- Хамида не интересуют окраинные районы, генерал.
- Кроме того, ваши кочевники плохо вооружены, у них не хватает боеприпасов, не хватает, вероятно, и продовольствия. А у Бахразского легиона к весне будет еще больше броневиков - таких же, как тот, что вам удалось украсть, - больше самолетов, больше современных перевозочных средств.
- Ах, весна, заветная пора влюбленных и полководцев! - воскликнул Гордон так весело, что генерал, только что пожалевший его, счел себя оскорбленным в своих лучших чувствах. - Пожалуйста, генерал, не вздумайте затевать против нас весенний поход. Он никому не нужен и заведомо обречен на поражение.
- Запомните мои слова, Гордон: при первой же встрече с хорошо снаряженным войском ваши бедуины будут попросту перебиты. Ваши селения в пустыне беззащитны против бомбардировочной авиации. Повторяю: здесь, в окраинных районах, в Джаммарской пустыне, на территории нефтяных промыслов восстание захлебнется либо от потери живой силы, либо от потери темпа наступления.
Гордон пожал плечами, спор уже стал надоедать ему. - Что ж, увидим.
- Но мне не хотелось бы увидеть это, - настойчиво возразил генерал. - Я вовсе не жажду физического истребления племен - не больше, чем вы, уверяю вас. А между тем, если восстание будет продолжаться, это неизбежно, и виноваты в этом будут только сами бедуины, больше никто. Еще раз спрашиваю вас, Гордон: согласны вы прекратить восстание?
- Нет! - крикнул Гордон, и за этим слышалось недоговоренное "дурак вы". Он надел сандалии и отошел к окну. Длинная лента усыпанной гравием дороги уходила на юг, к зыбучим пескам. Где-то там, на юге, начиналась полоса земли, которая не была пустыней, а просто дикой, необитаемой глушью. Гордону вдруг стало нестерпимо тяжко в четырех стенах этого тесного дома. Он встряхнулся и отрывисто бросил: - Мне пора!
- Но ведь мы не…
- Не огорчайтесь, генерал. Мы встретимся снова - в тот самый, решающий день. - Он протянул руку.
- Одну минуту! - генерал взял его руку, но удержал ее в своей. - Есть еще один важный вопрос, который мне необходимо выяснить, прежде чем вы исчезнете.
- Ну, выкладывайте - хоть я и знаю, о чем идет речь.
Но выкладывать генералу не пришлось, потому что в эту минуту за окном поднялась суматоха, послышались выкрики, сперва по-арабски, потом по-английски. Прежде чем генерал и Смит успели опомниться, Гордон уже выскочил во двор и помчался по мощеной дорожке, которая вела к воротам. Когда они нагнали его, он стоял, повернувшись спиной к пустыне, счастливый, что наконец ушел, избавился от давящей близости стен, словно дом был какой-то пастью, разинутой, чтобы проглотить его. Его безумный страх миновал, и через секунду он уже смеялся.
- Уиллис, вы болван! - говорил он. - Я велел моим людям стрелять, если кто-нибудь подойдет близко, Какого черта вы вздумали соваться?
Уиллис стоял возле часового-бахразца. - Ваши люди мучили этого парня, мистер Гордон, - сердито сказал он. - Я должен был вступиться.
Солдат, полумертвый от ужаса, жался к караульной будке (Букингемский дворец и все прочее, подумал Гордон). Его винтовка валялась рядом, на земле. По искаженному страхом лицу текли слезы.
- Они бы его убили, - говорил Уиллис.
Гордон понял, что произошло. Минка и Бекр, первый из озорства, второй по склонности к кровожадным забавам навели на бахразца не только пулемет, но и сорока-миллиметровое башенное орудие. На расстоянии в двадцать ярдов этого одного было достаточно, чтобы испугаться, а тут еще Минка поддавал жару, изощряясь в отборнейшей брани, на какую только был способен его язык уличного мальчишки. А затем Бекр подверг испытанию последние остатки мужества несчастного солдата, принявшись швырять в него камнями и отсчитывать вслух минуты, оставшиеся до того, как он вместе со своей будкой взлетит над станцией.
