но при условии - полностью оставаться свободным, приходить домой когда вздумается и чтобы жена умела беспредельно ждать, и встречала его с радостью.
После "возраста Христа", он женился на аптекарше (вознамерился начать "новую жизнь"). Его избраннице было почти на двенадцать лет меньше, но сразу после свадьбы, Левутин дал понять жене, что осчастливил ее, как бы отдал часть своего могущества.
- Знаешь, как англичане выбирают себе жену? Делят возраст мужчины пополам и прибавляют семерку. Так что ты для меня старушка.
- Нахал! - возмутилась его благоверная и чуть не расплакалась от обиды.
Она была ранимой особой, но умела постоять за себя. Они познакомились в компании, где Левутин читал стихи; он весь вечер на нее пялился, а закончив чтение, подошел и небрежно спросил:
- Вы еще не влюбились в меня? Может вас еще чем заинтересовать?
- По-моему, вы в меня влюбились, - смело парировала она.
После этих слов он решил заняться ею всерьез.
Они вышли из компании вместе и Левутин предложил ехать к нему, заявив, что он великий поэт и великий любовник, но в ответ услышал:
- Вы так спешите, потому что не уверены в себе? Неужели вы не понимаете, что прелюдия в любви не менее важна, чем сама любовь?!
"Она вычисляла меня", - подумал про себя Левутин и, как признался позднее Даюнову, в эту минуту решил на ней жениться.
- Вы замужем были? - прямолинейно спросил он.
- Нет, не была.
- Неужели, старая дева?
- Нет, но замужем не была.
- Будете моей женой.
- Вряд ли, - она покачала головой, а через неделю они подали заявление в загс.
Она надеялась переделать его, он - "обломать" ее; у него получилось, у нее - нет.
Для "внебрачных связей" Левутину не надо было никаких комнат, он вполне мог заниматься сексом в подъездах, лифтах, подвалах, на окраине в придорожных кустах, в пустых троллейбусах около парков. Необычная обстановка даже настраивала его определенным образом. С одной иностранкой он "крутил любовь" на чердаке своего же дома (пока жена разогревала ему ужин).
- …На это способна или дешевая потаскуха или королева, - говорил он Даюнову, имея в виду иностранку. - Она не ханжа, в этом все дело. Истинное королевство опускает всякие условности. Вхожу в подъезд, а в почтовом ящике записка: "Пойдем завтра на чердак!".
Даюнов отчасти понимал Левутина, поскольку считался специалистом по "королевствам".
Как все собственники, Левутин был патологически ревнив; он изводил жену подозрениями, отчетами "где была" в тот или иной час, следил за каждым ее шагом и через несколько месяцев довел ее до нервного стресса, а позднее и до сумасшедшего дома - она хотела выброситься из окна, и выйдя из клиники, уже не вернулась к "гению".
- Ко всему плохому в настоящем надо относиться, как к тому, что вскоре станет прошлым, - философски изрек Левутин.
- И все-таки было много радости от общения друг с другом. Не зря же во все времена общество держалось на семье, - еще более философски сказал Даюнов.
К чести Даюнова и Левутина надо отметить, что до брака они ни одной женщине не обещали жениться, а женившись, не скрывали своего семейного положения, при этом Даюнов расхваливал обеих супруг, а Левутин многозначительно молчал, давая понять, что жена "гения" многого стоит. И обоим идет в зачет то, что они никогда не "снимали" проституток, и не из меркантильных соображений, а считая это ниже своего достоинства; в придачу, Даюнову при знакомстве была нужна хотя бы доля любви - "великой немой связи", а Левутин был чрезмерно брезглив. Впрочем, это не мешало им несколько раз устраивать групповой секс, когда они обменивались партнершами.
Оставаясь наедине, эти секс-поэты понимали друг друга с полуслова; их беседа напоминала диалог двух ненормальных. Левутин вполне серьезно советовал Даюнову написать пособие: "Сто способов соблазнения женщин". Даюнов (тоже не играючи) обещал Левутину подтвердить в трактате его авторство на некоторые нюансы секса.
