Все в порядке? - спросила Авриль. Она смотрела телепередачу, в которой две супружеские пары, выряженные в одинаковые фуфайки, рыскали по большому антикварному рынку, пытаясь купить лучший товар за наименьшую цену.
Да-да, все отлично. Беспокоиться не о чем, ответил Энгус. Он прошел на кухню, открыл потайную дверь и оказался в кромешной темноте.
Так что ей было нужно? - крикнула Авриль.
Энгус ходил взад-вперед по маленькому квадрату внутреннего садика, потом зашел в сарай и постоял немного там, а сердце стучало у него в груди так, словно собиралось вырваться. Он не зажигал света, опасаясь, как бы Авриль не подошла к кухонному окну, не выглянула и не увидела, о чем он позволяет себе думать.
На следующее утро он отвез Эми и ее девчонку на вокзал, и все вопросы, приходившие ему на ум, оказывались вопросами, которые он остерегался задавать. Куда ты едешь? Зачем ты туда едешь? Надолго ли? Скоро ли вернешься?
Когда автомобиль остановился, когда они закончили махать друг другу и он больше не видел ее сквозь большое окно у билетной кассы, Энгус развернул машину и поехал. И только через полмили до него дошло, что он понятия не имеет, куда ехать, и тогда он притормозил у тротуара и выключил мотор. Впереди был целый день - день, полный пустоты. Он сидел в припаркованной машине, глядя на то, как покачиваются ключи в замке зажигания. Спустя несколько минут он поднял взгляд и увидел, что ветровое стекло усеяли мелкие брызги дождя.
Энгус влюблен в меня, лениво думает Эми.
Она поворачивается посмотреть на Кейт - та играет в какую-то игру на столе с грязным краем, перебирает пальцами по поверхности и тихонько разговаривает сама с собой разными голосами. Эми не может понять, что это за игра. Кейт надела в дорогу свою школьную одежду, не пожелала надеть что-нибудь другое. Эми делает вид, будто поправляет ей воротник рубашки, проводит пальцем по гладкой, в светлых пушинках, шее Кейт. Слегка дергает сзади за пряди.
Придется тебя скоро подстричь, говорит Эми. А то ты уже начинаешь походить на дикарку.
Эми, что получится, спрашивает Кейт, не оборачиваясь, если разбить бутылку джина о старую ведьму?
Сдаюсь, смеется Эми.
Нет, полностью скажи, говорит Кейт.
Сдаюсь. Что же получится, если разбить бутылку джина о старую ведьму? - спрашивает Эми.
Джин-баба, говорит Кейт. Она внимательно смотрит на свои пальцы, бегающие туда-сюда между липкими пятнами, оставшимися на столе от кофе, плюшек и прочей снеди той газетной женщины.
Пассажиры все еще едят, хотя обеденное время давно уже прошло, сейчас около четырех часов. Протоптав широкую тропу через вагон к буфету, пассажиры идут покупать те вещи, о которых рассказывает мужской голос из громкоговорителя. Эми объясняет, что у них мало денег, чтобы покупать там что-то съестное. Обещаю тебе, мы где-нибудь поедим, когда сойдем с поезда, говорит она.
Кейт наблюдает, как люди возвращаются через их вагон, держа маленькие бумажные пакеты, набитые едой. Она пытается разглядеть, что же они вытаскивают из этих пакетов. Пытается представить себе, каково это - самой выбирать еду в буфете. Уже стемнело, и все, что ей видно в окне, - это отражение предметов, находящихся внутри вагона. Теперь вокруг разговаривают почти исключительно англичане. Шотландия осталась позади, где-то там, далеко, у моря. Шотландия практически закончилась, когда они подъезжали к Эдинбургу. После Эдинбурга Кейт смотрела в окно, чтобы не пропустить границу; в последний раз, когда они ее пересекали, она была еще слишком маленькой и ничего не понимала. Но и теперь, хотя Кейт глядела и глядела в окно, она все равно ничего не заметила. Не заметила ничего похожего на границу, и тогда она спросила у Эми, а Эми ответила, что они наверняка уже проехали границу. Кейт пришла в замешательство: выходит, она уже некоторое время смотрела на Англию, а думала, что это еще Шотландия.
