- Ну ты даешь, Устинкин, - он встал, прошелся вдоль столов и положил увесистую лапу мне на плечо. - Как казначей, ты проявил себя неплохо, однако возникает маленький вопрос: где сорок тыщ зеленых, которые ты взялся перевезти в Прибалтику? Нам сообщили, что в Риге их нэ получили.
Раздался ропот. Они смотрели на меня, а я краснел, не зная, почему. Магическая сила! Какого хрена я попал в команду честных уголовников пост-перестроечного времени? Они привстали с мест: я понял, что погиб.
Весенний свежий ветерок ворвался неожиданно. Со звоном вылетела форточка и парусами вздулись занавески. Мы все оборотили взоры ко двери.
"Они" вошли, держа "Калашниковы" наперевес, огромные и сытые ребята. Я краешком былого обоняния почувствовал, что здесь афганским духом пахнет. Пары спиртов, нагуталиненных сапог и смазочного масла. Шесть человек - все встали у стены и лязгнули затворами… А может, не погиб?
Их главный омоновец - ну чистый зверь: встал враскорячку, автомат наставил. Из промежности - смрадом несет, из пятнистых штанов член выпирает, "Калашников" - наизготовку, чуингам в кривом рту пузырится.
Встал враскорячку, автомат наставил. - Кто, говорит, вы будете, ребята, и чо такое вы в ресторане обмываете?
- Да мы, да я…
- А ну, говорь всю правду, а то всех разопну!
Тогда я поднялся и не своим голосом произнес: "Гражданин омоновец, мы - честные предприниматели, кооператоры второй волны. Собрались мы сюда, шоб спраздновать рожденье товарища Фетисова", - и с этими словами я указал на юбиляра - Асламбека, застывшего с утиной ножкой во рту.
Омоновец прошелся вдоль столов, смахнувши дулом автомата пару бутылей, залез под скатерть у юбиляра и вытащил оттуда ящик. Открыл и показал нам всем: два пистолета, три ручных гранаты и пять баллонов с газом: "Ну что, кооператоры второй волны… что, сводим счеты?"
Омоновцы рванулись к Асламбеку. Воспользовавшись замешательством, я вышел из-за стола, тихонечко на выход и очутился на улице.
ТУШИНСКИЙ ВОР-2
- Держи! - они суют мне в руки "дипломат" и, пятясь раком, удаляются. Недоуменно я кланяюсь и бормочу: "Что дальше?" А дальше - скрип тормозов. Со мною рядом парканулось "вольво". Угрюмый парень в кожанке выскакивает, обходит автомобиль и очень почтительно мне открывает дверь: "Прошу вас, Иван Семеныч…" Автоматически сажусь. Шофер нажал на газ, и мы поехали.
Какой хороший кар! Магическая сила! Моя рука ощупала сиденье: знай, кожа! И он - суровый парень за рулем. Не оборачиваясь, он говорит: "Ну как, Иван Семеныч, все удачно?"
- Да уж…
- А все-таки мы ловко их…
- Чего?
Шофер не отвечает и только крепче жмет на газ: "Быстрей бы из Тушина, а то устроют нам погоню…"
Недоуменно открываю "дипломат": в отдельных ровных пачках - "зеленые". На каждой - наклеечка: 5 тысяч долларов. И тут же - лежит контракт, на гербовой бумаге - СП "Жервеза" - коммерческий директор - Устинкин И. С. Не я ли?
- Послушай, братец, не я ли - Устинкин?
Шофер не обернулся даже. Афганец долбаный, наверное, он знает причуды шефа… Смотрю на подозрительный контракт: стоит число: 8 сентября 92-го. И, знай, со всей, знай, этой выручкой я еду куда-то…
Мелькают блочные дома Москвы… невзрачные хрущобы и монстры из бетона андроповского времени… Читаю: мотель "Колибри", бар "Руслан", кофейня "У Наташи"… Откуда, знай, повылезли все эти сорняки? Карикатура на капитализм… Неужто перестройка кончилась?
Пейзаж меняется… фабричные заставы, свалки, перелески… мы мчимся по бетонке со скоростью за сто. ГАИ не тормозит, наверное, нас знают.
Пошли мелькать деревни, дачные поселки. Мы съехали с бетонки, свернули на маленькую, но очень ухоженную трассу. И вскоре я прочел: поселок Николина Гора.
