Бекетов облучал Чегоданова золотом кремлевских соборов, росписями Грановитой палаты, ликами древних икон, беломраморным Георгиевским залом, золотыми письменами с перечнем полков, батарей, экипажей. Эти тайные лучи преображали Чегоданова. Крупицы священного золота бежали в его крови. В душе загорались лампады. Ангел с горящим копьем вставал у него за спиной. Он больше не был случайным временщиком, занесенным в Кремль сорным ветром истории. Он был державный властелин и помазанник.
– Верь, и ты победишь!
Бекетов вписывал Чегоданова в историю. Открывал ему место среди великих созидателей, родоначальников царств, устроителей земель, непревзойденных победителей и творцов. Бекетов создавал о Чегоданове восхитительный миф, который будет подхвачен поэтами, музыкантами, историками, и его именем будут названы города, а время, которое ему подарило Провидение, будет временем Чегоданова.
– Верь, ты победишь!
Бекетов видел, как страстно горят глаза Чегоданова. Как на губах дрожит улыбка, то властная и царственная, то наивная и восторженная. Он уверовал в миф, который создал для него Бекетов. Жил в этом мифе, как в дивных лучах. Плыл в ковчеге в океане русской истории.
– Вот почему тебя ненавидят, выносят на "оранжевых" митингах смертные приговоры. Совершают в сатанинских церквях заупокойные черные мессы. Вот почему в русских монастырях служат по тебе заздравные молебны, окружают защитным поясом Пресвятой Богородицы. Государство Российское – высшая для тебя святыня. Служение этой святыне – дело Божье. Помогай тебе в этом деле Бог, Федор Чегоданов!
Бекетов умолк, утомленный, исполненный суеверного ожидания. Как литейных дел мастер, отливший колокол и вымаливающий первый певучий звук. Как создатель самолета, сотворивший небывалую машину и ждущий ее броска в небо.
Чегоданов молчал, завороженный. Казалось, он прислушивается, как стучит в нем новое сердце, как дышит его преображенная плоть, как радостно трепещут его помолодевшие мускулы.
– Я раздавлю оранжевую гадину! Я подпалю шерсть на ее оранжевом загривке! Это чудище превратится в оранжевого зверька, и я помещу его в зоопарк, в отдел грызунов! Градобойная машина разобьется в щепки о Кремлевскую стену! Они думают, что я сплю, но я проснулся! Я бодрствую, я верю, и победа будет за мной!
Эти слова Чегоданов произнес с веселой злостью, с жестокой уверенностью и властной непреклонностью. И Бекетов возликовал. Колокол зазвенел певучим и грозным рокотом. Крылатая машина взмыла, оставляя в небе пылающий след. Преображение Чегоданова состоялось.
– Мы победим на выборах, и навстречу их ядовитому пожару направим свой встречный пал, свой священный огонь. Навстречу их шутовской революции с бубенцами и воздушными шариками мы направим могучую революцию Русского Развития. Мы оживим оборонные заводы и станем строить самые лучшие в мире самолеты и танки, самые совершенные и неуязвимые ракеты. Мы снова наводним Мировой океан нашими кораблями, а ближний и дальний Космос засеем лабораториями и орбитальными группировками. Мы возродим великие научные центры и культурные школы. Построим великолепные города на месте сгнивших поселков. Всколосим на полях невиданные урожаи. Мы начнем огромную работу, чтобы каждый нашел в ней свое творческое место, и в этом Общем Деле снова ощутим свое единство и нерасторжимость. Мы обратимся к народам Евразии, тоскующим по былому единству и процветанию, и станем строить наш великолепный братский союз, сочетая пространства, народы, культуры в симфоническое единство. В нашу жизнь, в наше государственное устройство, в наши университеты, гарнизоны и семьи мы привнесем Христовы заповеди, райские смыслы, Божественную справедливость, и Россия среди гибнущего заблудшего мира снова станет светочем и надеждой народов. И это сделаю я, Чегоданов!
Бекетов внимал словам этой тронной речи. Нет, не напрасны были его упования, его великие труды и проповеди. Пробуждение Чегоданова состоялось. Рождение лидера совершилось.
Чегоданов обнял Бекетова на прощание, и эти объятия показались Бекетову железными. И он подумал, что у России наконец появился несгибаемый лидер.
Часть вторая
ГЛАВА 24
Урал встретил Бекетова трескучими морозами, заснеженными сосняками, угрюмыми городами, в которых люди были заняты вековечным делом – плавили руду, лили металл, строили тяжеловесные машины. Терпели, роптали, продолжая свинчивать болтами и гайками Европу и Азию, притягивать стальными канатами казахстанские степи, приваривать кромку Ледовитого океана. Бекетову казалось, он чувствует, как хрустит от напряжения древний гранит, туманится жерло Ганиной ямы, благоухают иконы в храме на Крови.
Урал – таинственное место в России, где топор дважды рубил древо русской истории. Умер "белый" православный монарх, унеся в земную щель свое "белое" царство. Родился уральский демон, кинувший на плаху великое "красное" царство, разбросавший по просторам Евразии его четвертованное тело.
Бекетов смотрел на запорошенные снегом гранитные лбы, и наклонная башня Невьянска казалась издали легким пером, упавшим из хвоста серебряной птицы.
Нижний Тагил выглядел неостывшим слитком. В угарной дымке, с железными облаками и громадными трубами, он изрыгал сизый пепел, в котором переливалось и меркло большое красное солнце. Уралвагонзавод предстал нескончаемой чередой корпусов, сгустками окаменелого дыма, лязгом стальных путей, проблеском высоковольтных линий. И внезапно из этих утомленных нагромождений, из дымных клубов, из тусклых отблесков сварки вылетал танк. Упругий, звенящий, сиял, как стекло, в ликующем блеске морозного солнца. Рвался в даль снегов, качал пушкой, сверкал гусеницами, оставляя ребристый след, гаснущие трели и рокоты.
У заводской проходной с изображениями советских орденов Бекетова встретил директор. Провел сквозь электронные турникеты, мимо вооруженной охраны.
– С прибытием на Урал, Андрей Алексеевич, – приветствовал Бекетова директор. Он был в черном пальто с соболиным воротником, без шапки, с короткими пепельными волосами. Его крупное лицо состояло из плоскостей, квадратов и ромбов, как на портретах кубистов. Было того же цвета, что и закопченный кирпич корпусов, тусклый металлический дым, посыпанный окалиной снег. Он был сотворен из тех же материалов, что и вверенный ему завод. Был странным подобием танка с его ребристой броней. – Предлагаю посмотреть производство, а потом соберем у меня в кабинете руководство завода, и вы сделаете свое сообщение.
– Можно будет прокатиться на танке? – шутливо спросил Бекетов.
– Почему бы и нет. Танкодром рядом с заводом.
Из раскаленного морозного света с мерцающей солнечной пылью они шагнули в дверь, которая сомкнулась за ними с легким хлопком. Оказались в теплом смуглом пространстве, где пахло металлом, краской, озоном электросварки, сладковатыми лаками, бензином. И чем-то еще, угрюмым, могучим и вечным. Так пахнут вулканы, окутанные железным туманом. Так пахнут прибрежные скалы, в которые бьет вековечная морская волна. "Должно быть, – подумал Бекетов, – именно так пахнет государство".
Цех был огромный, уходящий в дымную даль. Двигались темные глыбы, скользили лучи, бегали едкие огоньки. И глухо ухало, тяжко звенело, словно расхаживали невидимые великаны.
Бекетов шел вдоль конвейерной линии, жадно наблюдая, как из бесформенных масс, бенгальских огней, мускульных усилий людей рождается танк.
Корпус, напоминающий железную пустую коробку. Полости, пазы, дыры будущих люков. Голова рабочего выглядывает из проема, словно человек замурован в стальную темницу. Другой рабочий, по пояс в люке, похож на кентавра с тяжелым туловом, готовый скакать с металлическим лязгом. Третий рабочий вонзает электрод в бортовину, чертит огненный иероглиф, будто ставит тавро на дышащий шершавый бок.
В корпус вживляют детали – литые катки, сверкающие драгоценные втулки. Натягивают зубчатые гусеницы. Увеличивают сложность корпуса, готовят к будущей кромешной работе. Взрывы, горящая броня, растерзанные танкисты – это все впереди.
Рабочий воздел руки, словно взывает к Богу. И из неба спускается к нему могучий танковый двигатель. Погружается на цепях в темное чрево, светит оттуда грозно и тускло. А над ним колдуют, словно в разъятую грудь пересаживают сердце. Вживляют, окропляют "живой" и "мертвой" водой.
Башня с пушкой плывет над конвейером – громадная стальная коврига, могучий железный хобот. Рабочий пританцовывает на корпусе, манит башню к себе. Громада опускается, бесшумно, мягко, прилипает к корпусу, и танк мгновенно обретает свою устрашающую мощь, чудовищную устремленность. Пушка литая, с липким отсветом смазки, с черным жерлом, из которого дунет рыжее пламя, умчится снаряд, поднимая до неба гору земли и дыма.
В башне монтажники прокладывают жгуты, устанавливают гироскопы, драгоценные стекла прицелов, антенны, радары. Насыщают стальной купол изящной и хрупкой оптикой, излучателями. Соединяют танк с Космосом, с командными пунктами, со всей ревущей стальной армадой, несущейся среди взрывов. Луч прицела находит незримую цель, наводит ракету, превращая вражеский танк в груду горящей брони. Другой молниеносный луч ловит в небесах самолет, срезает ракетой пикирующий штурмовик. Тяжеловесный и грузный танк наделяется множеством глаз, хрупкой нервной системой, которая преображает махину в чуткое существо, перелетающее овраги и ямы, бьющее влет врага.
Танк наращивает плоть, набухает мускулами. Бегают огненные змейки сварки, стекают с башни золотые ручьи. В глазницах блестят стеклянные призмы, телевизионные трубки, зрачки дальномеров. На танк навьючивают бруски активной брони. Башня становится клетчатой, как черепаха. При подлете чужого снаряда активная броня взрывается и встречный взрыв гасит убойную силу. Танк снаряжают для боя, – он мчится, окружая себя дымовой завесой, затмевая прицелы врага. Окутывается непроницаемой пылью, в которой сгорает чужая ракета. Громадный, грохочущий, как стальной водопад, гибкий, танцующий, как балерина, танк блещет пламенем. Крутит башней. Огрызается огнем пулеметов. Громит снарядами опорные пункты противника. Утюжит гусеницами доты. Вонзает ракеты в подземные бункеры.
Последние касания рук, похожие на крестные знамения. Механик-водитель погружается в люк. Взыграл, взревел двигатель. Танк, в трепете, в дрожи, сошел с конвейера. Открылись ворота цеха – солнце, белизна, волнистая даль танкодрома. Машина, ликуя, вся в стеклянном блеске, в голубых дымах, рванулась на волю и пошла, качая пушкой. Убивать, умирать, побеждать, в грозный распахнутый мир, навстречу великим опасностям.
Бекетов провожал глазами машину, молился о ней, как о родном существе. Танк Т-90М, лучший в мире, шедевр Уралвагонзавода.
После осмотра цеха в кабинете директора собрались производственники за длинным переговорным столом, на который секретарша поставила чашечки душистого чая, вазочки с конфетами. Бекетов с наслаждением пил чай. Со стены над директорским столом смотрел с портрета президент Стоцкий. Казалось, взгляд его насмешлив и он видит Бекетова насквозь, предрекает провал его замыслам.
Бекетов подробно рассказал производственникам о сложившейся в Москве ситуации. О митингах на Болотной площади и проспекте Сахарова. Об "оранжевой" революции, которая началась в России и грозит разгромом государства, как это было в далеком феврале семнадцатого года и в недавнем августе девяносто первого. Он рисовал политическую картину, давал характеристики оппозиционных лидеров, указывая на их связь с западными политическими центрами. В конце выступления призвал уральцев поддержать Чегоданова, готовить оборонщиков к поездке в Москву, чтобы принять участие в предвыборном митинге Чегоданова.
– Коллеги, наступил критический момент. Нам нужно спасать государство. Урал всегда был опорой страны, ее становым хребтом. Уверен, что и теперь уральцы будут решать судьбу государства.
Производственники молчали, отводили глаза, вздыхали. Бекетов чувствовал, что его слова не тронули их сердец, насторожили, обеспокоили, вызвали отчуждение. Наконец заговорил директор. На его ребристое лицо завод насыпал окалины, надышал дымом, оттиснул отпечаток танковой брони.
– Андрей Алексеевич, вы нас зовете в политику. Но мы здесь не политики, мы производственники, которые тянут на себе этот завод. Выдирают его из долгов, из разрухи, из той дыры, в которую нас затолкали. Вы видели сегодня наш танк. На нем, помимо гусениц, жилы наши намотаны. Такого завода, как наш, нет больше в мире. Он и есть государство. Наш завод Вторую мировую войну выиграл, и мы его здесь, на Урале, спасаем, как он когда-то страну спас. В политику мы не пойдем, потому что не понимаем ее и не ждем от нее добра. В Москве большая политика, а у нас на Урале большие труды. – Сказав это, директор посмотрел в окно, где туманились кирпично-серые корпуса, валил из трубы сизый дым и что-то постанывало, переливалось и двигалось. Словно звало директора скорее вернуться в цех, где под сводами на цепях двигалась башня с пушкой.
Бекетов продолжал убеждать:
– Один крупный советский оборонщик, директор космического завода, сказал мне: "Мы, технократы, в Советском Союзе могли на заводах сделать все, что не противоречило законам физики. Мы занимались техникой, а политику поручили членам Политбюро. И они, политики, разрушили страны, космическую отрасль, всю великую советскую техносферу". И теперь, коллеги, я снова слышу: "Пусть политикой занимаются политики, а мы будем заниматься техникой". И опять мы проиграем страну, проиграем ваш завод, проиграем производство русских танков. – Бекетов произнес это с укоризной, раздосадованный тем, что был не понят, получил отказ, столкнулся с глухим недоверием. – Неужели история повторится?
– Вот вы говорите, Андрей Алексеевич, что опять, дескать, проиграем страну, проиграем завод. – Главный инженер был похож на темную галку, длинноносый, с черными волосами, запавшими щеками, тревожно мерцающими глазами. Пиджак его был помят и поношен, галстук старомодно повязан, на синеватых бритых щеках были порезы от торопливого бритья. Было видно, что ему некогда следить за собой, а все его силы поглощает завод, требующий тепла, электричества, ремонта цехов, обустройства подъездных путей. – А ведь мы не знаем, Андрей Алексеевич, кого поддерживать. Говорят, между президентом Валентином Лаврентьевичем Стоцким и премьером Федором Федоровичем Чегодановым какая-то мышь пробежала. Что у них разлад и они власть делят, мерятся, кому быть в Кремле. И как понять, кого нам поддерживать? Когда был ГКЧП, наш тогдашний директор поддержал ГКЧП, а потом его вытолкали с завода и чуть в тюрьму не посадили. Это клеймо на заводе оставалось, и наш завод гнобили по полной. Уж лучше нам в политику не соваться, Андрей Алексеевич. Вот выборы пройдут, кого выберет страна президентом, того и будем поддерживать.
Упрямое недоверие, глухое сопротивление, скрытое недоброжелательство исходили от главного инженера. Его столько раз обманывали, принуждали, шельмовали, а он, похожий на усталую неопрятную птицу, продолжал питать завод паром, электроэнергией, ремонтировал цеха, ставил новое оборудование. Бекетов понимал этого подвижника. Но его раздражало глухое сопротивление, провинциальное непонимание и упорство.
