Снег вокруг лежал громадными сугробами, однако был сероват и тяжел, словно мокрая вата. Стоило наступить на него, как тут же след наполнялся мутной водой. Все мы ужасно извозили грязью обувь, пока добирались в дальний уголок кладбища, где была вырыта свежая яма. Рядом высилась гора желтоватой глины вперемешку со снегом. Гроб заколотили в часовне сразу после отпевания, и "делегаты" от Парфена, а с ними и я, потащили его до места. Медсестра, девушки с Петенькой, а также телевизионщики пробирались следом. Мы поставили гроб одним концом на железную ограду, а там уж его у нас перехвали двое плечистых могильщиков. Они без проволочки, раскорячившись над ямой, в два приема опустили гроб вниз. Дело происходило в полной тишине. Было слышно, как с веток падают капли, а потом, когда гроб тяжело лег на дно ямы в подземную хлябь, послышалось отчетливое, словно из воронки, маслянистое "чвак-чвак". Как будто в этот момент произошло мимолетное прободение воображаемой мистической оболочки, разделявшей наш мир и темную прорву преисподней.
Нет, судя по всему, там совсем было не светло и не благолепно. У меня, по крайней мере, сердце в этот момент екнуло. Поэтому мы всю жизнь и играем в прятки с мыслью о смерти, камуфлируя ее и так и сяк. И ничего тут не поделаешь. Вот вся нехитрая философия, сермяга, словом.
Обошлось без надгробных речей. Могильщики принялись забрасывать яму глиной вперемешку с мокрым снегом. Никакой специальной трубы, слава Богу, также прокладывать не стали. Я успел заметить, что могильщики действовали, повинуясь движению серьезных изумрудных глаз. Конечно, так оно и следовало, поскольку девушка Альга была здесь главной распорядительницей.
После погребения телевизионщики, делегация от Парфена, вообще все лишние как-то незаметно стушевались, исчезли, а мы отправились к микроавтобусу. Выбравшись на расчищенный асфальт, принялись обивать с подошв куски глины. "Чвак-чвак".
Все это время я намеренно сдерживал себя и даже старался не смотреть в сторону Майи. Впрочем, и она ни разу не взглянула на меня, всецело сосредоточившись на мальчике. В микроавтобусе, который повез нас в Деревню, я уселся не с ней, а рядом с молодой женщиной, заплаканной любовницей покойника. Возможно, действительно медсестрой. Бедная женщина чувствовала себя среди нас совсем чужой, ужасно стеснялась. Молчала, как воды в рот набрала, и жалась в уголок. Она заметно продрогла и никак не могла сдержать дрожь. Я кивнул официанту Вене, тот мигом откупорил громадный никелированный термос, опустил в него маленький никелированный половник и с улыбкой протянул кружечку с грогом. Я заставил женщину выпить согревающий напиток, и она благодарно наморщила покрасневший носик. Какие у нее на самом деле были отношения с нашим беднягой горбуном, Бог ведает. По крайней мере она с ним, надо думать, не скучала и ему с ней было хорошо. Особенно, мне кажется, стеснялась маленького Петеньку, который уже не смотрел исподлобья и, в отличии нас, ощущал себя вполне в своей тарелке.
Я наклонился к мальчику и поинтересовался, как он устроился в Пансионе.
- Классно, - без колебаний ответил он.
Я не выдержал и улыбнулся:
- Правда?
- А как же иначе! - воскликнула Майя, как будто ей послышалась в моем вопросе какая-то ирония. - Петенька у нас первый воспитанник! У него своя небольшая комната, чудесная, с окном в парк. В комнате столик для занятий, кроватка, книжные полки…
- Ты не скучаешь? - Я снова взглянул на мальчика.
Этот вопрос, пожалуй, был действительно не слишком уместен, но мальчик ничуть не смутился.
- Я ведь теперь не один, - сказал он. - У нас тут теперь своя компания.
- Ну конечно, - горячо подхватила Майя, укоризненно взглянув на меня: как я не понимаю таких простых вещей, - у нас теперь в Пансионе девять человек воспитанников. Петенька, Зизи, Косточка, сорванцы Гаррик и Славик, которых маршал прислал в Пансион сразу после того как Альга привезла Петеньку. И вот еще о. Алексей вчера своих четверых привез. Стало быть, всего девять.
- Ясно, - сказал я.
- Я бы и сам с радостью перебрался в Деревню, - покачал головой о. Алексей, поглядев на свою попадью, которая на этот раз прикусила язык. - Хоть бы в этой часовенке служить.
- В чем же дело? - спросил я.
- Не могу Папу одного в Москве оставить.
- Почему же одного? Да и что ему там одному сделается?
- Время смутное, - уклончиво сказал о. Алексей. - Мало ли что. Темные силы так и свищут… - Тут о. Алексей многозначительно кивнул в сторону быстро удалявшегося кладбища. - Теперь вокруг Москвы самый шабаш затевается.
- Неужели? - искренне забеспокоился я. - Может, еще как-нибудь обойдется?
- Не обойдется. По всему видно, сроки подошли, - покачал головой бывший инженер-механик и перекрестился.
Я хотел еще немного порассуждать насчет Божьей милости и попустительства, но прикусил язык, вспомнив о том, что только что наблюдал на кладбище: прорыв пресловутой оболочки в темную бездну со зловещим "чвак-чвак".
Когда наблюдаешь этот окончательный результат индивидуального человеческого бытия, любые, даже самые странные, невероятные и парадоксальные обстоятельства теряют всякий смысл. Опыт смерти есть сугубо отрицательный опыт. Вроде черной порчи. Ничего поучительного для живой души. Если кто и утверждает, что смерть и счастье уживаются рядом, не верьте, это ложь. Счастье живет далеко от смерти. Само размышление о ней злокачественно. Более того, вспомнив мельком о наших с доктором прошлых многословных разговорах на "религиозные и мистические темы", я снова подумал, что, заводя такие разговоры о жизни и смерти иногда довольно циничные, иногда весьма искренние, мы были похожи на маленьких детей, которые с замирающим сердцем разбегаются, чтобы спрятаться, пока некто ведет свой счет. Мы бежали и бежим, чтобы спрятаться от собственного страха. И совершенно по-детски все надеемся в душе, что нам-то как-нибудь удастся отсидеться в укромном месте, что изобретут же когда-нибудь что-нибудь чудодейственное, чтобы не было этого ужасного "чвак-чвак". Каждая новая встреча со смертью не воспитывает в нас привычки и стойкости. Однако в конце концов спасительно-утешительная идея почти всегда отыскивается. Если не в ортодоксально-религиозном духе, то хотя бы в виде идеи о неизбежности будущих воскрешений. Может быть, это помогает жить, но, увы, не умирать…
Затем, как полагается, состоялись поминки с блинами. Тут же, в Деревне. Блинцы были дрожжевые, прежирные и очень ароматные. И, конечно же, под водочку. А может, водочка под блинцы. Не знаю, как правильно, в смысле последовательности.
Наши старички поохали, поговорили о смерти, посетовали на ужасные времена, на то, что врачи теперь не те, вместо них все электроника, компьютеры, а с горбуном, царство ему небесное, хоть поговорить можно было по-человечески о жизни и смерти, и принялись сами себе измерять артериальное давление. Немного погодя, перекрестив на прощание нас и деток, о. Алексей вместе с попадьей спешно уехал обратно в Москву. Батюшка, как известно, почитал своей первейшей обязанностью находиться в Москве, если Папа был там. Верная попадья всюду следовала за мужем.
Впрочем, не обошлось без странностей. В самом начале, когда только садились за стол, Косточка уселся рядом с Альгой. Изумрудноглазая девушка приветливо ему кивнула:
- Как дела, Косточка?