- Удивительно, что они вас обоих не убили, - сказал Гордон Уиллису.
- Чистейшее хулиганство! - продолжал сердиться Уиллис. Он был довольно хрупкого сложения, и его нордическая физиономия, как и у Смита, обгорела и сморщилась от солнца. - Эти люди - трусы. Прошу извинить, мистер Гордон, но это именно так.
- Вы совершенно правы, - весело сказал Гордон. - К сожалению, вы правы, Уиллис. Но теперь уж я здесь, и вы можете быть спокойны за своего солдата. Да, вот еще что: нельзя ли у вас разжиться бензином? А то мы весь свой запас израсходовали, пока добрались сюда. Устройте-ка своему нефтепроводу маленькое кровопускание. Мы даже можем помочь, если нужно.
Уиллис засмеялся, довольный, что больше не должен выступать в роли защитника угнетенных, хотя эта роль и льстила ему. - Вам нужен бензин? Пожалуйста, сколько угодно. Он у меня на складе, за домом.
- Ну, Смит, вот вы и с бензином, - сказал Гордон. - Берите своих хулиганов и ступайте на склад. И этого солдата тоже прихватите. Нам нужно торопиться. - Гордон повернулся к часовому и начал обстоятельно внушать ему по-арабски: - Пойдешь вместе с ними и поможешь перенести сюда баки с бензином. Никто тебя сейчас убивать не будет. Тебя убьют только, если ты не захочешь уйти из пустыни. Когда сюда придут повстанцы, тебя зарежут и освежуют, как барана. А теперь живо подбери с земли винтовку, чтобы сахиб не видел твоего позора. И запомни одно: страх может овладеть каждым; главное - никогда не доказывать, что тебе страшно. Именно это и называется храбростью. Ну, марш за бензином!
Солдат побежал, все еще всхлипывая, и Гордон подумал: как жаль, что этот человек неспособен понять, какая высокая моральная заслуга - признаться в испытанном страхе.
- Вот вам ваши хорошо обученные бахразцы, генерал, - сказал Гордон. - Видали? Ревет со страху.
- Будем справедливы, - возразил генерал, слегка скосив свои неподвижные глаза. - Посмотрите, чем они ему угрожали.
- Ба! На его месте сын пустыни бросился бы на них с голыми руками. Все дело в человеке, генерал! Все дело в человеке!
- Мне ваши люди не внушают доверия, - настаивал генерал. - По-моему, это какие-то головорезы, убийцы, из самых подонков пустыни.
- Абсолютно точно, генерал, - ответил Гордон в полном восторге. - У вас удивительное чутье. Просто удивительное чутье на свободных людей.
Генерал счел за благо не развивать эту тему. - Так вот, я хотел бы задать вам еще один вопрос, - поторопился он продолжить прерванный разговор, пока ничто не отвлекло их снова. - Что предполагают делать ваши вожди, если восстание докатится до английских нефтяных промыслов близ побережья? Ведь там уже не бахразская территория, а английская. Я хотел бы знать, каковы ваши намерения.
- Намерения? У нас нет никаких намерений. Вот когда дойдем до английской нефти, тогда и будем о ней думать.
- В таком случае я должен предупредить вас, что при первой же попытке захватить территорию промыслов в дело вмешается английское правительство. Как будет развиваться конфликт между племенами пустыни и Бахразом - вопрос особый; но если вы вторгнетесь в наши владения, это кончится плохо. Заявляю вам с полной ответственностью. Так и передайте вашим друзьям в пустыне.
- Боюсь, что их это не встревожит, - сокрушенно сказал Гордон. - Я не знаю, что у Хамида на уме по части нефтяных промыслов; это уж его забота.
- Предупреждаю вас…
- А вы меня не предупреждайте, генерал! Могу сказать вам одно. Ваша нефть племенам не нужна. Мы боремся не за нефть. И не с англичанами мы боремся. Поверьте, мы так же далеки от намерения угрожать британским интересам, как и вы сами. Что до меня лично, так качайте себе свою драгоценную нефть хоть до скончания века. Но, генерал, позвольте и мне в свою очередь сделать вам предупреждение. Если ваша нефтяная компания вздумает поддерживать Бахраз против племен, нам придется сделать свои выводы. На территории промыслов есть вооруженные силы Бахразского легиона…
- Это просто для охраны.