– Чегоданов, когда станет президентом, начнет стремительное развитие. Громадные деньги пойдут в оборонно-промышленный комплекс. Ваш завод преобразится. Чегоданов уже однажды спас государство, остановил демократов, которые убивали страну, и ваш завод в том числе. Если вы сейчас существуете, то благодаря Чегоданову. Он офицер, государственник, понимает цену оружию. На него клевещут, обливают грязью. Но он единственный, кто в это смутное время сможет спасти государство. Поддержите Чегоданова, и он не забудет вас.
Ему ответил главный конструктор, молодой, синеглазый, с упрямым лбом, с жесткими складками рта. Казалось, его облик сложился в постоянном противодействии, ежечасном борении. В этом борении создавался "танк будущего", смертоносный робот, оружие грядущих войн.
– Вы говорите, что Чегоданов обещает развитие. А почему же, когда он был президентом, не было никакого развития? Мы создавали Т-90М на собственные средства, заключали контракт с Индией. А вот Валентин Лаврентьевич Стоцкий, когда приезжал на Уралвагонзавод, выделил деньги на разработку нового танка. Мы покатали его на Т-90, он пострелял из пушки, и мы нашли с ним общий язык.
– Да поймите, коллеги, Стоцкий не будет президентом. Им будет либо Чегоданов, либо пацифист Градобоев, которому отвратительно слово "танк". К власти рвутся те, кто двадцать лет назад разрушил Советское государство, а теперь сокрушает Россию. Поддерживая Чегоданова, мы спасаем государство. Не верьте этой мерзкой брехне о его несметных богатствах, о миллиардах в иностранных банках. У него есть одна, на всю жизнь, задача – Государство Российское. Вы спасете завод, но не спасете Россию. А не спасете Россию – и заводу, и "танку будущего" не суждено сохраниться.
Минуту длилось молчание. Потом заговорил председатель профкома, ладный, красивый, в прекрасном костюме, с белыми большими руками, с золотым обручальным кольцом:
– Вы, Андрей Алексеевич, говорите, что нужно спасать государство от разрушения. Но ведь оно само себя разрушало. Здесь в девяностых такое творилось! Стон, плач, полгода зарплаты нет. На макаронной фабрике вместо зарплаты макаронами людям платили. А нам танками, что ли, платить? Люди побежали с завода. Матери детей в заводскую столовку приводили, чтобы накормить. Митинги, демонстрации. А министр из Москвы приезжал: "А вы идите в лес, ягоды, грибы собирайте, тем и прокормитесь!" Нас тогда государство кинуло, и мы не пропали только благодаря народному терпению и собственной сметке. И с тех пор мы к государству осторожно относимся. Как и оно к нам. В ком оно, государство? Вы в Москве разберитесь, кто оно, государство, тогда мы его на стенку поместим. – Он посмотрел на стену, откуда насмешливо взирал президент Стоцкий.
Бекетов испытывал к ним неприязнь. Они отгородились от него глухой стеной. Видели в нем опасность. Не доверяли гонцу из Москвы, где заваривалась очередная смута. Грозила бедами, распадом, оскудением жизни. Они были обременены производством, добывали деньги, искали материалы, спорили с военными, торговались с заморскими заказчиками. Как огня боялись политики с ее ложью и вероломством.
– Федор Федорович Чегоданов через меня обращается к вам. – Бекетов, скрывая раздражение, продолжал убеждать. – Чегоданов замыслил рывок, чтобы одолеть стратегическое отставание, когда Россия десятилетиями топталась на месте. Он хочет перепрыгнуть это окаянное время, как ваш танк перепрыгивает овраг. Ему противостоят самодовольные глупцы, жадные стяжатели, прямые агенты врага, которые мешают русскому развитию. Чегоданов, после избрания президентом, начнет "революцию развития". А для этого ему нужны помощники, верные соратники и подвижники. Как Петру нужны были преображенцы и семеновцы. Как Сталину нужен был "орден меченосцев". Вы – "гвардия развития". Вы – преображенцы и семеновцы. Вы – "орден меченосцев". Так отзовитесь же на зов Чегоданова!