Почтовая девушка побежала пальцами по картонкам с буквами.
- Николай Антонович, - прочла она вслух. - Да, есть.
- Вот и я говорю есть, - подмигнул Коля и взял листок.
- Еще письмо вам! - крикнула девушка уже ему в спину.
Он остановился:
- Какое письмо?
- Николай Антонович?
- Я, - растерянно подтвердил он, - я и никто иной.
- Вы что, не ждете письма?
- Письма-то? - Он вдруг сообразил: - Да нет, почему. Жду.
- От кого? - стала проверять девушка, повернув к нему конверт тыльной стороной.
- От Пантюховой Инны Михайловны, - сказал он и, еще не кончив фразу, понял, что несет глупость: откуда ей знать, что он здесь?
- Нет, - сказала девушка, - не от нее.
- Ну, тогда, значит, из Владимира, - уверенно предположил Коля.
Тут был резон, но очень малый: верный друг Лёшка знал все его адреса, однако писем не писал никогда.
- Нет, - повторила девушка и грустно, шевельнула губами - огорчилась за клиента. Поколебавшись, подсказала: - А из Горького не ждете?
- Вот это может быть, - сказал Коля, отворачивая лицо: он побледнел и сам почувствовал, что побледнел.
- Не ваше - отдадите, - сказала девушка, протягивая конверт.
- Само собой, - кивнул Коля, - но это, боюсь, мне.
Он отошел к измызганному чернилами столу, сел и принялся заполнять бланк перевода. Фамилия. Номер паспорта. Место постоянной прописки - вот смеху-то! - город Горький…
Коля вдруг отложил ручку и торопливо надорвал конверт. Но письмо вытаскивать, не стал, снова взялся за ручку. Ни к чему суетиться, сперва одно дело закончить.
Он вписал сумму прописью - семьдесят четыре руб. 00 коп. Строчка вышла кривая. Расписался. Вернулся к почтовой девушке, получил свои семь бумажек с мелочью и на вопрос, ему ли оказалось письмо, ответил бодро и как бы даже радостно:
- Мне, мне!
На улице, еще от двери не отойдя, вырвал письмо из конверта. От машинописных строк дохнуло роковым холодком казенной бумаги.
Коля бестолково завертел листки - не мог решить, с начала глядеть или с подписи. Руки тряслись, как у школьника.
Взгляд ухватился за обращение: "Здравствуй, папа!"
Ясно…
От этой ясности Коля словно бы обмяк, привалился спиной к стене, к грязноватой, в потеках, панели.
Ишь ты, выходит - папа!
Уже поспокойнее он перевернул последний листок. Дочка. Не сын, дочка.
Ну что ж, все законно. Как и быть должно. Она - дочка, он - папа.
Коля набрал воздуха, переждал дрожь в пальцах и начал читать подряд.
"Здравствуй, папа!
Ты, наверное, очень удивишься, получив это письмо. Но ничего сверхъестественного не произошло: стала перебирать всех, кто может о тебе что-нибудь знать, и "вычислила" дядю Лешу…"
Ишь ты… Коля скривился и сглотнул. Чего только не бывает! И сам он - папа, и Леша - дядя… Времена, что ли, меняются?
Он стал читать дальше.
"…Ну, а остальное просто. Нашла его адрес, написала, и он сразу ответил. Я была к нему несправедлива, а теперь поняла, что из всех твоих друзей он один оказался настоящим. Мы с Игорем к нему ездили, и он взял с меня слово, что, кроме меня, твой адрес никто не узнает. Разумеется, так оно и будет. Игорь - это мой друг, и я пишу тебе в связи с ним.