В Дарлингтоне Эми и Кейт приходится пересесть, потому что места, которые они заняли, оказались зарезервированы. Свободных мест в поезде нет, поэтому они садятся на откидные сиденья у стенки, возле туалетов и мусорного бака за вагонной дверью. Там, где они теперь сидят, пахнет туалетом и едой. Один из туалетов неисправен. Мимо них все время проходят люди с пакетами с едой.
Я сообщила в школу, что у тебя свинка, говорит Эми.
А кому ты сказала - моей учительнице? Ты разговаривала с мисс Роуз? - спрашивает Кейт.
Я разговаривала с какой-то женщиной, отвечает Эми, не знаю, кто она, наверное, секретарь. Я сообщила ей, что у тебя свинка и что доктор сказал, что ты поправишься недели через две или три. Она страшно заволновалась, стала расспрашивать, в каком ты классе учишься, хотела знать всякие подробности.
Если это миссис Макиннесс, секретарша, то Билли Макиннесс учится со мной в одном классе, говорит Кейт. Она повеселела. Эми никогда не звонила в школу, где она училась раньше, с какими-нибудь объяснениями, во всяком случае, Кейт такого не припоминает. Две или три недели, говорит она сама себе. Это четырнадцать дней. Или двадцать один день.
Эми представляет себе, как страх перед свинкой распространяется, будто микробы, из одной классной комнаты в другую, а в обеденное время - от дома к дому, по всей округе.
А я болела свинкой? - спрашивает Кейт.
Да, отвечает Эми.
А где мы тогда жили? - спрашивает Кейт.
Оттуда, где они теперь сидят, им виден тот самый малыш, который раньше плакал. Сейчас малыш спит у матери на руках. Его мать тоже спит, ее голова качается туда-сюда, но вдруг женщина вздрагивает и просыпается, смотрит на ребенка, потом пытается бодрствовать с затуманенным взглядом, снова закрывает глаза, роняет голову.
Расскажи мне про меня маленькую, просит Кейт.
Нет, отвечает Эми.
Расскажи мне про то, как я родилась, просит Кейт.
Ты не рождалась, говорит Эми. Я тебя нашла.
Все рождаются, возражает Кейт.
А ты - нет. Я нашла тебя под кустом крыжовника, говорит Эми. Однажды я нашла тебя, ты лежала под моей кроватью.
Неправда, говорит Кейт.
Да, тебя не проведешь, соглашается Эми, это неправда. Все было по-другому - я выудила тебя из залива. Я приняла тебя за заливную рыбу.
Неправда, не сдается Кейт. Расскажи мне настоящую правду.
Большая белая птица пролетела у меня над головой и выронила что-то из клюва, а я поймала - и это оказалась ты, говорит Эми. Однажды утром я раскрыла глаза, смотрю, а рядом - ты. Я заглянула внутрь себя, а ты лежала там, свернувшись клубком и выставив вперед руки, как будто нюхала розу.
Кейт встает с сиденья и прижимается носом к стеклу двери, пытаясь разглядеть что-нибудь в темноте.
Я вошла в большую белую комнату, где ты лежала вместе с остальными новорожденными. Я хотела найти тебя среди других. И сразу узнала, которая из них ты, - как только взглянула. А потом я просто забрала тебя, и мы приехали вместе домой.
Имя Кейт на бирке вокруг ее лодыжки и на карточке у края плексигласовой кроватки. Последние слова, которые что-то значили.
Кейт проводит рукой по пластмассовым кнопкам - тем, на которые нажимаешь, чтобы открыть и закрыть дверь. Эми сама уже не помнит, чтб она думала про себя, а чтб говорила вслух. Кейт, говорит она, и ее голос звучит очень громко. Это опасно. Что, если дверь вдруг откроется, и ты выпадешь? Где мы тогда окажемся?
Где мы тогда окажемся, вторит ей Кейт. Я окажусь снаружи, а ты останешься внутри. Да нет, все в порядке, они же сейчас не работают.