Изрядно попетляв средь генеральских, совписовских и прочих дач, мы подъезжаем к двухметровому забору… Халтурина, 15.
Шофер умело отпирает ворота, заводит "вольво" на лужайку… Передо мной - массивный двухэтажный дом, с верандой и балконом, вокруг - упругие стволы корабельных сосен, есть даже пруд, гараж и небольшая спортплощадка.
Кряхтя, я вылезаю из машины, иду в сей дом. Я осторожно ступаю лакированными туфлями в пожухлой, чуть мокрой траве…
Шофер открыл мне дверь, провел в гостиную. Через какие-то минуты пылал средневековый - до потолка - камин, и я протягивал свои ножищи 45-го размера к благословенному огню.
Он появился с подносом, поставил на журнальном столике. На этом на подносе: пиво, кусочки сервелата, уже ощипанная вобла и запотевшая бутылка водки "абсолют". Плеснув в стакан мой "абсолюта", Сережа (так звали этого чудо-богатыря) нагнулся, прошептал: "Я щас, немного приберусь, ну а потом - извольте девочек?" На что я, похлопав по плечу: "Изволь, дружок…"
Шофер покинул комнату. А я, как был, со стаканом, пытался сообразить: "Так, значит, осень 92-го…" Унылым умом историка пытался вспомнить, чем славно это время… Верховный Совет и спикер Хасбулатов ведут атаки на Ельцина… Советского Союза больше нет. Несчастная Россия пытается нащупать свой путь к капитализму… Возникли сотни мафиозных банд, совместных предприятий… Все делят бесхозное имущество и воровски распродают ресурсы за границу… Все, что только можно - распродается… неслыханный разврат! Паршивая пора, при чем тут только я? Скажите, е-мае!!!
Сережа просунул голову в дверную щель. - Вы что, вы что-то просите? - Да не мешай мне думать, пошел! - И снова попытался воссоздать картину той поры… нефтепродукты продолжают дорожать… разнузданные рэкетиры сдирают деньги с охреневших предпринимателей, Омон ответил ударом по центрам скопления "малины" - путан, кавказцев и особенно чеченской мафии… в бою с врагами новой Родины, в кровавой перестрелке убит отважный капитан Омон Ермоленко - один из наших, знай, афганцев… чтобы ответить на действия преступников, "афганцы" организуются в свои особые формирования… а у меня под боком - один из них… необходимо быть начеку.
Вошли разболтанной походкой… на крепких, немного на кривых ногах, - осипшая Марина, и с ней в обнимку - безгрудая Люсина… мой членистообразный напрягся… безгрудые были моей особой страстью, столь редко реализуемой, что он напрягся.
"Девчонки берут что надо, - шепнул мне на ухо Сергей, - кончали университеты по самым по делам… ведь это то, чего вы хочете, не так ли?" - я неуверенно кивнул. На самом деле моей страстишкой был более порочный секс. Я подозвал Сергея, спросил: "А по-другому?" - на что он с серьезным видом: "Сейчас узнаем…" Немного посовещавшись с девчонками, он подошел и сообщил: "За экстра-плату - идет, годится".
Годится… я потирал ладошки, поскольку в мюнхенской моей тюрьме я и не мыслил о таком. Все проститутки Запада - дают с презервативом… там даже фелляция идет в резинке… какая пресная, да даже унизительная реакция на СПИД… а здесь, на диких просторах Евразии - я мог вкусить живую, разрушаемую, подверженную риску смерти плоть… да здравствует опасность!
Девчонки уселись на канапе. Сергей налил им джина с тоником, включил систему джей-ви-си… огромной тепловой мощи звуки низверглись с потолка… американский гом-артист Лайонел Ричи… подул на наши сверхчувствительные окончания и они… короче, плоть стала неудержимо раздуваться… безгрудая Люсина подсела ко мне, вложила свой огненный язык мне в губы, уверенной рукой артистки-гастролерши раскрыла зип и вывалила прибор наружу… Осипшая Марина растворила задни-створки, ввела в свой подотдел мой одинокий инструмент. От ощущения съежились тестикулы: я вздрогнул от страшного от одиночества. Луна смотрела с ласковым прищуром в окно сей милой подмосковной дачи.
Сережа хотел уйти, но я сказал ему: "Куда ты? Бери вторую!" Началась оргия. Пока она работала, я заливал себе из этой, знай, аптекарской бутылки "абсолюта" в открыто-горло и поглощал под звук распухших губ… Луна смотрела с ласковым прищуром в окно сей милой подмосковной дачи…
Подумалось: постой, приятель, ведь это было, сто раз было, ты помнишь, как ты гонял ее, и эта обстановка, знай, в застывшем этом хронотопе, скажи! Я вспомнил, что ты узнал меня!
Луна смотрела с ласковым прищуром, потом сказала: "Да брось ты, сынку… ну сколько вас тут шлялось на тропах не знай-как времени-пространства, и подряжалось на самое такое дело, однако все вы, в спазмирующем сладком, верталися ко мне в подлунну оранжерею… и я вас принимала, бледнооких своих пасынков…"
Раздался стук в окно. Заметно вздрогнув, но все еще не отрываясь от путан, я и Сережа посмотрели в окно… там, плотно прижавшись к стеклу, с "Калашниковыми" на изготовку, стояли чьи-то фраера и скалили свои ужасные клыки, таращили свои безумные глаза… неужто расплата наступила?
Раздался залп. Стекло рассыпалось, 2 пули прошили голову Сережи (долбаные пули!), и он упал на вислозадую: писец! Другая пуля прошила селезеночную область моей безгрудой, и ея зубы стиснулись в мертвящей хватке вокруг мово. Сережки-на орала как оглашенная. Я понял, что надо действовать, покуда меня не замочат на этом хронотопе… отчаянным движением раскрыл своей подруге мертвело сжаты-челюсти и рыбкой нырнул под столик под журнальный, в полете хватая столь полюбившийся мне "дипломат".
Свет вырубился сразу, и я на ощупь пополз к входной двери… там я свернулся калачиком, прижавши к брюху чемоданчик.
Рывком раскрылась дверь. "Они" вошли и сразу наставили фонарь на канапе, где в разных позах лежали два трупа и одна чуть-чуть живая, поскуливая: "Не надо, родненькие", однако они ее добили и осветили стены фонарем.
Воспользовавшись паузой, я выскользнул за дверь…
- Стой, бляха-муха, куда? Стой, падла! - горячие куски свинца мне устремились вдогонку, со свистом пролетели над ушами. В носках и с "дипломатом" у живота я мчал по этой ночной поляне, одним рывком, махнув через забор, исчез в соседней роще…
ЗДРАВСТВУЙТЕ, МИХАИЛ СЕРГЕИЧ!
Бежал сквозь лес, как заяц… Ветви, сучья хлестали мое тело, бледное, как сыр. На мне лишь - боксерские трусы да на резинках носки, продравшиеся от бега по сырой земле. В руке - заветный "дипломат"… За мною - мат, выстрелы и треск ломаемых кустов.
Я наподдал немного, оторвался от погони, последним усилием - еще один рывок сквозь лес - и выбежал к большому дачному строенью… махнул через забор, под лай собак взбежал по каменным ступенькам и стал ломиться в большую застекленную.
Зажегся свет. "Он" появился. Там, за стеклянной дверью - я увидал его… он даже совсем не изменился… со времени тех приснопамятных дней перестройки… такие же упрямые хохляцкие глаза и красная отметина на черепе… На Горбачеве был махровый розовый халат и полотенце на плечах. Видать, с вечерних омовений…
- Кто там?
- Эй, помоги, Михал Сергеич!
- А что случилось, собственно?
- За мною гонится какая-то орава. Сдается, что это рекетиры.
- Ну, это вы не по адресу. - Михал Сергеич был явно озадачен. - Вам надо позвонить в милицию, - он нерешительно стоял, держась за ручку двери.
- Да там же проклятый Мурашев… Вы знаете, Михал Сергеич, в милиции засели ваши оппоненты, все те, кто продал идею реставрации Союза…
- Так что там, Миша? - я увидал Раису, опухшую, в каком-то странном пеньюаре.
- Да так, мы тут беседуем с товарищем, как говорится, по душам. Мы разговариваем… А кто вы будете, товарищ?