Я понимаю, что тебе надо побыть одному и прийти в себя, и не стала бы тебя тревожить, но у меня нет выхода. Мы с Игорем любим друг друга вот уже полгода. Мы почти не расстаемся и хотим не расставаться никогда. Посылаю тебе его фотокарточку, хотя она о нем говорит очень мало, потому что главное в нем это обаяние…"
Коля вновь сунулся в конверт - нет, карточки не было. Растворилась, что ли? Загадка! Ладно, значит, Игорь…
"…У него уже есть жизненный опыт, он до института два года работал, был женат, но теперь это, слава богу, позади, хотя и попортило крови нам обоим. Сейчас у него преддипломная практика, потом диплом. К этому времени мы должны уже расписаться и распишемся, потому что оба не мыслим жизни без этого. Ему очень нравится наш город, здесь ему предлагают работу, даже в двух местах, с этим проблем не будет. Но ни жилья, ни прописки, конечно, никто дать не может (он из Липецкой области). Но когда я об этом сказала матери, она неожиданно заявила, что категорически против нашего брака, что не доверяет Игорю и в любом случае его не пропишет. В ответ я просто проконстатировала тот факт, что квартира не ее, а твоя, куплена на твои деньги, и что я все-таки твоя дочь, а она всего-навсего бывшая жена. В общем, разговор вышел крайне неприятный, потому что она стала рассуждать о долге и порядочности, и мне пришлось прямо сказать, что эти темы ей лучше не затрагивать. Кончилось криками и даже попытками рукоприкладства (с ее стороны), хотя и безуспешными. Хорошо, что пришла Людка и кое-как нас разняла.
Через два дня мы восстановили дипломатические отношения, она сказала, что не хочет мешать мне жить по-своему, но не желает в сорок лет остаться без своего угла (между прочим, трехкомнатного!). Вот ее позиция: я имею право делать что хочу, но о прописке Игоря не может быть и речи. Я ей, разумеется, ответила, что мой муж будет жить со мной.
Сейчас у нас внешне все спокойно, но я ей не верю: по-моему, она просто хочет выиграть время. Она пытается настроить против меня Вовку и исподтишка внушает ему, что я хочу отнять квартиру у него (что конечно же абсолютная ложь, я Вовку очень люблю).
О ее личных делах писать не буду, они такие же, как всегда, лучше не стали. По-прежнему ее эгоизм отталкивает от нее всех людей. Но сейчас, мне кажется, она хочет форсировать события, быстренько расписаться (может быть, даже фиктивно) с одной серенькой личностью и поселить его у нас, а меня, Игоря и Вовку поставить перед свершившимся фактом. Как видишь, она не меняется - лишь бы ей было удобно, а остальные хоть вешайся. Но ваша с ней история меня многому научила, и в данном случае у нее номер не пройдет.
Я консультировалась с Людкиной тетей (она юрисконсульт на одном из предприятий, очень опытная), и она говорит, что, если за дело взяться с умом, у матери ничего не выйдет, потому что на всю квартиру у нее нет ни юридического, ни морального права и что суд всегда защищает интересы молодой семьи, потому что она перспективна в смысле детей. Но нужно вот что: было бы очень хорошо, чтобы ты написал мне письмо, где рассказывал бы про свои отношения с матерью, про квартиру, вещи, а также про все деньги, которые ты ей оставил на детей. Она теперь, правда, уже год работает кем-то в торговой фирме "Весна", но официальный оклад у нее девяносто рублей, и даже дурак не поверит, что наша семья живет на эти деньги. А самое главное, напиши, что согласен на прописку зятя Попадайченко Игоря Николаевича в своей квартире.
Папа, я тебя очень прошу, сделай это. Я знаю, что была к тебе недостаточно внимательна, но ведь теперь речь идет о счастье всей моей жизни. Кроме того, это касается и Вовки. Средний балл у него трояк, почти наверняка пойдет в армию, и надо, чтобы до его возвращения мать ничего не могла предпринять с квартирой в свою пользу.
Не удивляйся, что письмо на машинке. Дядя Леша на всякий случай назвал мне три города, где ты можешь оказаться, поэтому я попросила Люду перепечатать это письмо в трех экземплярах и теперь посылаю по всем адресам…"
Коля развернул последний листок и увидел фотографию, приклеенную за два уголка, наискось. Небольшая карточка, раза в два крупнее паспортной. Усики, галстучек, волосенки на пробор…
Углубляться в физиономию будущего зятя Коля не стал - торопливо дочитал письмо. Там и оставалось-то десять строк.
"…Как ты живешь? Я о тебе очень беспокоюсь. Напиши хоть что-нибудь.