Но она все-таки слушается, возвращается к своему сиденью и наполовину откидывает его. Когда я вырасту большая, говорит она, я изобрету такое устройство, которое будет делать вот что. Ты вставляешь его в обувь и, куда бы ты ни пошел, если это устройство включить, оно будет рассказывать тебе, где ты уже побывал. И вот, если ты куда-нибудь пришел, и раньше там уже бывал, то сможешь увидеть собственные следы - они будут как бы освещаться на земле.
Здорово придумано, одобряет Эми. Значит, если бы ты выпала из поезда, то я могла бы увидеть твои следы и разыскать тебя?
Нет, говорит Кейт, никто бы не мог видеть чужие следы - каждый бы видел только свои.
Понятно. А тогда зачем это вообще нужно? - спрашивает Эми.
Ну, чтобы ты знала, была ты где-то раньше или нет. Например, можно было бы понять, объясняет Кейт, была ты уже когда-нибудь в этом поезде или нет: ты бы увидела собственные следы здесь, на ковре.
Но это же новый поезд, возражает Эми. Мы никогда на таком не ездили.
Да, но представь себе, что мы уже едем обратно, говорит Кейт, нетерпеливо размахивая руками. Тогда мы бы узнали, тот ли это самый поезд, в котором мы уже ехали.
Через две остановки Эми позволяет Кейт нажать на кнопку, и они выходят из поезда. На станции, прежде чем отвести Кейт куда-нибудь поесть, Эми останавливается возле фотоавтомата и смотрится в зеркало на его внешней стене, приглаживает волосы. Она зовет Кейт в кабину, сажает ее на колено, и они фотографируются.
Из щели выползают два глянцевых фотоснимка, Эми машет ими в воздухе, чтобы они скорее просохли, и только потом разрешает Кейт взять их в руки. Держи за края, говорит она. За ужином она отгибает нижнюю полоску и отрывает фотографию, дает ее Кейт. Кейт в восторге. У нее еще никогда не было своей фотографии, на которой снята еще и Эми. Она берет снимок за края, прислоняет к десертной ложке. Во время всего ужина она старается не брызгать в ту сторону соусом от спагетти.
Допустим, ты взяла маленького ребенка и погребла его в грязи и листьях, и ребенок уснул или умер, не важно. Допустим, он пролежал так все осенние месяцы - солнечные, сырые и морозные, и туда нападало еще больше листьев, и маленькие существа и насекомые, отложившие яйца в опавшие яблоки, или в поздние цветы, или в холодные углы сараев, умерли, как и положено, опорожнив свое единственное лето в хрустящие оболочки порожней материи. Допустим, яблоки сморщились, а листья засохли, замерзли и рассыпались, и ребенок замерз под ними, сделавшись похожим на твердый зимний камень или на твердый нераскрывшийся орех. Потом пошел снег, посыпалась ледяная крупа, и выглянуло солнце - ослепительное, но не несущее тепла; допустим, земля так промерзла после чересчур теплой осени, так что лягушка, которая наметала икры в лейке в октябре, приняв октябрь за весну, до которой оставалось еще почти полгода, оказалась в ледяной ловушке и не могла теперь даже шевельнуть лапками, и вода словно окаменела под ее холодным сердцем. Телеграфные столбы покрылись ледяной коркой, а натянутые между ними телефонные провода замерзли, а потом треснули под тяжестью снега, трава хрустела под ногами, будто сучки, а чахлые ветви голых кустов и деревьев, неподвижно ощупывающие воздух, ощетинились ледяными шипами.
Допустим, ребенок под землей, под иссохшими скелетиками листьев, под оттаявшим льдом и перегноем из листьев, под постепенно расширяющимся небом, под все еще холодным воздухом и гниющими сырыми листьями, вдруг лопается, и из его пальчиков рук и ног, из его глаз, рта и носа, из его подмышек и коленных сгибов, из его животика и упругих неразвитых гениталий тянутся слепые усики, медленно раздвигая старую гниль почвы, пробиваются на поверхность, незряче проталкиваясь вверх, ища тепла, стремясь к теплу, соблазняясь его обещанием.
Это возвращается, думает Эми. Снова все это вернется.
Почему вурдалаки так любят театр? Потому что там выступают театральные труппы. Как переговариваются мертвецы? По могильным телефонам. Что любят рисовать черти? Чертежи. Какое блюдо мертвецы заказывают в ресторане? Суп из черепахи. Почему у скелета такой сердитый вид? Потому что у него нет сердца. Почему бесы всегда радуются, когда кого-то ругают? Потому что слышат: "Какой же ты бестолковый!" Что говорят привидения, когда ложатся спать? "Покойной ночи!"
Раньше я был привидением, но это было давнооо - оооо. Кейт топает по узкой обочине, пиная листья, держа Эми за руку и рассказывая в темноте страшилки.
Кейт, говорит Эми, не трать силы на болтовню. Они тебе еще понадобятся, когда я взвалю на тебя эту тяжелую сумку. А потом говорит, послушай, послушай, послушай.
Так раньше рассказывали всякие байки. Ну, я слушаю, слушаю, слушаю, подыгрывает ей Кейт.
Кто был первым романистом доисторической эпохи? - спрашивает Эми.
Сдаюсь, говорит Кейт, так кто же был кем-то там доисторической эпохи?
Шарлотта Бронтозавр, смеется Эми.
Звучит забавно, но как раз об этом Кейт еще пока ничего не знает. Мы скоро придем? - спрашивает она.
Скоро, говорит Эми.
По этой темной дороге почти никто не ездит, лишь изредка быстро проносится машина, освещая сзади кусок дороги впереди и деревья по бокам, или слепит их огнями фар, выскакивая навстречу, так что им приходится останавливаться и отворачиваться.
Мы скоро придем? - спрашивает Кейт.
Кейт, если ты еще раз меня спросишь, я тебя задушу, отвечает Эми.
Забавно, Эми теперь как-то по-новому говорит, думает Кейт. Впервые Кейт заметила это в том месте, где они ужинали, а потом в другом месте, где они пытались поймать автобус, который больше не ходит. Женщина за компьютером объясняла, что у большинства людей есть машины и что автобусная компания отменила нужный им автобус, когда его заменяли, лет пять назад. Эми некоторое время говорила с той женщиной, и Кейт услышала, что голос Эми как будто слегка изменился. Кейт не может понять, что это за голос - более аристократический или наоборот. Кажется, звучит он немножко суровее. Катриона в школе рассказывала, что ее старшая сестра Черил, когда шутки ради хочет изобразить даму из высшего света или богачку, подражает голосу Эми, то есть голосу Кейт, каким она раньше говорила. После того, как Кейт узнала об этом, она очень внимательно прислушивалась к голосу Эми, чтобы понять, правда ли Эми разговаривает так, как уверяла Катриона. Но Эми разговаривала просто как Эми. Иногда думаешь - как здорово, что Эми разговаривает по-другому, не так, как все чужие мамы. А иногда не очень-то здорово.
Прямо сейчас Эми вообще ничего не говорит, а когда Кейт спрашивает ее, не идут ли они вон в ту деревню, огни которой показались вдали, она не отвечает.
Они идут по улице, застроенной небольшими коттеджами. На улице никого нет, хотя в некоторых домах горит свет, а рядом припаркованы автомобили. Они проходят мимо какой-то запертой конторы и мимо запертого магазина. И кажется, будто они заперты уже много лет.
У некоторых домов крыши соломенные - как у игрушечных домиков или как в кино. Там, где заканчиваются уличные фонари, начинаются широкие ворота и металлические двери с табличками, глаза Кейт могут прочитать их в лунном свете. ОСТОРОЖНО: СИСТЕМА СИГНАЛИЗАЦИИ. На одних воротах вывешена картинка с изображением немецкой овчарки и надписью сердитыми буквами: ЗДЕСЬ ЖИВУ Я!
Кейт вспоминает, что там, дома, у безумных Макайев есть лошадь, которая бродит по дороге, где ей вздумается, пасется, уткнувшись мордой в траву, на лужайке перед домом Макайев, и у них даже нет ворот или забора вокруг участка. Потому-то все и называют их безумными Макайями, хотя, пожалуй, когда люди так говорят, то, похоже, они даже гордятся Макайями и их лошадью, как будто это на самом деле здорово - что лошадь и так никуда не убегает. Правда, Родди считает, что безумные они из-за кровосмешения и что лошадь когда-нибудь собьет машина. Кейт давно уже собиралась спросить у Эми, что такое кровосмешение. Но сейчас, наверное, неподходящее время для расспросов. Она вспоминает, как однажды к ним в класс пришел полицейский, и учеников всех классов привели в общий зал, чтобы показать фильм про воровство, а потом полицейский объяснял им, что нужно всегда напоминать родителям, и особенно стареньким бабушкам и дедушкам, если они у вас есть, чтобы те закрывали и запирали на ночь двери, окна и ворота, иначе в дом могут залезть преступники.
Ей все труднее идти в ногу с Эми. Эми берет ее за руку, и они переходят дорогу. Посередине травяной дорожки, слишком узкой для машин и обсаженной деревьями, Эми останавливается, и они стоят в темноте возле высокой двери. Эта дверь вделана в каменную стену, которая слишком высока, чтобы перелезть через нее или увидеть что-нибудь за ней. Эми дергает эту дверь.
Видишь вон там льва на колонне? - спрашивает она у Кейт. Я тебя подсажу, а ты пощупаешь вокруг него.
Она нагибается так, чтобы Кейт могла усесться ей на плечи. Кейт держит равновесие, опираясь о стену, и вот она оказывается наравне с какой-то влажной каменной глыбой; под ее пальцами с камня сыплется труха. Кейт задумывается: это и есть лев?
Пощупай сзади, возле хвоста, там должен быть выступ, говорит Эми, и ее голос из-под анорака Кейт звучит приглушенно.
Кейт нащупывает что-то острое под краем, осторожно выталкивает и поднимает, крепко сжав в кулаке, а потом, держась за стену, опускается. Снова оказавшись на земле, она разжимает пальцы и отдает Эми ключ.
Эми приходится долго возиться с ключом, прежде чем замок поддается. Вдвоем с Кейт они с силой налегают на дверь. Такое ощущение, что за дверью разрослись целые буйные заросли, но, когда они наконец протискиваются и заталкивают дверь обратно, никаких зарослей там не обнаруживается. Они взбираются на травяную насыпь и пересекают нечто похожее на лужайку, а потом выходят на посыпанную гравием дорожку. Гравий хрустит у них под ногами, как слишком толстый ковер, по которому трудно ходить. Кейт держит при себе все вопросы, возникающие у нее в голове, чтобы ненароком не рассердить Эми. Рука у нее сохраняет запах и вкус металла; она трет пальцами о ладонь.
Ну вот, говорит Эми.
Они прохрустели по камням к краю другой гладкой и черной лужайки. Перед ними проступают на фоне неба очертания дома - такого большого, что Кейт кажется, будто он величиной со здание школы. В одном из окон горит свет - и, не проливаясь в темноту, остается за занавесками, будто это экран или сцена. Из одного конца в другой движется фигура женщины. Она несет вазу с цветами. А потом идет обратно - и несет все ту же вазу.
Возле входной двери Эми стоит позади Кейт. Дотянешься до звонка? - спрашивает она.
Кейт дотягивается и жмет на кнопку, но не слышит звона.
Кажется, он не зазвонил, говорит она.
Зазвонил, уверяет Эми.
Внутри - где-то далеко - открывается дверь. Включается наружный свет - неожиданно, слишком ярко. Кейт смотрит на свою ладонь: ключ, лежавший под мокрым камнем, перепачкал ее руку рыжими зернами ржавчины; она быстро вытирает руку о ногу. Кто-то отодвигает засов на большой двери. Когда дверь открывается, они видят на пороге ту женщину, за которой наблюдали через окно. Она оглядывает их сверху донизу. Вид у нее рассерженный, кажется, она набирает побольше воздуху в грудь, чтобы сдунуть их прочь отсюда. Потом она закрывает глаза и снова открывает их. У нее отвисает челюсть, словно ей явилось привидение.
Эми кладет руки на плечи Кейт. Кейт, говорит она. Эта дама - моя мама. Поздоровайся.