- Товарищ Горбачев, я - эмигрант, неведомым макаром меня забросило в проклятый СНГ… Я этого Содружества не признаю, мне надо срочно назад, на Запад…
Он призадумался, и я увидел, как красная отметина на лысом черепе темнела и темнела от этой тяжкой думы.
- Ну ладно, проходите! - он принял наконец решение. В трусах и с "дипломатом" под мышкой я втиснулся в предбанник горбачевской дачи.
Мы сели на кухне. Михал Сергеич принес мне махровый халат, такой же, как у него, который я немедля накинул на плечи. Он даже плеснул какого-то заморского напитка в два стакана. Мы чокнулись, пошла беседа.
- Так вы откуда конкретно, гражданин?
- Из Мюнхена.
- Вот видишь (мы перешли на ты), как скромно мы живем. А то вот говорят, что бывший Президент Союза - миллионер… По нынешним же ценам не знаю, как оплатить балетное училище для внучки… (Его отметина заметно побледнела…)
Внезапно я решился: "Михал Сергеич, ты знаешь, тебя в народе "меченым" зовут. За то, что развалил ты СССР…"
- Все это клевета. Вот кабы дали мне закончить новоогарев-ский процесс, тогда бы посмотрели… Да этот путч в Форосе… - и тут он впервые ужасно выругался…
- Да успокойся же, Михал Сергеич…
- Как успокоиться! Пропала великая держава… Ю. В. Андропов мне лично завещал: вручаю, мол, храни, а тут… - и он вторично громко выругался.
Пришлось запить вином. М. С. достал бутылку, подаренную Папой Римским. На этой бутылке красовалась надпись: "Человеку Мира от Мира и Человека".
Без спросу на кухню заявилась Р. М.: "Чего ты пьешь со всяким?" (Запухшее лицо, следы очередного срыва нервов…)
- Пошла ты! - ответил Горбачев.
Как только Р. М. вымелась, М. С. продолжил: "Сижу я в Форосе, бляха-муха, и слышу: "ГКЧП берет…" - и тут я понял: то вся наша затея, известная как перестройка, накрылась алебастром… Начальник охраны - предатель. Он отключил, гад, межправительственную связь в моей машине в то время, как я хотел сказать все Бушу… Тогда вот Раиску и хватил удар…
Глухие рыдания сотрясли его грудь. Мне было искренне жаль Михал Сергеича. Не только потому, что сохранить Союз не удалось… Одна лишь мысль, что в довершение ко всем его несчастьям сюда ворвутся рэкетиры, меня не оставляла в покое.
- Ну вот что, Михал Сергеич, - сказал я, - здесь, в "дипломате", пятьдесят кусков зеленых, ты понял, баксов, еще точнее, долларей. Бери на свой, знай, Фонд Горбачева, трать, не жалей, глядишь, и восстановишь СССР…
В его глазах сперва мелькнуло недоверие, потом - надежда и даже - радость…
- Чем я могу вам отплатить?
- Скажите, если я пропаду, что к вам заглядывал Аркадий Пидерзон. Но это - для истории…
- Товарищ Пидерзон, я не забуду… ну чем тебе воздать?
- Дай мне одежду.
М. С. исчез и появился вскоре с ворохом одежды. Я натянул спортивный костюм "Адидас", кроссовки "Найки" и кожаную куртку "Гуччи".
- В сем одеяньи, - подумалось, - я сам как рэкетир. - Достал из "дипломата" пачку зеленых баксов, засунул себе в карман, чмокнул беднягу Горби в отметину и был таков…
Суровый подмосковный лес вновь принял меня в свои объятья. Взглянул на хронометр "Казио", подаренный мне Горби: Аванти!
В ДЕРЕВНЕ КРЮКОВО
Шумел камыш… тьфу, гнулся лес, трещали стволы вековых елей, покуда мчал я лыской от дома Михал Сергеича туда, куда ноги меня несли. Сквозь толщу леса бежал со мною вровень тонкий полумесяц, подмигивал не то озорно, не то иронично, покуда я пробирался партизанскими какими-то тропами сквозь лес - то ль подмосковный, то ль некий еще… вот так.
Уф, наконец-то! Вышел на поляну: покосившаяся черная изба, покрытая соломой, упавший навзничь плетень и одинокий драный петушок на крыше дома… салям алейкум!
Вошел в избу. Когда глаза привыкли к темноте, увидел: смуглая баба, без возрасту и племени, сидела на лавке, держала замотанного в тряпки ребенка и напевала нечто, похожее на колыбельную. Я уловил лишь: "и утащит за бочок…" Ребенок взрывался истошным плачем, тогда она ему совала оттянутую пустую титьку: он ненадолго замолкал.
Из колыбельной также я понял, что "вышел, вышел месяц ясный, и что Буденный белых давно разбил". Последнее особо резануло слух: по принадлежности своей к белому движению я никогда не мог смириться с победой червонных казаков. Они - садисты - рубили сплеча головки членов всем взятым в плен, а офицеров натыкали на колья, сжигали заживо и заедали ими горилку.
- Найдется поесть, красавица? - красавица медленно поднялась, оставила ребенка на лавке, достала с полки тряпку, размотала и протянула мне сухарь…
- Спасибо и на том, - я принялся мусолить, а взор блуждал по скорбному жилью. Как бы прочтя мои запутанные мысли, она исчезла в погребе и появилась с бутылкой мутной жидкости… я втянул с неимоверной жадностью обжигающее пищевод пойло и выдохнул: "О-йе!" Она стояла потупясь, и я задал ей основной вопрос: "А сколько лет тебе, красавица?" Она утерла нос, откинула белесую прядь с лица и молвила: "Шешнацать…"
- Шестнадцать? С отвисшей грудью, с ребенком и в непонятном одеянье… ну и дела!
И вот - я взял ее, немытую, пропахшую мочой и кислым молоком, поставив на четвереньки, на глиняном полу… Кричал ребенок, мотались ее сиськи, но это только усиливало ощущение секса в подземном царстве. А эта красавица без возрасту и племени… она не издавала ни звука, вела себя как партизанка… Я застегнул мотню и выдохнул: "О-кей!"
В дверь постучались: "Ты слышь меня, Махрюткова? Пойдешь на общее колхозное собранье?" Она не отвечала, но в бледных невыразительных глазах я уловил смертельный страх… подобие движения - мол, убирайся…
Вошел. В смазных яловых сапогах, покуривая "козью ножку", картуз заломлен лихо, на глаз свисает кудрявый чуб: "Откуда будете, товарищ?"
- Я издалече, из постперестроечной эпохи… - Ну да, да что-то духом от тебя чужим разит. Я думаю, что ты, знай, офицер, ты - сучья кровь… и оттого к тебе пощады не будет… Вставай! - и я увидел наставленный в живот наган.
Мы шли перед глазами всей деревни: я - в спортивном костюме "Адидас", кроссовках "Найки", с заложенными за спину руками. За мной - с наганом наизготовку - зампредседателя колхоза "Красный путь" Шухаев. На деревенской площади - плакат: "Закончим посевную 343-го - досрочно! Засыпем в закрома сверх плана!"
Допрос был короток: "Откуда, вражья кровь?" - "Из Западной Европы". - Вредитель? - На все сто. - Хотел поджечь амбар? - Вот этой зажигалкой, - и я достал потертый "Ронсон". - Тогда считай, пришла пора. Поставить тебя на точку нулевого замерзания.
Ударом под зад меня втолкнули в часовню - покуда не приедет из района уполномоченный Нарофоминского ОГПУ Веревкин. Я обернулся: углы загажены и надписи - отборным матом. Я сел на пук соломы, задумался.
- Откуда, сударь? - седой старик подполз ко мне, представился. - Философ Занудрин. Степан Антоныч. Я - видный представитель религиозной русской мысли. А вас как величать?
- Аркадий Пидерзон… Скажи-ка лучше, видный представитель, не есть ли Россия средоточие всех самых темных сил истории?
- Ну что вы, батенька… - прокашлялся профессор, - как раз наоборот… Россия - светлое и тихое дитя… однако - поддается соблазнам и искушениям.
- Мне кажется, - продолжил я интересующую меня тему, - в России не сложилась аристократия, элита духа, и оттого - здесь доминирует фальшивое понятие "народ". На самом деле
- биомасса, безличное начало. Нам не хватает отбора духовных кадров… духовных кадров, закрепленных впоследствии культурой.
Профессор Занудрин недовольно ковырял в ноздре и что-то бормотал. При этом он шевелил большим корявым пальцем, выглядывающим из рваного ботинка.