Вместе проходят к столу, быстренько развязывают узел - там немного муки и кусок сырого мяса. Легкое разочарование - ничего нельзя есть немедленно.
Мать со стуком свалила в сенях белье, вошла в избу. Она, наверно, очень устала и намерзлась за день. Но она улыбается. Родной, веселый голос ее сразу наполнил всю избу, пустоты и холода в избе как не бывало.
- Ну, как вычтут?.. Таля? (Она так зовет Наташку.) Ну-ка расскажи, хозяюшка милая.
- Ох, мамочка-мама! - Наташка всплескивает руками. - У Ваньки в сумке бабки были. Он их считал.
Ванька смотрит в большие синие глаза сестры и громко возмущается:
- Ну что ты врешь-то! Мам, пусть она не врет никогда…
Наташка от изумления приоткрыла рот, беспомощно смотрит на мать: такой чудовищной наглости она не в силах еще понять.
- Мамочка, да были же! Он их в сенцы отнес. - Она чуть не плачет. - Ты в сенцы-то кого отнес?
- Не кого, а чего, - огрызается Ванька. - Это же неодушевленный предмет.
Мать делает вид, что сердится на Ваньку.
- Я вот покажу ему бабки. Такие бабки покажу, что он у нас до-олго помнить будет.
Но сейчас матери не до бабок - Ванька это отлично понимает. Сейчас начнется маленький праздник - будут стряпать пельмени.
- У нас дровишек нисколько не осталось? - спрашивает она.
- Нету, - сказал Ванька и предупредительно мотиулся на полати за корытцем. - В мясо картошки будем добавлять?
- Маленько надо.
Наташка ищет на печке скалку.
- Обещал завезти Филипп одну лесинку… Не знаю… может, завезет, - говорит мать, замешивая в кути тесто.
Началась светлая жизнь. У каждого свое дело. Стучат, брякают, переговариваются… Мать рассказывает…
- Едем сейчас с сеном, глядь: а на дороге лежит лиса. Лежит себе калачиком и хоть бы хны - не шевелится, окаянная. Чуток конь не наступил. Уж до того они теперь осмелели, эти лисы.
Наташка приоткрыла рот - слушает. А Ванька спокойно говорит:
- Это потому, что война идет. Они в войну всегда смелые. Некому их стрелять - вот они и валяются на дорогах. Рыжуха, наверно?
…Мясо нарублено. Тесто тоже готово. Садятся втроем стряпать. Наташка раскатывает лепешки, мать и Ванька заворачивают в них мясо.
Наташка старается, прикусив язык; вся выпачкалась в муке. Она даже не догадывается, что вот эти самые лепешечки можно так поджарить на углях, что они будут хрустеть и таять на зубах.
Если бы в камельке горел огонь, Ванька нашел бы случай поджарить парочку.
- Мама, а у ней детки бывают? - спрашивает Наташка.
- У кого, доченька?
- У лисы.
Ванька фыркнул.
- А как же они размножаются, по-твоему? - спрашивает он Наташку.
Наташка не слушает его - обиделась.
- Есть у нее детки, - говорит мать. - Ма-аленькие… лисятки.
- А как же они не замерзнут?
Ванька так и покатился.
- Ой, ну я не могу! - восклицает он. - А шубки-то у них для чего?
- Ты тут не вякай, - говорит Наташка. - Лоботряс!
- Не надо так на брата говорить, доченька. Это нехорошо.
- Не выучится он у нас, - говорит Наташка, глядя на Ваньку строгими глазами. - Потом хватится.
- Завтра зайду к учительше, - сказала мать и тоже строго посмотрела на Ваньку, - узнаю, как он там…
Ванька сосредоточенно смотрит в стол и швыркает носом. Мать посмотрела в темное окно и вздохнула:
- Обманул нас Филиппушка… образина косая! Пойдем в березник, сынок.
Ванька быстренько достает с печки стеганые штаны, рукавицы-лохмашки, фуфайку. Мать тоже одевается потеплее. Уговаривает Наташку:
- Мы сейчас, доченька, мигом сходим. Ладно?
Наташка смотрит на них и молчит. Ей не хочется одной оставаться.