Они никогда не соперничали из-за женщин. Утонченному Даюнову больше нравились интеллигентные женщины с небольшой порочностью. "Чистых" интеллигенток он считал слишком рафинированными, а чересчур порочных - вульгарными; он "балдел" от "золотой середины". Злонамеренного Левутина наоборот, притягивали крайности - над рафинированными "изнеженными" можно было измываться (разрушать их принципы, испытывать злую радость от их стыдливости), а от вульгарных получать в постели удовольствие.
В одном они безоговорочно сходились, что треть всех мужчин - импотенты, треть - "голубые", которые "считают лучшими девочками - мальчиков", потому и ходят по улицам сотни неудовлетворенных женщин, "рыскают голодными глазами".
- …Мы должны им помочь, - смеялся Даюнов. - Не зря же нас природа наградила кое-какими возможностями.
- Пусть они нам помогают регулировать гормональный баланс, - хмыкал Левутин. - И пусть будут благодарны, что мы разбудили их инстинкты.
Поэзия в их беседах занимала второстепенное место.
С годами Даюнов стал привередливым эстетом: малейший изъян во внешнем облике, неудачная фраза женщины расхолаживали его; он уже кадрил без вдохновения, по трафарету, повторяя проверенные, обкатанные фразы, уже всерьез хотел жить одновременно с тремя женщинами: с красоткой "выходить в свет", со святошей вести любовные игры, сексом заниматься с развратницей; он рассчитывал на милосердие и отзывчивость сожительниц, хотел чтобы они меж собой дружили, и были ему преданны, как собачки, а он время от времени приводил бы, для разнообразия, четвертую. Для него почти стерлась грань между праведником и прожженным грешником.
Левутин с годами сохранил верность выбранному пути, но от пресыщенности стал извращенцем, с садистским уклоном. Его перестали интересовать нормальные женщины - только с патологией: маленькие, почти лилипутки или великанши, с непомерно огромной грудью или с "нулевкой", очень худые - "скелеты", волосатые и прочие. Ко всему, эти необычные женщины должны были иметь и другие заметные отклонения от нормы: быть истеричками, тихопомешанными, старыми девами (Левутину доставляло удовольствие унижать их в постели), слезливыми или чересчур веселыми, которые беспрерывно смеются и продолжают смеяться в постели. Хотя, какая постель?! Он уже давно занимался сексом не раздеваясь: в ванной, на столе, на полу - только что не на потолке; и мечтал на рояле, но инструмента у него не было.
По вечерам Левутин бродил по улицам и, словно волк, выискивал жертву - смотрел на женщин как на самок, мысленно каждую раздевал и прикидывал, что от нее можно ожидать. Чем дольше никто не попадался, тем сильнее его охватывал азарт охоты.
Как-то Левутин сел на речной трамвай, решил доплыть до Парка культуры, осмотреть танцплощадки. И вот, стоя на палубе рядом с женщиной - внешне ничего особенного, - он вдруг почувствовал, что от качки возбудился. Заключив пассажирку в свои ядовитые объятия, он увел ее на корму (как бы почитать стихи) и опрокинул на канаты и спасательные пояса.
На следующий день повторил поездку и вновь испытал влечение к совершенно обычной попутчице. Он пришел к выводу, что пароходная качка - отличный катализатор и решил обзавестись собственным плавсредством; на дачном участке тетки выкопал озеро, купил моторную лодку и стал приглашать женщин "полюбоваться природой с воды"; пускал лодку по кругу и раздевал женщину прямо на сланях. На вопрос огорошенной особы: "Зачем же здесь, когда в доме прекрасная спальная?", спокойно отвечал:
- Здесь романтичней!
Даюнов посоветовал ему построить кровать в виде ладьи и установить под ней раскачивающий вибратор, а прежде чем укладывать женщину, включать магнитофон с записью плеска волн.
Постепенно Левутин стал замечать, что и извращенный секс его плохо удовлетворяет. Если в молодости он возбуждался от мелькнувшего оголенного колена, в зрелости - от фривольной открытки, то последнее время на него не всегда действовал и стриптиз и порнофильмы, ему еще нужен был допинг, как минимум - две рюмки коньяка. Он стал уставать от секса и, случалось, ненавидел всех женщин.
- Они отрывают слишком много времени. Если бы не это проклятое женское сословие, даром, впустую потраченные дни, я добился бы гораздо большего, - говорил он Даюнову, но с тупой последовательностью продолжал кадрить женщин и со злостью спать с ними - для счета, чтобы достичь заветной цифры, которая и так уже впечатляла и, по словам Даюнова, "в ней было больше поэзии, чем в его стихах".
Вскоре у Левутина открылась язва желудка, разболелись печень и почки, и он вдруг почувствовал всю бессмысленность своего существования. "Так пройдет и оставшаяся жизнь, - размышлял он. - Сам себя закапываю в могилу - беспорядочный секс, выпивки, курево…". Ему захотелось жениться на девушке из интеллигентной семьи, чтобы она занималась балетом и музыкой, была домашней и послушной, чтобы заменила ему домработницу, машинистку, няньку, врача, мать, но при этом ей было бы… не больше двадцати лет. А между тем, его шансы на счастливый брак с каждым годом уменьшались. Девушки уже не засматривались на него; женщины еще отмечали, но уже не так часто, как раньше.
После сорока лет, весьма "поизносившись", Даюнов вдруг обнаружил, что чем меньше он может, тем сильнее его тянет к женщинам. Такой поворот его настораживал, он предвидел, что в старости от этого можно спятить. Многочисленные любовные связи, их опустошительное воздействие заводило его в тупик; он уже путал имена, забывал про свиданья, обещал что-то одной, а делал для другой, его уже больше привлекало само течение романа, чем его конечный результат. Временами он чувствовал отвращение к себе, вся предыдущая жизнь (кроме первого брака) казалась ему недостойной и мелкой, но перебирая "любовную" фототеку, возвращаясь в прошлое, все же испытывал гордость от побед и убеждался, что когда-то правильно обозначил свое высшее устремление. Он совершенно забывал о поражениях, которых все же было не меньше, чем побед, особенно последнее время.
Именно после сорока лет, судьба ежедневно стала подкидывать Даюнову неожиданные встречи. Как-то поздним зимним вечером он пошел выносить помойное ведро (ему только пересечь двор) и подумал - "неужели и сейчас что-нибудь произойдет?". Возвращается в подъезд, а там в углу плачущая женщина в шубе на голое тело.
- Вы сказочно прекрасны, - сказал Даюнов без всякого вдохновения, по привычке. - Но кто вас обидел?
- Никто… была в компании, вышла на свежий воздух… Я ведь легкомысленная, за хлебом пойду и три дня меня нет… Я почти проститутка, все мужчины от меня бегут…
Эти слова заинтриговали Даюнова, он пригласил незнакомку к себе, она, не раздумывая, пошла, в квартире плюхнулась в кресло, раскинув шубу, попросила вина, станцевала что-то эротическое, завела Даюнова и ушла, пообещав вернуться. Но не вернулась. На следующий день снова его навестила, наплела о себе еще более чудовищные вещи и снова исчезла. Так водила его за нос целую неделю, а потом Даюнов узнал, что она хищница, по прозвищу "Анаконда", выискивает богатых "боссов", а остальным мужчинам "мстит".
Несмотря ни на что, Даюнов все еще не терял надежду встретить "идеальную" женщину, только уже смутно представлял, какой она должна быть.
Левутин, пройдя сорокалетний рубеж, окончательно запутался в сексе. Одно время кадрил школьниц, развращал малолеток, но их приходилось "слишком долго обрабатывать"; случалось, только распалится, как девчонка убегала; тогда он "выписывал дежурную малышку" - тридцатилетнюю миниатюрную "сексапильную" женщину. Она приходила к нему с портфелем, переодевалась в школьную форму и, капризно попискивая, разыгрывала невинную школьницу - вскидывая глазки, вопрошала:
- Вы знаете, кто пишет хулиганские слова в вашем подъезде?
- Кто?
- Я!
Затем доставала из портфеля презерватив, надувала шарик и кокетливо посмеивалась: