11
Зоя Тарасовна, обнаружив связанного Басика на лестничной площадке, даже не удивилась. Не ахнула, не всплеснула руками - ждала теперь любых неприятностей. Так и должна была кончиться история с Машей. Зоя Тарасовна была измучена до такой степени, что никакая новая беда не могла ее ранить. Распутала ремень, помогла Басику встать.
Британский джентльмен хладнокровно подтянул штаны, нимало не смущаясь тем, что Зоя Тарасовна обозревает его гениталии, и немедленно потребовал телефон милиции.
Зоя Тарасовна позвонила в милицию сама, объяснила дежурному, что на ее гостя напали бандиты. Сказала, что домработница шантажировала ее, что упомянутая домработница Маша связалась с бандитами, видимо сожительствует с одним из членов шайки. Ребенок, во всяком случае, у нее от неизвестного отца и явно - как бы это сказать? - не белый ребенок, одним словом, не европеец, как все мы.
- Негр, что ли? - спросили ее.
- Смуглый, - уточнила Зоя Тарасовна.
- Чурка, что ли? - спросили ее. - А напали кто, тоже чурки?
- Не знаю, какой нации. Я сама бандитов не видела.
- Восточные бандиты, - сказал Бассингтон, и Зоя Тарасовна передала эту информацию собеседнику.
- Опять чурки, - сказали ей в ответ. - Передайте своему гостю, что в России борются с такими вот чурками. Продыху от них нет. Пусть спасибо скажет, что не зарезали.
Зоя Тарасовна сообщила эти сведения Максимилиану Бассингтону. Слово "чурка" употреблять не стала, заменив выражением "лицо кавказской национальности". Это словосочетание показалось ей удачным: говорят же на Западе вместо слова "негр" - "man of African appearance".
Басик развел руками - что тут скажешь, в сущности, это судьба всех колониальных держав: как Англию затопили индусы, так в России не пройти от - как это называется? - лиц кавказской национальности. Тут надо отнестись к вопросу аккуратно, не спешить с оценками. Теперь, когда Бассингтон пришел в себя, обрел возможность рассуждать, он возвысился над ситуацией и говорил спокойно. Кровоточащий нос его заклеили лейкопластырем, вызвали такси, чтобы ехать в травмпункт. Бассингтон держал голову чуть запрокинутой назад и говорил, глядя в потолок:
- Этого человека надо понять. Он имеет обиду на государство, которое когда-то захватило его страну.
- Пусть так, но вы, Максимилиан, здесь ни при чем.
- Мы все, - говорил Басик потолку, - несем ответственность за дикарей.
- Макс, - говорила Басику плачущая Сонечка, - какой ты благородный. Сейчас милиция приедет. А может быть, не искать их, страшно связываться!
- Надо искать, - говорил Басик потолку, - не надо бояться решений.
В дверь позвонили, и Сонечка бросилась открывать милиции. Сержант Сорокин, чистый, аккуратный юноша, приехал по вызову быстро. Он поговорил с Сонечкой, выслушал комментарии Бассингтона-Хьюита, прошел на кухню, где сидела усталая Зоя Тарасовна.
- Кофе хотите? - Сама так и не выпила кофе с утра, нетронутая чашка стояла у локтя. На чашке было написано "Кисловодск", когда-то чашку привезли с Кавказа. За здоровьем туда ездили, к минеральным источникам, не то теперь.
- Хорошо бы кофейку, - весело сказал Сорокин, - но работать надо. Думаем, вор далеко не ушел. Москвы не знает, а мы каждую подворотню облазили.
Он ласково улыбнулся Зое Тарасовне - и веснушки на его молодом лице запрыгали.
- Вы не расстраивайтесь так. Это ж просто деньги. Сейчас наши богачи миллиарды теряют. И то не плачут. Я по телевизору видел - один дяденька виллу должен продать, в греческом стиле. Заплатил он за нее, - Сорокин сощурился, припоминая, - ну, может, миллион! А продает за гроши. Ну, может, за полмиллиона. И ничего, доволен.
И Сорокин, тоже довольный тем, как он проанализировал ситуацию, засмеялся.