Мать с Ванькой выходят на улицу, под окном нарочно громко разговаривают, чтобы Наташка их слышала. Мать еще подходит к окну, стучит Наташке:
- Таля, мы сейчас придем. Никого не бойся, милая! Наташка что-то отвечает - не разобрать что.
- Боится, - сказала мать. - Милая ты моя-то… - Отвернулась и вытерла рукавицей глаза.
- Они все такие, - объяснил Ванька.
…Спустились по крутому взвозу к реке. На открытом месте гуляет злой ветер. Ванька пробует увернуться от него: идет боком, идет задом, а лицо все равно жжет как огнем.
- Мам, посмотри! - кричит он. Мать осматривает его лицо, больно трет шершавой рукавицей щеку. Ванька терпит.
В лесу зато тепло и тихо. Удивительно тихо, как в каком-то сонном царстве. Стройные березки молча обступили пришельцев и ждут. Ванька вылетел вперед по глубокому снегу и, облюбовав одну, ударил обухом по ее звонкому крепкому телу. Сверху с шумом тяжко ухнула тучи снега. Ванька хотел отскочить, запнулся и угодил о головой в сугроб, как в мягкую холодную постель.
Мать смеется и говорит:
- Ну вставай!
Пока Ванька отряхивается, мать утаптывает снег вокруг березки. Потом, скинув рукавицы, делает первый удар, второй, третий… Березка тихо вздрагивает и сыплет крохотными сверкающими блестками. Сталь топора хищно всплескивает холодным огнем и раз за разом все глубже вгрызается в белый упругий ствол.
Ванька тоже пробует рубить, когда мать отдыхает. Но после десяти-двенадцати ударов горячий туман застилает ему глаза. Гладкое топорище рвется из рук.
Снова рубит мать.
Березка охнула и повалилась набок.
Срубили еще одну - поменьше - Ваньке и, взвалив их на плечи, вышли на дорогу. Идти поначалу легко. Даже весело. Тонкий конец березки едет по дороге, и березка глуховато поет около уха. Прямо перед Ванькой на дороге виляет хвост березки, которую несет мать. Ванькой овладевает желание наступить на него. Он подбегает и прижимает его ногой.
- Ваня, не балуй! - строго говорит мать. Идут.
Березка гудит и гнется в такт шагам, сильно нажимая на плечо. Ванька останавливается, перекладывает ее на другое плечо. Скоро онемело и это. Ванька то и дело останавливается и перекладывает комель березы с плеча на плечо. Стало жарко. Жаром пышет в лицо дорога.
- …Семисит семь, семисит восемь, семисит девять… - шепчет Ванька. Идут.
- Притомился? - спрашивает мать.
- Еще малость… Девяносто семь, девяносто восемь… - Ванька прикусил губу и отчаянно швыркает носом. - Девяносто девять, сто! - Ванька сбросил с плеча березку и с удовольствием вытянулся прямо на дороге.
Мать поднимает его. Сидят на березке рядом. Ваньке очень хочется лечь. Он предлагает:
- Давай сдвинем обои березки вместе, и я на них лягу, если уж так ты боишься, что я захвораю. Мать тормошит его, прижимает к теплой груди.
- Мужичок ты мой маленький, мужичок… Потерпи маленько. Большую мы тебе срубили. Надо было поменьше.
Ванька Молчит. И молчит Ванькина гордость. Мать думает вслух:
- Как теперь наша Талюшка там?.. Плачет, наверно?
- Конечно, плачет, - говорит Ванька. Он эту Талюшку изучил как свои пять пальцев. Еще некоторое время сидят.
- Отцу нашему тоже трудно там, - задумчиво говорит мать. - Небось в снегу сидят, сердешные… Хоть бы уж зимой-то не воевали.
- Теперь уж не остановятся, пока фрицев не разобьют.
Еще с минуту сидят.
- Отдохнул?
- Отдохнул.
- Пошли с богом.
Было уже совсем темно, когда пришли домой.
Наташка не плакала. Она наложила в блюдце сырых пельменей, сняла с печки две куклы и усадила их перед блюдцем. Одну куклу посадила несколько дальше, а второй, та, что ближе, говорила ласково:
- Ешь, доченька моя милая, ешь! А этому лоботрясу мы не дадим сегодня.