Очень тебя прошу - с тем, о чем я написала, не задерживай. Просто очень прошу. Людкина тетя полагает…"
Абзац про тетю Коля промахнул, не читая. Полагает, и бог с ней. Она ведь юрисконсульт, вот и пусть полагает.
Дальше шло, как в лучших домах:
"…Целую тебя крепко.
Лариса.
P.S. Игорь передает тебе очень большой привет".
Коля сложил письмо и сунул в конверт. Привет от Игоря, задуманный, наверное, опытной теткой и размноженный Людкой в трех экземплярах, почему-то добил его совсем. Кривясь и хмыкая, он взял телеграфный бланк, резко, не дописывая буквы, накарябал адрес и мстительно бросил на голубую бумажку три слова: "Разбирайтесь сами. Папа". Заплатил полтинник, взял квитанцию и, выходя, так долбанул дверью, что какая-то бабуся, покрывавшая поздравительную открытку ровными красивыми строчками, подскочила, выронила ручку и истошно завопила:
- Да что же это делается?!
Но ушел Коля недалеко. И квартала не пройдя, он вдруг повернулся и бросился назад, чертя правой ногой нелепые полукружья: при беге подвернутая ступня все же давала себя знать..
- Девушка, - выдохнул он, - я тут телеграмму оставил…
Она мало что поняла, но бланк вернула.
- Только я ведь квитанцию выписала. Как же теперь?
- За тобой останется, - блекло улыбнулся Коля.
От сердца отлегло. Дочь все же. Какая ни есть, а дочь.
У почтовой девушки были свои заботы:
- Нет, так нельзя. Вы деньги заплатили. Чуть-чуть поторговались, и Коля уступил - на тот же полтинник придумал телеграмму Лешке: "Деньги получил. Держись. Николай".
Он с чувством поблагодарил девушку, да еще и от выхода, обернувшись, сделал ручкой. После чего прикрыл за собой дверь так деликатно, что и не скрипнула, - бабуся, проводившая Колю тревожным взглядом, вздохнула успокоенно.
- Да, - пробормотал он, - история… Что же делать-то? Тут же, не отходя от почты, сел на ступеньки. Бетон был холодный - ну да черт с ним.
Никакой путной идеи в голове не было. Только облегчение, что та телеграмма задержана, что беды не будет. И это облегчение дало ему возможность еще минуту спокойно и бездумно посидеть на ступеньках.
Впрочем, и в эту минуту краем души Коля ощущал, что беда есть и будет и спрятаться от нее некуда.
Значит, к дяде Леше, подумал он, за адресом. Видно, хваткая девка…
На дяде Леше тогда все и кончилось. Последняя тесемка порвалась.
Лешка был Колин однокашник, в четвертый класс вместе пришли. Лет тридцать знакомы. Да нет - надо же - больше тридцати…
В школе они с Лешкой контачили мало, другие имелись приятели. Хотя парень был умный и покладистый. Руки редкостные, вечно всякую всячину мастерил: то аквариумы, то почему-то настольные лампы. Сделает штук пять, добьется уровня - и хватит, берется за что-нибудь другое. А поделки свои раздавал.
Коля как-то попросил его перстень сделать - мода такая была, сделал из серебряного полтинника, с широкой печаткой. Классный вышел перстень, красивый и в драке помогал. Да, малый был хороший, все при нем. Но - и кое-что лишнее.
Лешка от рождения был горбат. Неведомая жестокая сила еще в материнской утробе скривившая ему позвоночник, скривила мальчишке и судьбу. Класса до седьмого был как все, только потише, а потом зажался. Девчонки приятельствовали с ним охотно и даже подчеркнуто, но дальше не шло. Он вроде бы в них и не нуждался, хотя кто знает, что у человека внутри?
Специальность он приобрел часовщика. А придя домой с работы, наконец-то брался за работу: мастерил, мастерил, мастерил…
Лет в двадцать семь у Лешки появилась женщина - неожиданно, как с облака свалилась. Была она старше его лет на восемь, плохая художница, довольно красивая и до крайности безалаберная. Жила с ним хорошо, гордилась Лешкиной умелостью, ласкалась и, похоже, любила, пока внезапная житейская волна не унесла ее в приамурский город Благовещенск. Через год вернулась, плакала, жалела Лешку и себя, отлеживалась и приходила в норму. А отлежавшись, уехала с творческой компанией на месяц в республику Коми подзаработать деньжат на плакатах и досках Почета. Возвратилась через полгода изможденная, подавленная, без деньжат, без этюдника и без мизинца на левой руке. И опять плакала, опять любила и клялась, что Лешка в ее жизни - единственная реальность, а все остальное - миражи, фантомы, если вдуматься, их просто нет. Однако же вскоре вышла замуж за одного из этих фантомов.
Брак оказался мучительным, муж унижал ее, сколько изобретательности хватало, но, может, ей того и надо было? Все же раза два-три в год она не выдерживала, за восемьсот километров прибегала к Лешке и неделю-другую "восстанавливалась": жила у него, плакала, жаловалась, спала с ним, любила его, а "восстановившись", уходила. "Ты мой санаторий", - говорила она Лешке, целуя его на прощанье.
И деньги у него брала.
Как он мог так жить? А мог! И несчастным не смотрелся. Рассказывал о ней Коле спокойно и с юмором, как мудрый отец о любимой, но непутевой дочери.
Давно уже, сразу после школы, однокашники рассыпались кто куда, и только домосед Лешка всегда был на месте. Приезжая домой, Коля заходил к нему. Постепенно былой одноклассник стал приятелем, а там и другом. Потом же, когда Колина жизнь вздыбилась, рухнула и так, обломками, улеглась, когда его беда перестала быть тяжким случаем и стала бытом, когда сослуживцы и приятели устали советовать, а сам он сжался от ровной тоски и беспомощности перед новым своим состоянием, тогда вдруг высветилось, что Лешка ему не просто друг, а единственный друг.
Именно Лешку позвал он за двести километров на непрактический, но такой ему в тот момент необходимый разговор. Проще было съездить, а он позвал - из нищенской гордости, из упрямого желания самому себе доказать безнадежное: что в доме он хозяин, хотя ни дома, ни хозяйства для него уже не существовало. Именно Лешке задал тогда Коля такой простой и страшный, разросшийся в нем, как раковая опухоль, вопрос: зачем жить?
Они сидели вдвоем на кухне. Жены - хотя вроде уже и не жены - дома не было. Вовка у себя в комнате балдел под магнитофон. Они тогда выпили, но сколько? Бутылка на двоих, да еще под соленые помидоры, разве это водка для молодых мужиков?
- Понимаешь, - мягко внушал ему Лешка, - от жизни нельзя требовать смысла. Нет у нее смысла - ну и что? Бери, что дает, и будь благодарен. Я для себя понял одну великую вещь: даже если она дает очень мало, этого все же достаточно. Можно объездить весь мир, а можно всю жизнь ходить за грибами в один и тот же лес - все равно не будешь знать его до конца. Я думаю…
Что он тогда думал, Коля так и не узнал. В дверь кухни заглянула Лариска, и Лешка замолчал.
- Вот - дочка, - сказал Коля другу, как похвастался, но интонация получилась такой автоматической, сейчас ему было не до хвастовства.
Лариска отступила в коридор и встала там, не закрывая дверь. Коля вышел за ней, обнял за плечи и спросил, не к месту и вообще глупо:
- Ты меня любишь?
Лариска попятилась в большую комнату, там вывернулась из-под его руки и сдержанно поинтересовалась:
- Он долго здесь будет?
- Кто? - от неожиданности бестолково переспросил Коля.
- Он.
- А что такое?
- Ничего. Просто он мне не нравится, - негромко сказала Лариска. - Понимаешь, не нравится.
Ей тогда исполнилось шестнадцать, может, и не красавица, но хороша была, это точно, и уже привязывала взгляды парней свежим энергичным лицом и крепким развитым телом.
- Чем же не угодил? - потемнев, спросил Коля.
- Не тем, - сказала Лариска, - а может, и тем. Имею я право не любить человека просто так?
Она говорила напористо, опьяняясь собственной откровенностью, возможностью говорить то, что еще недавно не решилась бы, и так, как еще недавно не посмела бы.
- Я не хочу его видеть. Понимаешь, не хочу! Он что, тут ночевать собирается?
- А где же ему еще ночевать? - возразил Коля, но встречный этот полувопрос прозвучал неуверенно - ни власти, ни силы.
- А если мне нужно вымыться? - сказала Лариска. - Или сготовить? Да мало ли что мне нужно?
- К тебе придут, что ли? - догадался он наконец. Она с вызовом вскинула голову:
- Да! Ко мне придут мои друзья!
В распаде и хаосе разваливающейся семьи она уловила некоторые для себя перспективы и теперь пользовалась случаем закрепиться на занятых рубежах.
- Так ведь и он мне друг, - напомнил Коля.
- Собутыльник, - презрительно бросила Лариска. Сколько раз потом вертел Коля в памяти эту сценку! Сорвись он тогда, шмякни ей по щеке - может, все по-иному вышло бы у обоих. Девчонка все же была! Но не шмякнул - разрозненные мысли, замедленные растерянностью и хоть малой, но водкой, так и не связались в решение. Только и хватило ума на угрюмую фразу:
- Если приятели тебе дороже отца - могу и уйти.
- Уйти! - со взрослой иронией повторила Лариска. - Да ты давно ушел. Всю жизнь только и делаешь, что уходишь.
Это были материны слова, и интонация материна.
- Работа такая, - тупо сказал он.
Так отвечал жене, так ответил и дочке - лучшего оправдания не. нашлось.
Она враждебно молчала.
Тем же вечером он уехал к Лешке.
К сыну заглянул попрощаться. Парень лежал на кушетке, животом вниз, носом в магнитофон.
- Сделай-ка потише, - сказал Коля. Тот чуть приглушил звук. Коля поставил чемодан на пол.
- Пока, сынок. Ухожу.
- Далеко? - спросил Вовка.
- К дяде Леше.
Парень выключил звук совсем.
- Так уж вышло, - объяснил Коля.
- Пап, ты приходи, - сказал Вовка. На столе лежал кусок ватмана. Коля достал ручку и написал Лешкин адрес.
- Вот тут я буду. Появится настроение - напиши.
- Обязательно, папа, - пообещал сын. И кивнул на чемодан: - Тебе помочь?
- Справлюсь…
Они поцеловались. Открывая входную дверь, Коля услышал музыку - магнитофон работал на обычную мощность.
Письма от Вовки он ждал месяца четыре, пока не понял - и тут отрезано…
А потом оказалось, Лешка прав: как бы мало ни давала жизнь, все равно достаточно…
Сзади хлопнули дверью, женский голос произнес:
- Скамеек, что ли, нету?
Коля не обернулся. Вновь достал письмо и отделил последний листок, с фотокарточкой. Пригляделся.
Лицо как лицо. На лбу ничего не написано. Ей жить. Он встал с холодных ступенек, вернулся на почту, купил конверт "авиа" с листом бумаги и написал, что согласен на прописку зятя Попадайченко Игоря Николаевича по адресу такому-то. Ее дело, замуж так замуж. Хочет - пускай. Дочка все же.
Но, написав, что положено, Коля смял ладонью щеку, посидел так с минуту и сунул готовый лист не в конверт, а в карман.
Ну что он знает про этого Попадайченко? И про нынешнюю Лариску? И про свою бывшую? Да еще Вовка в той же богом проклятой квартире, между двумя жерновами…
Бросит сейчас письмо - и закрутится неостановимая машина. Не бросит - так ведь другая машина уже крутится…
Когда за тобой выбор - жить можно. Когда от тебя, ничего не зависит - тоже терпимо, по крайней мере совесть не заест. Но вот так, вслепую, тянуть судьбу своим же детям…
Коля сидел, думал. Голова пухла. Бог ты мой, и за что такое человеку!
Он скрипнул зубами, застонал. Хотелось завыть, заорать, яростным матом выбросить из себя, как выблевать, эту грызущую душу заботу, хотелось запустить казенной засиженной табуреткой в толстое казенное окно…