Видимо, намерения у нее были самые миролюбивые. Они не виделись с самого Нового года. Мальчик пристально посмотрел ей прямо в глаза.
- Прекрасно выглядишь, Альга, - по-взрослому сказал он, не ответив на ее вопрос.
- Спасибо, спасибо, - улыбнулась Альга.
Косточка секунду помолчал, а затем, как будто вспомнив что-то важное, хлопнул себя ладонью по лбу: - Ах да, ты же интересовалась, чем мы с тобой будем заниматься…
- Это когда я стану твоей? - снова улыбнулась Альга. - Ты все еще об этом мечтаешь?
- Мечтаете вы, взрослые, а я предпочитаю действовать, - усмехнулся он. Потом, снисходительно кивнув, заметил: - А ты, Альга, молодец, шустрая. Неплохо сегодня себя показала.
- Тебе так хочется во всем подражать Папе? Шустрая - это ведь, кажется, его слово.
- И доверять тебе можно, - продолжал Косточка, не обращая внимания на ее замечание. - Пожалуй, из тебя выйдет неплохая помощница и подруга. Вообще свой человек.
- Помощница и подруга? - Альга удивленно приподняла брови.
- Это у тебя в характере, верно?
- Ты думаешь?
- А ты что скажешь, Серж? - вдруг обратился ко мне мальчик, заметив, что я прислушиваюсь к их разговору.
Я наморщил лоб, пытаясь сообразить, что бы такое умное ему ответить, но Косточка только рукой махнул:
- Ладно, уважаемые, некогда мне тут с вами философствовать! - И потянулся за кувшином с клюквенным морсом.
Дети схватили по несколько блинов и разбежались по своим делам. Как я, увы, и ожидал, мой Александр по-прежнему предпочитал (или скорее, был вынужден?) остаться со взрослыми. Быстрого восстановления дружеских отношений с Косточкой, на которое я так надеялся, не произошло. Правда, и какого-то особо враждебного отношения к моему сыну, пока мы сидели за столом, я не заметил. Двумя-тремя фразами Александр обменялся с Петенькой. Причем, как я понял, речь шла о каких-то аспектах и нюансах компьютерной игры, за которой я застал сына накануне. Некоторую отчужденность между сыном и другими детьми можно было легко объяснить. Причина заключалась даже не в новогоднем инциденте, а в том, что теперь у новоиспеченных маленьких пансионеров действительно успела составиться своя компания. За считанные дни дети успели обособиться, почувствовали себя в одной лодке, каковой являлся Пансион. Теперь они были не такие уж вольные птицы. С самого утра шли занятия с учителями. По случаю поминок было сделано небольшое послабление и перерыв в занятиях. После игр по распорядку дня полагалось приступить к приготовлению домашних заданий. Дядя Володя неотлучно находился при детях - он позволил себе лишь глоток водки, закусив несколькими блинами, так что мне не удалось с ним толком поговорить. За столом он ласково потрепал моего Александра по плечу:
- Ну а ты, дружок, когда собираешься к нам?
- Не знаю, - пробормотал Александр и посмотрел на меня.
Мне не понравилось, что дядя Володя сует нос не в свое дело, но я не подал виду.
- Мы будем приезжать к вам в гости, - с независимым видом сказал я. - На выходные.
Я старался улучить момент, чтобы оказаться поближе к Майе. У меня уже составился определенный план. Я сообразил, что жена и Мама скорее всего приедут в Деревню лишь к вечеру, когда траурные мероприятия, за которыми наблюдала Альга, закончатся и она уедет. Поскольку завтра выходной, я мог с легким сердцем оставить Александра под присмотром наших старичков, а сам вместе с девушками, может быть, даже вдвоем с Майей, отправиться обратно в Москву.
Папы до сих пор не было. Он даже не сообщил, надолго ли задерживается и приедет ли вообще. Я решил, что он приедет вместе с Мамой.
Я спросил Александра, хочет ли он остаться здесь на выходные, и при этом я невольно взглянул на Майю. Александр тоже посмотрел на нее и, чуть-чуть покраснев, кивнул: да, хочет.
Но Майя определенно от меня ускользала. Она то заговаривала с просиявшим Александром, то о чем-то озабоченно переговаривалась с официантом-мажордомом Веней, то деловито и увлеченно обсуждала пансионерские дела с дядей Володей, то перешептывалась с Альгой… И вдруг Майя сама подошла ко мне и предложила прогуляться по особняку, чтобы продемонстрировать, какую работу она провела, приспособив особняк под нужды Пансиона. Было видно, что ей не терпелось похвалиться передо мной своими успехами и способностями. На этот раз, умудренный горьким опытом, я изобразил на лице исключительную заинтересованность и послушно последовал за ней. Александр, конечно, отправился с нами. К нам присоединилась Альга.
Теперь почти весь особняк, наспех переоборудованный, за исключением нескольких гостевых комнат, находился в распоряжение детей. Неподалеку строился специальный корпус - с учебными классами, небольшим гимнастическим залом, игровыми комнатами, столовой. Настоящий Пансион!.. Морской декор, которым был знаменит Папин особняк, оставили как есть. Флегматичных мастино пока что тоже оставили. Единственное, что убрали от греха подальше - несколько гарпунов и антикварных пожарных топоров, а также сменили аквариумы из обычного стекла на особо прочные и обшили углы в коридорах и комнатах упругим "антитравматическим" пластиком.
- Официальное открытие Пансиона еще впереди, - сказала Майя. - Нам многое надо доделать…
Она пригласила нас в дежурное помещение, где располагались контрольные мониторы. Телекамеры слежения были размещены по всему дому и работали круглосуточно. Отсюда, не мешая пансионерам, можно было наблюдать, что происходит в классах. В комнате для занятий под присмотром дяди Володи дети как раз должны были готовить уроки. Впрочем, они их уже, по-видимому, успели приготовить, так как в этот момент гурьбой толпились вокруг нашего чудака, который сидел на письменном столе и с увлечением что-то рассказывал.
Судя по тому, с каким вниманием ребятишки слушали, можно было предположить, что он рассказывает нечто любопытное. Я попросил дежурившего у мониторов оператора включить звук, и мы услышали следующее:
- …вы совершенно правы, мои дорогие, - говорил дядя Володя, - упоминания о великанах и бессмертных можно отыскать в самых разных исторических источниках, сказках, мифах. И уж, конечно, в Библии. Но, увы, нигде ясно и обстоятельно не сообщается о том, как это все тогда было, к чему привело и чем закончилось. Давайте немножко пофантазируем! Может быть, нам удастся хотя бы в общих чертах восстановить это утраченное знание…
Дядя Володя у нас был не только отчаянный фантазер, но и доморощенный эзотерик. Я сразу понял, что эта дискуссия возникла у них не иначе, как под впечатлением сегодняшних разговоров взрослых во время поминок.
- Прежде всего, - продолжал дядя Володя, - поразмыслим о так называемых бессмертных. Мифы всех без исключения народов утверждают, что бессмертные люди действительно существовали. Но еще важнее заметить, что существует сама эта идея - идея бессмертия! Бессмертия буквального. То есть жизни, которая не прерывается смертью. Откуда, спрашивается, у нас в голове могла возникнуть сама мысль о том, что можно обойтись без смерти? Ведь вокруг нас все умирает, ничто не живет вечно, а просто так ничего нельзя выдумать. Любая фантазия имеет реальные основания… Можно сказать, что идея смерти и последующего воскресения это не что иное, как идея новой жизни, наступающей при помощи смерти. Наблюдая природу, мы видим, что если будущая жизнь и наступает, как в случае с прорастающим зерном, то только через смерть… Этому же учит религия. Об этом мы с вами однажды говорили.
- Это как Иисус Христос, сын Божий, - сказал мальчик Ваня, старший сын о. Алексея. - Он умер, чтобы жить вечно.
- И вообще все люди! - с жаром добавила маленькая Лиза, младшая дочка о. Алексея.
- Ну да, конечно, - кивнул дядя Володя и погладил девочку по голове. - И в этом смысле смерти, конечно, не надо бояться. Все вокруг указывает на то, что со смертью в природе ничего не кончается, а только начинается. Лето сменяется осенью, осень зимой, зима весной, и снова все оживает. Зерно падает в землю, умирает и дает всходы новой жизни. И так далее. Даже удивительно, что есть люди, которые в этом сомневаются. Впрочем, эти сомнения, как правило, посещают только взрослых…
- У него дар настоящего проповедника, - с гордостью заметила Майя. - Я думаю, о. Алексей остался бы доволен подобными духовными беседами.
- Да, молодец, - ревниво согласился я. - Он разговаривает с ними совершенно как со взрослыми. И очень правильно все объясняет. Может, ему и закон Божий вместо о. Алексея преподавать? А, Майя?
- Нет, закон Божий будет преподавать батюшка. Это уже решено. Он будет специально приезжать в Пансион каждое воскресенье.
- Такое дело нельзя поручать светскому человеку, - добавила Альга. - Еще неизвестно, куда его может занести.
- Насчет дяди Володи это в самую точку! - кивнул я умной девушке.
- Дело совсем не в этом… - начала Майя, словно желая вступиться за дядю Володю.
- Именно в этом! - не выдержав, перебил я ее в запале.
Так оно и оказалось. Уже через минуту Дядю Володю действительно занесло в фантазиях весьма далеко.
- Все люди когда-нибудь воскреснут и будут жить в раю, - сказала маленькая Лиза и ободряюще поглядела на маленького Петеньку.
- Совершенно верно, - согласился дядя Володя.
- А если кто не умер, а его убили? - спросил Петенька.
- Все равно воскреснет, - не утерпев, воскликнула Лиза. - Сорванное зернышко падает в землю и прорастает!
- А если это зерно истолочь в ступке, оно прорастет?
- Как ты не понимаешь, - удивилась Лиза. - Душа, она же все равно остается живая. Ее нельзя истолочь в твоей ступке.
Петенька наморщил лоб. Было видно, что такое объяснение его не очень удовлетворяет.
- А что такое твоя душа? - пожал он плечами. - Непонятно.
- Душа это душа… - Маленькая Лиза беспомощно посмотрела на старшего брата Ваню, ожидая помощи и разъяснений.
- Бог вкладывает душу в тело, а потом душа улетает снова к Богу, - обстоятельно разъяснил Ваня. - А еще через некоторое время Бог вложит душу в новое, бессмертное тело.
- Значит это разные вещи? Человек - это не его душа? - спросил Петенька.
Но Ваня не знал, как объяснить сей парадокс.
- Что же вы растерялись, - ободрил детей дядя Володя. - Тут нет ничего сложного. То, что человек думает и чувствует, это и есть его душа. Его мысли, чувства.
- Это пока человек живой, - вступил в разговор Косточка, до этого молчавший. - А как можно что-нибудь чувствовать, если тебя в ступке истолкли? - усмехнулся он. - Получается, мысли и чувства это все-таки не душа.
- То есть вопрос заключается в том, - подхватил дядя Володя, как будто довольный таким развитием разговора, - что такое душа и каким образом она существует внутри тела и вне его?
- Вот-вот, - кивнул Косточка, - детский вопрос. Объясни, если способен!
Ребятишки нетерпеливо зашумели. Дело явно шло о педагогическом авторитете дяди Володи. Впрочем, фантазия нашего домашнего учителя уже заработала.