…Ванька с матерью быстро распилили березки; Ванька впотьмах доколол чурбаки, а мать в это время затопила камелек.
Потом Ванька с Наташкой сидят перед камельком. Огонь весело гудит в печке; пятна света, точно маленькие желтые котята, играют на полу. Ванька блаженно молчит. Наташка пристроилась у него на коленях и тоже молчит. По избе голубыми волнами разливается ласковое тепло. Наташку клонит ко сну. Ваньку тоже. А в чугунке еще только-только начинает "ходить" вода. Мать кроит на столе материю, время от времени окликает ребятишек и рассказывает:
- Вот придет Новый год, срубим мы себе елочку, хоро-ошенькую елочку… Таля, слышишь? Не спите, милые мои. Вот срубим мы эту елочку, разукрасим ее всякими шишками да игрушками, всякими зайчиками - до того она у нас будет красивая…
Ванька хочет слушать, но кто-то осторожно берет его за плечи и валит на пол. Ванька сопротивляется, но слабо. Голос матери доносится откуда-то издалека. Кажется Ваньке, что они опять в лесу, что лежит Ванька в снегу… Мать ищет его по лесу, зовет. А Ванька лежит в снегу и помалкивает. Странно, что в снегу тепло.
…Разбудить их, наверно, было нелегко. Когда Ванька всплыл из тягучего сладкого сна на поверхность, мать говорила:
- …Это что же за сон такой, обломон… сморил моих человечков. Ух, он сон какой!..
Ванька, покачиваясь, идет к столу.
В тарелке на столе дымят пельмени, но теперь это уже не волнует. Есть не хочется. Наташка, та вообще не хочет просыпаться. Хитрая, как та лиса. Мать полусонную усаживает ее за стол. Она чихает и норовит устроиться спать за столом. Мать смеется. Ванька тоже улыбается. Едят.
Через несколько минут Ванька объявляет, что наелся до отказа. Но мать заставляет есть еще.
- Ты же себя обманываешь - не кого-нибудь, - говорит она.
…После ужина Ванька стоит перед матерью и спит, свесив голову. Материны теплые руки поворачивают Ваньку: полоска клеенчатого сантиметра обвивает Ванькину грудь, шею - ему шьется новая рубаха. Сантиметр холодный - Ванька ежится.
Потом Ванька лезет на полати и, едва коснувшись подушки, засыпает. Наташка тоже спит. В одной руке у нее зажат пельмень.
В самый последний момент Ванька слышит стрекот швейной машинки - завтра он пойдет в школу в новой рубахе.
Демагоги
Солнце клонилось к закату. На воду набегал ветерок, пригибал на берегу высокую траву, шебаршил в кустарнике. Камнем, грудью вперед, падали на воду чайки, потом взмывали вверх и тоскливо кричали.
Внизу, под обрывистым берегом, плескалась в вымоинах вода. Плескалась с таким звуком, точно кто ладошками пришлепывал по голому телу.
Вдоль берега шли двое: старик и малый лет десяти - Петька. Петька до того белобрыс, что кажется: подуй ветер сильнее, и волосы его облетят, как одуванчик.
Старик нес на плече свернутый сухой невод.
Петька шел впереди, засунув руки в карманы штанов, посматривал на небо. Время от времени сплевывал через зубы.
Разговаривали.
- … Я ему на это отвечаю, слышь: "Милый, говорю, человек! Ты мне в сыны три раза годишься, а ты со мной так разговариваешь". - Старик подкинул на плече невод. Он страдал глухотой, поэтому говорил громко, почти кричал. - "Ты, конечно, начальство!.. Но для меня ты - ноль без палочки. Я охраняю государственное учреждение, и ты на меня не ори, пожалуйста!"
- А он что? - спросил Петька.
- А?
- А он что на это?
- Он? "А я, - говорит, - на тебя вовсе не ору". Тогда я ему на это: "Как же ты на меня не орешь, ежели я все слышу! Когда на меня не орут, я не слышу".
- Ха-ха-ха! - закатился Петька.
Старик прибавил шагу, догнал Петьку и спросил, тоже улыбаясь:
- Чего ты?
- Хитрый ты, деда!