- У меня муж умирает, - сказала ему Зоя Тарасовна, - рак у него.
- Вот это плохо. - И веснушки увяли, и погрустнел Сорокин. - Ну, может, оно и обойдется. Сейчас доктора чудеса творят. Вот у меня бабушка болела… - Сержант осекся, поглядев в глаза Зои Тарасовны. - Пойду я, мне ваших жуликов ловить.
- Ради Бога. Ловите. Или не ловите. Делайте что-то. - Она устала до последней степени. - Хоть кто-нибудь. Пусть кто-нибудь что-то наконец сделает.
На улице сержанта поджидал наряд - два милиционера с автоматами. Вместе они стали обшаривать дворы.
Ахмад и Маша уйти далеко не смогли - из-за кошки. Сумасшедшая больная старая кошка Нюра выскочила на лестничную площадку и в разгар драки бросилась вниз по лестнице. Маша поймала кошку, пыталась отправить ее обратно, кошка уходить не хотела. Тяжелый живот с опухолью болтался под ее худым облезлым телом, она была стара и безумна, но обладала несокрушимым упрямством. "Иди домой, милая", - Маша ставила Нюру на ступеньки лестницы, толкала вверх, но кошка упорно возвращалась к ее ногам. Маша оставила кошку Ахмаду, побежала собирать вещи и одевать своего татарчонка. Ей казалось, что она делает все стремительно: складывает консервы в холщовый мешок, завязывает пакеты с одеждой мальчика. Но прошло минут пятнадцать. Затем они дошли до ларька Расула, отдали Расулу деньги. Ахмад принял у Маши рюкзак и мешки, повесил на плечо.
- Ты кошку отдал?
- У двери оставил.
- Куда теперь?
- На вокзал, поезд ждать. У меня там есть знакомые.
В это время милицейский патруль уже начал осматривать дворы.
Ахмад закрыл ладонью рот мальчику и вжался плечами в стену. Он присел на корточки, и Маша тоже присела - так, на корточках, они дошли до мусорных контейнеров, протиснулись между баками и стеной. Сидели и слушали, как их ищут.
- Никого тут нет.
- Ты за баками смотрел?
- Посмотрю.
Милиционер подошел так близко, что люди за мусорными баками слышали его дыхание. Потом они услышали звонкий звук льющейся воды - догадались, что милиционер стал мочиться на баки. Потом струя изменила направление, звук стал глухой - милиционер прежде мочился на бак, а теперь - в промежуток между баками, на картонные коробки. Они ждали, пока струя иссякнет, мочился милиционер долго.
- Ты чего безобразишь? - весело сказал Сорокин.
- Приперло.
- Иди туда, а я еще здесь погляжу. Ишь, лужу налил.
- Говорю же, приперло.
- Литров пять напрудонил.
- Вот что ты наделал, - шептала Маша, - без тебя жила нормально. Сиди теперь на помойке, очень интересно, как тут на тебя мочатся. С ног до головы обоссали. Спасибо тебе.
Ахмад глазами подвигал, головой помотал: молчи.
- Что - молчи? Ну что - молчи? Всю жизнь молчу. Сижу вот с сыном на помойке. И молчу. Родственник приехал, называется. Помог.
Ахмад одной рукой обнимал татарчонка, закрывая ему на всякий случай рот, второй рукой удерживал лист ржавой жести - лист закрывал их с той стороны, где заканчивался мусорный бак. Ахмад подумал, что, если он выпустит лист жести, лист упадет на баки, а если отпустит татарчонка, тот закричит. В любом случае - шум. Он глазами еще раз показал Маше: прошу тебя, тише!
- Звали тебя сюда? Ну вот скажи мне, зачем ты приехал? Сыночку моего отпусти, ведь задушишь так ребенка. Ты что, совсем русского языка не понимаешь? Говорят в народе: чурки. Чурки вы и есть.
Сорокин подошел с той стороны, где был лист жести. Услышал за баками шум и испугался - он пожалел, что отослал милиционеров в соседний двор. Драться в одиночку с лицами кавказской национальности совсем не хотелось. Он взялся рукой за лист жести, и - странное дело - лист остался в его руке. Он отодвинул жесть в сторону, заглянул за мусорный бак, а когда увидел маленького мальчишку - обрадовался. Мальчишка - это вовсе даже не опасный чеченец.
- Что ты здесь делаешь, милый? - сказал Сорокин. - А мамка твоя где?
Татарчонок заплакал, Сорокин всмотрелся в плоское лицо ребенка - понял, что это тот, кого он ищет, но никакого решения принять не успел: Ахмад схватил его сзади за шею.
12
Три дня Татарникова подержали в палате, а затем Колбасов пришел к нему с неожиданной новостью: больного отпускают домой. Сказал он это в своей обычной манере, на бегу, сжал костлявое плечо пациента и зашагал прочь, цокая по щербатому кафелю штиблетами, - рыжий, ответственный, деловой.
Как это - домой? Александр Бланк, когда Зоя Тарасовна передала ему эту новость, не поверил услышанному. Домой? А, позвольте, лечиться-то как же? Ведь не насморком человек болен! Эта поспешность огорошила всех, кроме Сергея Ильича, который не увидел никакого подвоха - а только изумленно переспросил у сестры: правда, домой?
- Выписку тебе приготовят, и все. Гуляй!
- Как, простите, гулять?
- Ну, это уж ты, голубчик, сам решай. На кресле-каталке пусть тебя супруга катает. Или еще как.
На следующий день в палату к Татарникову пришли его лечащие доктора - Лурье и Колбасов, пришли подтвердить свое решение. Зоя Тарасовна встретила их в волнении: неужели мужа действительно отпускают?
- Отпускаем, - подтвердил Лурье.
- Значит, поправился?
- Определенный этап закончился, а дальше организм сам разберется, - сказал Лурье, не солгав нисколько.
Татарниковы, однако, не поняли.
- А для чего же вам здесь лежать? - сказали врачи, зная, что Татарников умрет через несколько дней. - Неужели домой не хочется? Мы свою работу сделали, опухоли вам удалили. Теперь сами лечитесь.
- А как лечиться? - спросил Татарников.
- Ну, мы напишем свои рекомендации, - сказал строго Колбасов, - через пару недель, возможно, потребуется осмотр. Решим по поводу химии, подождем результатов анализа. Сами понимаете.
Сергей Ильич слабо кивнул.
- Значит, домой. - Он не представлял себе дня без капельницы, без сестры, подкладывающей судно, без обезболивающих уколов. Без уколов терпеть будет сложнее, подумал он, а мне надо терпеть долго. Слово "домой" обозначало здоровье, а он не мог пошевелиться.
- Режим, конечно, постельный, - рассудительно сказал Колбасов.
- Отпускаете?
Татарников тяжело дышал - звук был такой, как будто пилят пластмассу: визг и скрежет.
- Отпускаем, - подтвердил Лурье, всматриваясь в лицо умирающего. Яблоко лица уже было съедено смертью до конца, обкусано со всех сторон; оставался жалкий огрызок, сморщенный, вялый. Так, на один укус. - Отпускаем на все четыре стороны. Дальше сами.
"Что сами? Куда сами?" - этого Татарников не спросил. Он и так знал. Сам - это значит, что остаешься один в своей ледяной могиле в длинном снежном поле. Сам - это значит, терпеть будешь в одиночку. Вот что это значит. Ничего, потерпим. Сказать тут нечего. Он промолчал.
Зоя Тарасовна, принимая из рук врачей выписку о состоянии здоровья пациента, тоже не знала что сказать.
- Не умрет? - спросила она жалобно. - Соседи-то вон умерли.
- Крепкий старик был, - сказал Колбасов по поводу покойного старика. - Вы напрасно так говорите: умер! Он, если хотите знать, мог уже двадцать лет назад помереть, а все жил. Интересный такой случай. Бывший начальник Каргопольского лагеря, энкавэдэшник. Живучий дед - порода у них такая.
- Энкавэдэшник? А нам старик говорил, что он Берлин брал, - сказал Татарников.
- Пискунов его фамилия. Внук у него - большая шишка в "Росвооружении". Только вот навестить деда не приехал, времени не нашел. Прислал шофера с деньгами и документами. Нет, не брал старик Берлина. Он в органах служил, людей сажал. Всех подряд брал, а вот Берлин он не брал.
Татарникову стало смешно. Он не мог смеяться от боли, но ему было смешно.
- Я все понял, - сказал он, - старик, наверное, арестовал еврейскую семью по фамилии Берлин. Например, родственников Исайи Берлина, если не все они успели уехать.
Врачи развеселились. Берлин он брал, это надо же! Лурье смеялся, Колбасов хохотал в голос.
- Можно вас на минуточку? - воспользовавшись тем, что обстановка сделалась непринужденной, Колбасов подхватил Зою Тарасовну под локоть и увлек к окну.
Доктор Колбасов в доверительной манере сообщил ей, что на всякий случай приготовил два варианта выписки. Обычно непреклонный, он интимно склонился к уху Зои Тарасовны и нашептал, что сочинил специальное врачебное заключение исключительно для удовольствия четы Татарниковых. Одну бумагу он написал, чтобы не волновать клиентов избытком информации, а другую - дотошнобюрократическую. В первой бумаге значилось, что проведены три успешные операции по удалению опухолей, и перечислялись органы тела, кои Татарникову отрезали. В другой же бумаге между прочим сообщалось, что множественные метастазы находятся в крови больного, в костях, в печени и в легких. Документы были написаны тем специфическим врачебным языком, который труден для немедленного понимания, - жена Татарникова прочла обе бумаги и не нашла вопиющих различий. Про операции говорилось и там и тут, слово "опухоль" значилось и там и тут, и по всему выходило, что ее-то и удалили. Некоторые детали, опущенные в коротком варианте, она не то чтобы предпочла не замечать, но, заметив, не посчитала важными. Ну да, метастазы. Ну да, в печени. Но операция-то прошла удачно. Колбасов вручил ей конверт с обоими документами, а затем произвел некую манипуляцию хирургическими своими пальцами и один из документов изъял.
Татарникова уложили на каталку, прикрутили брезентовыми ремнями, резво прокатили по больничному коридору, погрузили в медицинскую машину с номерами МНЕ 40–42 и отправили обратно домой.
Когда носилки его катили по коридору, Сергей Ильич попросил санитаров остановиться подле палаты Вовы-гинеколога. Санитар каблуком надавил на тормоз (есть и у больничной каталки тормоз - позднее открытие сделал Сергей Ильич), широко распахнул палатную дверь. Сергею Ильичу подложили дополнительную подушку под голову, чтобы Сергей Ильич мог увидеть Вову и проститься, но Вовы в палате не было. Беспокойными слезящимися глазами Татарников обшарил палату, он увидел стопку журналов GQ, норвежский свитер с пестрым узором, полосатые носки - все это было сложено стопочкой на постели, и тут же лежала скомканная простыня. И Сергей Ильич понял, что это все, что осталось от Вовы-гинеколога.
Простыня была смята именно так, как бывает, когда ее снимают с мертвого тела, - она хранила очертания окостеневшего в смертной муке человека. Еще час назад под простыней лежал Вова в полосатых носках, а вот теперь его нет. Носки полосатые остались, журналы GQ блестят обложками, простыня мятая лежит, а Вовы нет! Нет больше Вовы! Вот с обложки журнала известный режиссер обещает рассказать про шестнадцать способов, как соблазнить женщину, - а Вова-гинеколог уже не прочтет об этом. Вот на первой странице газеты "Ведомости" министр финансов обещает рассказать правду о кризисе - а Вова так и не узнает всей правды.
И несправедливость Вовиной судьбы оскорбила Татарникова - и хоть ему было уже все равно, что творится с миром, но за Вову стало больно. Ошибка вышла, ошибка! Вот его, Татарникова, изгрызенного до последней степени, изрезанного до последнего клочка, вот его, никчемного, отпускают домой, а сочного, полнокровного Вову-гинеколога свалили в черный пакет и потащили в морг. Нет, вы не того взяли, вы ошиблись! Как могла ты, Смерть, куда смотрела! И вы, вы все - общество, научные институты, пенсионные фонды, банки, страховые и фискальные организации, - зачем вы отпустили от себя Вову? От меня-то вам проку нет, а он вас преданно любил! Он же ваш был, буржуинский, как могли вы его предать смерти? Зачем же Вову, который так любил читать про успехи демократии? Зачем же именно его, который верил в свободное развитие личности и капитализм? Когда ты, Смерть, прибираешь человека, недовольного жизнью, ты поступаешь логично, но взять Вову - это бессовестно!
Вова верил в прогресс, он был подходящим членом бесправного коллектива, он всему радовался! Чем же он вам помешал? Он так хотел понравиться миру! И вот умер, умер, умер!
- А где Вова? - тихо спросил Татарников.
- Да где-нибудь тут, за углом, - сказал санитар и покатил каталку дальше по коридору. - Спрятался от нас, не показывается.
Носилки задвинули в машину, шофер посмотрел на серое лицо Татарникова и сказал:
- Домой? Повезло тебе.
И Татарников подумал, что ему действительно несказанно повезло. Он едет домой, к своим книжкам, в свою комнату. Он увидит фотографию своей мамы, увидит свою кошку. Он увидит паркетный пол своей комнаты, половицы, на которые он в детстве пролил чернила и которые всегда разглядывал, когда лежал на диване. Увидит репродукцию картины с изображением Венеции, приколотую над столом. Увидит тот кусок обоев, который отклеился от стены, а его так никто и не приклеил вот уже десять лет. И трещину на потолке - от лампы до карниза он увидит тоже. Господи, спасибо тебе. Как хорошо ехать домой. Машина поворачивала, голова Татарникова моталась по поролоновой подушке.
Врачи не сказали Татарникову, что раковые метастазы у него повсюду, - они сказали об этом лишь его жене. Впрочем, люди устроены так, что слышат то, что хотят услышать.
Зоя Тарасовна поняла врачей так, что операция прошла хорошо, главная опухоль удалена, больного отпускают домой, поскольку лечить больше нечего.
То, что есть в теле и другие больные места, она слышала, но предпочла забыть. Говорят, где-то там метастазы. Ну и что? Операция-то прошла нормально, вот что важно. Сергей отпущен домой, он идет на поправку - вот что важно. Им повезло, им разрешили ехать домой. Других хоронят, отвозят в больничный морг, складывают в черные полиэтиленовые мешки, как мусор, - а вот их отпустили живыми! Она смотрела на мужа - тот лежал на носилках внутри машины, и голова его моталась из стороны в сторону, когда машина поворачивала, - смотрела на его серое лицо, точнее, на остатки лица, потому что лицо уже было сгрызено смертью, смотрела и думала: нам повезло!
- Нам повезло, - повторяла она с отчаянием, заговаривая судьбу, заговаривая страх, - нам повезло!
13
Достоинства Валерия Сердюкова были неоспоримы, и, когда сенатор Губкин представил нового редактора коллективу газеты, вопросов ни у кого не возникло. Сердюков был в одном из своих двухсот представительских костюмов, а именно в бежевом с золотым отливом. На шее демократа номер один был повязан алый галстук в синюю полоску, и в целом сочетание цветов (красно-лазорево-белый, как на российском флаге) получилось патриотичным. Сотрудники газеты расценили гардероб нового начальника как заявленную программу развития издания. Газета будет независимой, но станет обслуживать вертикаль власти. Либерализм - да, но либерализм не безответственный, либерализм государственный. Демократия, бесспорно, - но суверенная демократия.
Валерий Сердюков прошелся по комнатам, ничего никому не говорил, смотрел сквозь очки в золотой оправе, молчал, даже "футынуты Фоссия" не говорил. Он предоставил хозяину издания объяснить сотрудникам, что к чему, и действительно, Губкин сам пожелал поговорить с коллективом журналистов.
Губкин держался запросто, в отличие от чопорного Сердюкова. С ним даже охраны никакой не было, так, вошли два тихих человека, встали в сторонке, а что это за люди, никто и не знал, - может быть, просто знакомые. А что у них пистолеты под пиджаками, ну так кто сегодня без оружия в гости ходит? Губкин присел на стул в центре комнаты, а его обступили преданные капслужащие. "Вам чайку, кофейку?" - "Зеленого чаю, будьте любезны".