- Так пусть они там и остаются. Пусть не лезут в пустыню, и тогда все обойдется мирным образом. Если же они станут вмешиваться, станут действовать против кочевых племен - тогда в случае беды пеняйте не на нас, а на них.
- Мы не можем отвечать за какие-либо стычки на территории промыслов, - сказал генерал. - В случае возникновения опасности для промыслов охрана даст бой. Это ее дело.
- Если вы хотите, чтобы Англия сохранила свою нефть, это ваше дело.
- Я за легионеров отвечать не могу.
- Тем хуже, генерал. Я тоже вовсе не хочу, чтобы Англия лишалась нефтяных промыслов. Но это целиком зависит от вас. Я тут ни при чем.
Больше генерал выдержать не мог. - Силы небесные! Гордон, вы же англичанин…
- Разве, генерал? А по-моему, я араб. Самый настоящий араб!
- И вы способны драться против своих соотечественников?
- Сам еще не знаю, - честно признался Гордон. - Поживем - увидим.
- Великий боже! Неужели вы утратили всякое чувство меры? Ведь существует долг…
- Долг? Ха! Сумейте понять, в чем правда, генерал, и вам не нужен будет долг.
- Там, где измена, правды быть не может, это я твердо знаю.
- Но и там, где правда, не может быть измены. На этом мы должны расстаться, генерал! Вас ждет ваш хорошо обученный и поголовно верный долгу Бахразский легион. А меня - мои вероломные оборванцы-бедуины. Еще раз до свидания. Не могу передать вам, с каким нетерпением я жду дня решающей схватки. Помните, где будут головорезы, там буду и я. А если вы никаких головорезов не обнаружите, тогда ищите людей, которые готовы стоять на смерть не за какой-то надуманный долг, но за правду, за идею.
- Вы сумасшедший! - в полном отчаянии воскликнул генерал.
- Весьма возможно.
- Лучше мне было говорить со Смитом.
- Это вам показалось бы еще труднее.
- Он разделяет ваши взгляды?
- Конечно. Хотя почему - я так и не могу понять. Смит - любопытная личность. Этакий Калибан. Человек, у которого руки умнее головы. Вот посмотрите на него. - И Гордон перенес все свое внимание на Смита, который в эту минуту грузил в машину полученный бензин; он вспотел от усилий, его длинные руки заносили канистру мощным и плавным движением, похожим на движение подъемного крана; потом, словно зачерпнув хваткими пальцами воздух, ныряли вниз за следующей канистрой. - Смит просто страстный любитель машин, а я - его господин и повелитель, так что не будьте слишком строги к нему в своих донесениях. Ну вот, все готово. До свидания, генерал! До свидания!
Все совершилось без задержки. Как только Гордон приказал садиться и ехать, они сели и поехали. Генерал смотрел им вслед, и горбатый силуэт броневика, в густом облаке красной пыли убегавшего вдоль трассы нефтепровода, странным образом напоминал ему верблюда.
- Этот человек сумасшедший. Его не надолго хватит, - раздраженно сказал он Уиллису. И тут же, овладев собой, добавил уже обычным сдержанно-спокойным то-ном: - Чудак какой-то.
Уиллис почтительно молчал.
- Такие люди плохо кончают. Но если это случится нескоро… - генерал помедлил, додумывая свою мысль. - Боюсь, не наделал бы он нам хлопот.
- Вы думаете, это возможно, генерал? - спросил Уиллис без особой тревоги.
- Да, я этого боюсь, - ответил генерал и тут же добавил, как бы размышляя вслух: - Вот сейчас он поехал к Талибу. А Талиб - это такой человек, которому ничего не стоит убить его ради объявленной награды. Можно только удивляться, как его до сих пор не убили. Ведь в пустыне вероломство - не редкость.
- При нем эти телохранители, - уныло заметил Уиллис.
- Такие же убийцы! В любой момент сами могут напасть на него. - Казалось, опасность, угрожающая Гордону, беспокоит генерала больше, чем та, которой Гордон угрожал ему. Но тут же он отогнал от себя эту мысль. - Ну, ладно, - сказал он с досадой. - Там, вероятно, уже готов кофе? - Он повернулся и пошел к дому.
Уиллис пошел за ним, а остальные продолжали смотреть вслед машине. Как только она скрылась из виду, сразу с новой силой нахлынуло на них тоскливое чувство одиночества, развеянное было появлением Гордона и его головорезов, - словно на миг ворвалась сюда живая жизнь и опять исчезла в стремительной суете этого отъезда.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Талиб, главный из джаммарских шейхов, заявил, что готов для гостя прирезать половину своего жалкого стада. Гордон вскричал в ответ: - Нет, нет, ради бога не нужно! - в точности, как и ожидал Талиб. Но слова прозвучали эффектно, и хотя Гордон знал, что это только слова, их безобидную похвальбу он готов был предпочесть привычной мелочности других вождей окраинного района.
Талиб никогда не унизился бы до мелочных поступков: слишком люба ему была в людях бесшабашная удаль. Эта удаль составляла основу его существования; он был последним из тех старозаветных, кочевников, что жили войнами и набегами на соседние племена. Он отнимал у соседей стада, оружие, домашнюю утварь. Случалось, уводил их женщин.
Но теперь соседи обеднели, а с ними обеднел и Талиб. Бедность сделала его мрачным и злобным, толкнула на вероломство, а в конце концов и на подлость - за золото, которое ему платили Бахраз и английская нефтяная компания, он стал усмирять по их приказу непокорных шейхов окраинных племен. Так он сделался наемным карателем, грозным для всех людей пустыни, кроме Хамида, к которому он испытывал еще какие-то остатки не то любви, не то страха.
Но, несмотря на все это, старый воин все же нравился Гордону тем, что так упорно отстаивал свою гордую независимость кочевника. В его вероломстве заключался своего рода вызов. Войдя в ветхий шатер, где сидел Талиб со своими приближенными, Гордон по быстрому испытующему взгляду старика понял, что он вспомнил их последнюю встречу несколько лет назад и уже строит какие-то расчеты.
Тогда в Ираке только что поднял восстание Рашид Али, англичанам на фронте приходилось туго, и Гордон, в ту пору офицер британской армии, примчался подкупить Талиба, чтобы он не вздумал сыграть на руку иракским мятежникам, взбунтовавшись против Бахраза и англичан. Талиб взял деньги без всякого стеснения, промолвив - Можешь не тревожиться. Я люблю англичан.
Он любил англичан, когда получал от них деньги за то, чтобы не восставать против Бахраза; но день восстания был уже не за горами! И вот этот день наступил, и тот же Гордон, который платил ему за его неучастие в восстании, приехал уговаривать его к этому восстанию примкнуть. Талиб сумел оценить иронию судьбы, и после скудного угощения, состоявшего из старой, жесткой баранины, риса и горсти мелких фиников, уворованных в какой-то из деревень Приречья, он церемонно приветствовал Гордона, вновь заключив этого голубоглазого араба в объятия.
- Да благословит бог Хамида, пославшего тебя, - сказал он при этом. - Надеюсь, однако, он послал тебя не для поучений.
- В поучениях тоже есть толк, - возразил Гордон. - Особенно, если речь идет о восстании.
Талиб недовольно закряхтел и стал жаловаться на свою бедность, на суровую зиму, на то, что нечем кормить тех немногих верблюдов и коз, которые у него еще остались. Потом он принялся ругать своих соплеменников. Жалкие глупцы, им надоела кочевая жизнь, и теперь они каждый год пристают к нему с требованиями: довольно блуждать в поясках пастбищ для поредевшего стада, лучше осесть и начать возделывать землю. Они хотят остаться на севере, сеять и жать, навсегда отказавшись от вольных скитаний, которые столетиями были счастливым уделом их народа.
- Они думают, что я соглашусь стать мужицким королем! Земляным червем! - кричал он. - Я! Талиб! Старый воин, весь в рубцах от вражеских пуль и кинжалов! О великий аллах!
Жалобы продолжались: вот соседнее племя Камр - когда-то набеги на него давали немалую добычу, но теперь люди этого племени до того обнищали, что осели на окраине пустыни и превратились в землекопов. Он вскочил и зашагал из угла в угол, схватившись за голову руками и подняв к небу негодующий взгляд.
- Аллах проклял нас, - испуганно забормотали, глядя на него, старики.
- Так молите же аллаха об избавлении! - с яростью закричал Талиб. - Но только скорее! Скорее!
Гордон всей душой сочувствовал горю Талиба, потому что видел, до чего доведены люди племени, и понимал, что, как бы ни обернулось дело с восстанием, этих джаммарцев на будущий год не заставишь покинуть северный уголок, в котором они укрылись. Оборванные, голодные, растерянные женщины похожи на цыганок, дети - настоящие дикари с вздутыми от голода животами. И, слушая стенания Талиба, Гордон видел перед собой уже не состарившегося в боях воина с благородной осанкой какого-нибудь Геца фон Берлихингена, но дряхлого нищего, который, трясясь от бессильного гнева, клял свой народ, своих соседей, англичан, Хамида и все на свете, исключая разве самого бога.
И это Талиб? Не может быть!
- Да, я - Талиб! - выкрикнул старый воин, словно отвечая на мысль Гордона. - Но Талиб как был, так и остался воином. Арабы - вот кто изменился. Где люди моего племени? Просят милостыню или мостят дороги. Где наши стада и отары? Уничтожены, съедены, и теперь двадцать верблюдов - все мое богатство. Двадцать верблюдов!
И он продолжал вопить о своих потерях, нищете, ненависти.
Вдруг, точно в приступе бешенства, он метнулся к выходу и замахал кулаками на кочевников, возившихся у своих шатров.
- Землепашцы! - злобно выкрикнул он.
Гордон решил, что с него достаточно; правда, он так привык к подобным речам, что они уже не огорчали его. Неприятно было только услышать их от Талиба, вождя джаммарцев, у которых Гордон надеялся найти в нетленной чистоте достоинство и благородство сынов пустыни, несмотря на разлагающее бахразское влияние. Но от всего этого не осталось и следа, и Гордон не захотел больше слушать горестные жалобы Талиба.
- Что ж, больше ты уже ни на что не способен, Талиб? - спросил он. - Только плакаться?
- Плакаться? Погоди, придет день, и ты увидишь, что эта дряхлая рука еще разит без промаха.
- День уже пришел, - смело возразил Гордон. - Восстание началось. И плакаться теперь некогда. Нужно действовать…
- Действовать? - точно эхо откликнулся старый воин. - Как? Где? Имея двадцать верблюдов, сотню пригодных к бою людей и сорок ружей? А где враг? Где те бахразцы, на которых ты мне предлагаешь напасть? Летают в небе на самолетах! Где же нам нападать на них? Да и что толку! Потеряем еще людей, а добыча - ошметки солдатских мундиров.
- Разве больше тебе не за что биться? - спросил Гордон. - Добыча! Кто говорит это? Обыкновенный разбойник или Талиб, воин и неумолимый истребитель всего бахразского? Добыча! Набеги! Ха!
- А в чем для араба жизнь, как не в набегах? Добывать пропитание и убивать врагов.
- Враги - это Бахраз…
- Какое мне дело до Бахраза?! - воскликнул старик. - Что может дать людям Джаммара война с Бахразом?
- Свободу…
- А на что нам она теперь, твоя свобода? - сердито огрызнулся он. - Арабы вымирают. Мы терпим голод и нужду, видно такова воля аллаха…
- Ты глуп, Талиб, - резко перебил Гордон. - Хамид уже совсем близко.
- Я знаю, где Хамид. Он то и дело шлет ко мне людей, которые донимают меня поучениями. Поучения! Лучше бы он прислал мне денег. Теперь вот ты от него явился. Ну, что ему нужно на этот раз?