- Я-то? Меня если кто обманет, тот дня не проживет. Я сам кого хошь обману. И я тебе так скажу…
Под обрывом, в затоне, сплавилась большая рыбина; по воде пошли круга.
Петька замер.
- Видал?
Старик тоже остановился.
- Здесь рыбешка имеется, - негромко сказал он. - Только коряг много.
Петька как зачарованный смотрел на воду
- Вот такая, однако! - Он показал руками около метра.
- Талмешка… Тут переметом. Или лучить. Неводом тут нельзя - порвешь только. - Старик тоже смотрел на воду. Он был длинный, сухой, с благообразным, очень опрятным свежим лицом. Глаза молодые и умные.
Еще сплавилась одна рыбина, опять по воде пошли круги.
- Ох ты! - тихонько воскликнул Петька и глотнул слюну. - Может, попробуем?
- А? Нет, порвем невод, и все. Я тебе точно говорю. Я эти места знаю. Здесь одна девка утонула. Раньше еще, когда я молодой был.
Петька посмотрел на старика.
- Как утонула?
- Как… Нырнула и запуталась волосами в коряге. У нее косы сильно большие были.
Помолчали.
- Деда, а почему так бывает: когда человек утонет, он лежит на дне, а когда пройдет время, он выплывает наверх. Почему это?
- Его раздувает, - пояснил дед.
- Ее нашли потом?
- Кого?
- Девку ту.
- Конечно. Сразу нашли… Вся деревня, помню, смотреть сбежалась. - Дед помолчал и добавил задумчиво: - Она красивая была… Марья Малюгина.
Петька глядел на воду, в которой притаилась страшная коряга.
- Она здесь лежала? - Петька показал глазами на берег.
- Где-то здесь. Я уже забыл теперь. Давно это было.
Петька еще некоторое время смотрел на воду.
- Жалко девку, - вздохнул он. - Ныряет в воду, и косы зачем-то распускать. Вот дуреха!
- А?
- Я про Марью.
- Хорошая девка была. Шибко уж красивая.
Шумела река, шелестел в чаще ветер. Вода у берегов порозовела - солнце садилось за далекие горы. Посвежело. Ветер стал дергать по воде сильнее. Река наершилась рябью.
- Пошли, Петра. Ветер подымается. К ночи большой будет: с севера повернул.
Петька, не вынимая рук из карманов, двинулся дальше.
- Северный ветер холодный. Правильно?
- Верно.
- Потому что там Северный Ледовитый океан.
Дед промолчал на это замечание внука.
- Деда, а знаешь, почему наша речка летом разливается? Другие весной - нормально, а наша в середине лета. Знаешь?
- Почему?
- Потому что она берет начало в горах. А снег, сам понимаешь, в горах только летом тает.
- Это вам учительша все рассказывает?
- Ага.
- Она верно понимает. Какие теперь люди пошли! Ей небось и тридцати нету?
- Это я не знаю.
- А?
- Не знаю, говорю!
- Ей, наверно, двадцать так. А она уж столько понимает. Почти с мое.
- Она умная. - Петька поднял камень и кинул в воду. - А я на руках ходить умею! Ты не видел еще?
- Ну-ка…
Петька разбежался, стал на руки и… брякнулся на задницу.
- Погоди! Еще раз!!!
Дед засмеялся.
- Ловко ты!
- Да ты погоди! Глянь!.. - Петька еще раз разбежался и снова упал.
- Ну будет, будет! - сказал дед. - Я верю, что ты умеешь.
- Надо малость потренироваться. Я же вчера только научился. - Петька отряхнул штаны. - Ну ладно, завтра покажу.
… Подошли к месту, где река делает крутой поворот. Вода здесь несется с бешеной скоростью, кипит в камнях, пенится.
Здесь водятся хариусы.
Разделись. Дед развернул невод и первым полез в воду. Вода была студеная. Дед посинел и покрылся гусиной кожей.
- Ух-ха! - воскликнул он и сел с маху в воду, чтобы сразу притерпеться к холоду.
Петька засмеялся.
- Дерет?
Дед фыркал, крутил головой, одной рукой выжимал бороду, а другой удерживал невод.
- Пошли!
Поставили палки вертикально и побежали, обгоняя течение. Невод выгнулся дугой впереди них и тянул за собой. Петька скользил по камням. Один раз ухнул в ямку, выскочил, закрутил головой и воскликнул, как дед:
- Ух-ха!
- Подбавь! - кричал дед.
Вода доставала ему до бороды; он подпрыгивал и плевался. Вдруг невод сильно повлекло течением от берега вглубь. Петька прикусил губу, изо всех сил удерживая его.
- Держи, Петра! - кричал дед. Вода заливала ему рот.
Петька напрягал последние силы.
Голова деда исчезла. Невод сильно рвануло. Петька упал, но палку из рук не выпустил. Его нанесло на большой камень, крепко ударило. Петька хотел ухватиться одной рукой за этот камень, но рука соскользнула с его ослизлого бока. Петьку понесло дальше.
Он вытянул вперед ноги и тотчас ударился еще об один камень. На этот раз ему удалось упереться ногами в камень и сдержать невод.
Огляделся - деда не было видно. Только на короткое мгновение голова его показалась над водой. Он успел крикнуть:
- Ноги! Дер… - И опять исчез под водой.
Невод сильно дергало. Петька понял: ноги деда запутались в неводе. Петька согнулся пополам, закусил до крови губу и медленно стал выходить на берег. Упругие волны били в грудь, руки онемели от напряжения. Петька сморщился от боли и страха, но продолжал медленно, шаг за шагом, то и дело срываясь с камней, идти к берегу и тащить невод, на другом конце которого барахтался спутанный по ногам дед.
… Дед был уже без сознания, когда Петька выволок его на берег.
- Деда! А деда!.. - звал Петька и плакал. Потом принялся делать ему искусственное дыхание.
Деда стало рвать водой. Он корчился и слабо стонал.
- Ты живой, деда? - обрадовался Петька.
- А?
Петька погладил деда по лицу.
- Нагружался я до смерти, деда.
Дед закрутил головой.
- Звон стоит в голове. Чего ты сказал?
- Ничего.
- Ох-хох, Петра… Я уж думал, каюк мне.
- Напужался?
- А?
- Здорово трухнул?
- Хрен там! Я и напужаться-то не успел.
Петька засмеялся.
- А я-то гляжу, была голова - и нету.
- Нету… Бодался бы я там сейчас с налимами. Ну, история. Понос теперь прохватит, это уж точно.
- И напужался ж я, деда! А главное, позвать некого.
- А?
- Ничего. - Петька смотрел на деда и не мог сдержать смех - до того был смешным и растерянным дед.
Дед тоже засмеялся и зябко поежился.
- Замерз? Сейчас костерчик разведем!
Петька принес одежду. Оделись. Затем набрал сухого валежника, поджег. И сразу ночь окружила их со всех сторон высокими черными стенами.
Громко трещал сухой тальник, далеко отскакивали красные угольки. Ветер раздувал пламя костра, и огненные космы его трепались во все стороны.
Сидели, скрестив по-татарски ноги, и глядели на огонь.
- … А как, значит, повез нас отец сюда, - рассказывал дед, - так я - слышь? - залез на крышу своей избы и горько плакал. Я тогда с тебя был, а может, меньше. Шибко уж неохота было из дома уезжать. Там у нас тоже речка была, она мне потом все снилась.
- Как называется?
- Ока.
- А потом?
- А потом - ничего. Привык. Тут, конечно, лучше. Тут же земли-то какие. Не сравнить с той. Тут земля жирная.
Петька засмеялся.
- Разве земля бывает жирная?
- А как же?
- Земля бывает черноземная и глинистая, - снисходительно пояснил Петька.
- Так это я знаю! Черноземная… Чернозем черноземом, а жирная тоже бывает.
- Что она, с маслом, что ли?
- Пошел ты! - обиделся дед. - Я ее всю жизнь вот этими руками пахал, а он мне будет доказывать. Иная земля, если ты хочешь знать, такая, что весной ты посеял в нее, а осенью получаешь натуральный шиш. А из другой, матушки, стебель в оглоблю прет, потому что она жирная.
- Ты "полоску" не знаешь?
- Какую полоску?
Петька начал читать стихотворение: