- Или - как у нашей Зины. Вы знаете, ребята, она вовсю сосет - в курилке, в перевязочной и даже на площадке… за пять колов.
- Кончай нести парашу! - я грозно приподнялся и запустил стаканом в обшарпанную дверь. Посыпались осколки. Они утихли и дружно захрапели.
Лежал и думал. Час иль два иль три. Пробила полночь. Громадная больница спит. Разлита гробовая тишина. Лишь изредка взрываемая воем "скорой помощи". Во, знай, куда попал!
Кряхтя, спустил ступни с кровати, иду в сортир. Выкуриваю "Приму", кидаю чинарик в унитаз. Палата номер восемь. Травматология конечностей. Спортсмены, поскользнувшиеся в гололед. И я - наипервейший бомбардир ЦСКА. Килда рулю! Поправив полосатую пижаму и подтянув трусы, пускаюсь в обратный путь. Проход по коридору. Со скоростью два километра в сутки. Как бы не долбануться… Со стен взирают отцы-создатели российской медицины - там Пирогов и Сеченов, и Боткин с Павловым. Прифет, тафарищи!
Навстречу - Зина, везет тележку, заставленную пробирками, коробочками да медикаментами. Уж открывает варежку, готовая будить честной народ, но я ей: "Тс-сс, Зина, слы, пойдем покурим.."
Она подмигивает, идет в курилку. Там мы садимся на табуреты, она дает мне сигарету "Ява". Затяжка. Тишина, блаженство. Я прижимаю Зину к себе: она совсем готова. Горячий поцелуй.
Здесь, в полуосвещенной, пропахшей бинтами и чинариками, я достаю свой жилистый прибор, кладу ей в руку: "Сестричка, помоги.."
Она пыталась вывернуться, однако я сказал ей: "Не надо, Зина, не выступай! Все знают, что ты берешь все до конца. За пять рублей. В курилке. В перевязочной. Повсюду. Промеж бинтов и склянок. Такая маленькая, симпатичная сестричка… А ну, давай, бери!" Она, не говоря ни слова, нагнулась и начала работать.
Работала лениво и невнятно. Я подгонял ее шлепками, однако - безрезультатно. В подкорке головного мозга оставалось ощущение, что все это уж было - прокручено бесчисленное количество разов, и повторяется в бессчетный раз… И коридоры Склифа, пропахшие гнилой капустой, и шарканье чувяк, и эта Зина…
Она пыталась выдернуться, однако я схватил ее за уши и натянул на член. Густые мощные потоки прорвались наконец: "Давай, с заглотом!" Она же, стерва, замычала и сжала зубы. От дикой боли я закричал и дал ей в лоб: она разжала зубы и отлетела к стене.
И отлетела к кафельной стене, затихла. Я разглядел свой член: следы зубов, однако цел. Она же лежала на полу, мертва иль без сознанья. Я понял, что пора смываться. Прокрался в раздевалку, напялил чью-то одежонку, на цыпочках сквозь задний ход - и прыгаю в автомобиль.
ПОРТ ВОСЬМИ МОРЕЙ
Салон автомобиля… кожаные пахучие сиденья, проезд по улицам Москвы. Я вижу крепкий, под скобку подбритый затылок шофера. Он тормозит у голубого здания, похожего на авиаангар. Читаю надпись: улица пилота Нестерова. Тот самый русский авиатор, что первым сделал "мертвую петлю" и в годы Первой мировой погиб…
Вхожу в ангар. На мне - двубортное пальто до пят, шляпа с широкими полями, ботинки с "разговорами", каких не носят здесь.
На входе охранник щелкает и отдает под козырек: "Добро пожаловать, товарищ Нобиле!"
- Товарищ Нобиле? - я роюсь в своей бездонной памяти… Умберто Нобиле - тот самый итальянский воздухоплаватель… После разборок с Муссолини в 30-х он переехал в СССР и много лет работал в собственном КБ… Его идея - построить дирижабль, что превзошел бы графа Цепеллина… назло всем силам доказать, что дирижабль жесткой конструкции есть дело будущего, и покорить воздушные просторы Антарктики, Евразии и всей планеты…
Огромнейший ангар… Во всю его длину - подобно скелету ящера - каркас УД-140. Да, этот управляемый - для кругосветного. Какая мощная конструкция… уже идет обшивка тончайшим слоем алюминия. Работа движется!
- Здравствуйте, товарищ Нобиле! - меня приветствуют веселые ребята. Простые русские физиономии, на них написан энтузиазм строителей социализма… Я отдаю салют и прохожу в свой кабинет. Огромный стол завален чертежами, на стенах - портреты Сталина, Жуковского, а также карта мира… Пунцовый СССР как шкура свежеосвежеванного медведя раскинут от Балтики до Дальнего Востока… моя Италия на этой карте - приткнулась незаметным сапожком.
Звонят: "Товарищ Нобиле, в КБ вот-вот прибудет правительственная комиссия, встречайте дорогих гостей".
Я зажигаю трубку, одергиваю твидовый пиджак и с папкой последних документов спешу на выход. Весь персонал КБ застыл в торжественном. И вот они являются в цех сборки… на мягких сапогах - Ягода, за ним товарищи из Наркомата авиации, а также кураторы ЦК… Наши маршруты скрещиваются. Не доходя до дирижабля, жмем руки, обнимаемся.
- Ну как работа? - осведомляется Ягода, его лицо чуть-чуть подпухло, он жадно затягивается папиросой. Я продираю глотку и отвечаю с акцентом:
- Работа продвигается, товарищи… Наш дирижабль будет готов к 20-летию Октябрьского переворота. Надеемся, что запуск состоится во время парада на Красной площади… Он должен пролететь над башнями Кремля и совершить посадку во Владивостоке, побив тем самым абсолютный мировой рекорд…
- Отлично! - Ягода жмет мне руку, другие товарищи смеются, шепчутся. Обходят каркас УД-140, щупают узлы… Довольные, уходят…
Я снова в своем бюро. Пытаюсь сосчитать на маленьком клочке бумаги… сегодня - ноябрь 36-го… до 20-летия Октябрьского переворота - ровно год… за это время - мне предстоит бесчисленное множество испытаний, доработок и прочих кропотливых дел. Загвоздка, однако, в том, что дирижабль не взлетит ни при каких условиях… Принципиальная ошибка заложена в конструкции, навязана Кремлем… чтобы использовать машину в военных целях, они добавили 15 тонн подъемной силы, а это значит, что конструкция не выдержит, и я, возможно, пойду под трибунал и буду расстрелян в одной из подмосковных тюрем…
Проклятая затея! Ну а сегодня мне предстоят: планерка в Академии Жуковского, а также митинг на стадионе "Динамо"… Как это все мне надоело! - я ударяюсь лбом о стенку и выпускаю длинное ругательство на итальянском… пытаюсь проснуться, вспомнить, что я не Нобиле, что я - другой, однако эта - данная реальность - сильнее…
Я нажимаю на кнопку: "Машину к подъезду!" и выхожу. Горбатый черный "фордик" уже на месте. Сажусь: "В Кривоколенный!" Шофер кивает, везет по улицам Москвы… Машин немного… простой советский люд сигает под моросящим ноябрьским дождиком… унылые строенья, красные плакаты, призывы.
Проехали по Горького, свернули в Охотный ряд, в Кривоколенном переулке тормознули. Солидный пятиэтажный дом - для академиков и красных командиров. Лифтерша меня узнала, почтительно нагнулась. На лифте поднимаюсь на 3-й, звоню. Она открыла: острижена под челку и грубо обведенные голодные глаза - Эсфирь Гладкова, моя любовница, член партии, сотрудница ОГПУ.
Я молча прохожу в гостиную, кидаю пальто, пиджак и наливаю рюмку коньяка. Глотаю, ежусь… она подходит, ни слова не говоря, садится предо мной и достает мой крепкий генеральский корень…
Садится предо мной, уверенным движением притягивает и начинает вовсю работать… Я знаю, что эта дрянь доносит каждый шаг ОГПУ, что возвращение в Италию уже проблематично, и жизнь моя на волоске… однако эта дрянь сильнее: я содрогаюсь в томительной и безнадежной спазме.
Затем я на диване, кладу дурную голову ей на колени, закуриваю. Эсфирь Гладкова шепчет: "Ну что ты, успокойся, малыш" и гладит серебряную шевелюру… Я думаю: "Какого черта ты, генерал Умберто Нобиле, связался со Страной Советов, поверил их тошнотворным обещаньям… про новый мир, про дело рабочих и крестьян…"
Стучат часы. Москва, ноябрь 36-го… Типично здешний ритм - неисправимо медленной житухи… за окнами - глухая жизнь советских пятилеток… Италия и солнце - далеко… Что делать?
Отсюда возможны лишь следующие выходы: поддаться уговорам большевиков, принять советский ихний паспорт и сгинуть в одной из многочисленных шарашек… Или - рвануть в посольство фашистской Италии, покаяться во всех грехах и попроситься на родину… Возможно также третье - тянуть резину до тех пор, пока я им - Советам - не надоем, пока не выкинут меня под зад ко всем чертям собачьим… Последнее мне по душе… я выпиваю еще глоток армянского, целую в лоб Эсфирь, накидываю пиджак, пальто и выхожу на клетку…
Лифт долго не идет… Я бью ногой по металлической двери… уф, наконец… вхожу, захлопываю дверь, жму на обугленную сигаретой кнопку и медленно ползу на первый… все, стоп! Я раскрываю дверь и вижу сцену: сидит вахтер, мусолит пропуска. И надпись: "Госзаказ - досрочно!"
ОБЪЕКТ А-10
- Эй, пропуск! - рявкнул вахтер, но я уже прорвался: на заводской площадке ждали. Толпились, кучковались - их было с десяток - чугунных лиц. В каракулевых пирожках, тяжелых ратиновых пальто.
- От местных оборонцев - привет! - и стали прижимать, слюнявить мокрыми губами: - С приездом, Иван Васильевич, ну как добрались?
- Да ничего, вот только шапку похерил…
- Ну, мы найдем… а вы пожалуйте в микроавтобус, давно пора на госприемку. - Я взгромоздил в автобус свое потяжелевшее, уселся на скрипучем, и тот, пыхтя, поехал с полупритушенными фарами, высвечивая пургу и степь…
- У нас на сталинградчине всегда так, - вздохнул директор Мослюков. - В январские деньки мороз что надо… однако хороши и испытанья… весь воздух насыщен кислородом… ракета летит стремительно и лучше попадает в цель…
- Однако на полигоне холодно, - директор достал бутылку спирта, разлил на двоих, - как говорится, поехали. - Я опрокинул залпом, чтоб не стошнить: убийственная жидкость прошла по зобу, через желудок - к волоскам кишок, проникла в кровь и жахнула по мозгу. Подумалось: "А хорошо ведь, среди своих, в могучих, теплых объятьях оборонки… а сколько, кстати, времени?."
- Сегодня, - отрапортовал директор, - 30-е. Январь. А год, извольте знать, 75-й.
- Да-да, - пробормотал… я вспомнил, что в этот год советская держава достигла пика… ракетчики сравнялись с Западом… достигли стратегического паритета… советские морские корабли - в Гаване, в Адене, в Бербере… американцы бьют тревогу и созывают экстренный совет: что делать? "Холодная война" американцами почти проиграна. А все они - безвестные орлы советской оборонки…
- Приехали, Иван Васильевич… - меня выводят под руки. Я вылезаю, дивясь своей степенности и брюху… На плечи мои накинули медвежью шкуру… по хорошо протоптанной дорожке ведут на пункт…
Бетонный бункер утонул в снегу… через систему бронированных дверей и коридорчиков - на наблюдательный форпост. Горят зеленые огни табло, попискивает связь.
Сквозь щель экрана вижу: глухая ночь, пурга и бесконечные пространства полигона.
- У нас в Капустином Яру давно готовились к такому испытанью. И вам, как человеку из Москвы, хорошая возможность убедиться: последняя, тактическая, с радиусом двести километров.
- Ну ладно, посмотрим, чего вы там… Тяжелое молчанье. Сопенье, топтание на месте. Я, оборонцы, бункер. Температура
- у нуля. Пары выходят из их широких ноздрей и растворяются в бетонном помещеньи.
- Однако время! - сверяем командирские часы. Светящаяся стрелка на пульте управления ползет к отметке 0. - Попиндюхали! - оранжевое пламя брызжет из сопла, вспухает до пожарища.
Немного оторвавши хвост, ракета сходит с рампы, и, подождав маленько, идет наверх, роняя искры на притихший Капустин Яр. Перерастает в точку, все, исчезла. Томительная пауза. Кряхтят, переминаются. Пузатый Иван Васильевич, то бишь покорный ваш, стоит у застекленной щели, глядит на звезды. Он думает о том, какого хрена…
Проходят 3 минуты… А это что?! Вся степь по горизонту вдруг озарилась неслыханным огнем. Столбы огня и дыма выросли в полнеба. Ударная волна идет над Волгой, шибает в бункер, уносится в донскую степь. Товарищи теряют равновесие. Я падаю… Звон битого стекла. Потом покашливанье. Затем истошный крик: "Ура, товарищи! Даешь УФ-06!" Бросаемся в объятья друг друга, кидаем шапки к потолку, слюнявим друг другу рожи: "С успешным испытанием, товарищи! Теперь пора обмыть…"
Выходим на мороз. Микроавтобус везет нас в корпус, где дирекция. (Могучая конструкция, сварные щели… огни на третьем этаже.) Пуская вперед меня - Иван Василича, - идут в банкетный зал, вернее, в клуб ракетчиков. Здесь все накрыто. Квадратом стоят столы, на них армады водки, шампанского, закуски. На стенах - переходящие знамена и флажки, над ними - бюст Ленина, трибуна, плакат о смычке производства и науки.
- Давайте, Иван Васильевич, скажите слово…
- Ну влип, кретин, - шепчу, однако законы жизни нарушать нельзя. Поправив черный кримпленовый костюм, я бодро взбегаю на эстраду. Встал на трибуне прочно, глотнул боржома: "Товарищи, родные наши оборонцы! Страна вас помнит, страна вас знает! Страна Советов не забудет ваших трудовых свершений… Сегодня госприемка приняла продукцию, которая послужит для того, чтобы небо было мирным, чтоб жили мы, трудились, отдыхали! С успешным испытанием, товарищи!"
Аплодисменты. Меня сажают на почетно-место. Льют полный стакан. Кладут закуску: селедку, сервелат, соленый огурец. - Давайте винегрета, Иван Васильевич! - мурлыкает моя соседка: грудастая, румяная, гидроленные волосы стоят столбом. - Я полутезка ваша, Инесса Васильевна, я секретарь-пропагандист месткома.
- Ну, будьте счастливы, Инесса! - столкнулись со страшным звоном стаканы, водяра поползла в глубины организма, влилась в расширенные спиртом сосуды мозга, сменила спектр восприятия с лилового на радужно-зеленый.
- А хорошо живем, - сказал я, занюхав рыбой, - ну чем не жизнь… работаем не покладая рук, зато и отдохнуть умеем!
Инесса Васильевна прижалась свинцовой грудью: "Накладывайте винегретику, Иван Васильевич! Позвольте еще водочки налить…" - Чего же, можно! - Я, он же Иван Васильевич, беру второй стакан: "За оборонцев - алаверды!"
- А ну, цыганочку! - Инесса Васильевна махнула платочком. Динамики извергли скрежет, полилась лезгинка. Подумалось: "Ну почему лезгинка?" Васильевна сорвалась с места, поволокла меня, Васильича, на танец… Рыгая и отдуваясь, топтался, пока она ходила с платочком вокруг меня, под дружные присвисты оборонцев.
На третьем стакане я ощутил: "Неплохо бы опробовать такой станок!" Васильевна прочухала рефлекс, сказала коротко: "Пойдемте, Иван Василич!"
По коридору гулкому - мы в кабинет с табличкой "Партактив". Там - стол, два стула, портреты Политбюро, таблички соцсоревнованья. Цветные стрелки сигают вверх и вниз: на графиках - работа звеньев… великая бумажная работа.
Не дожидаясь приглашенья, я вырубаю свет, заваливаю даму на стол, обтянутый зеленым… - Ай! - острый вымпел прокалывает откормленную ляжку Васильевны. - Ничо, ничо… - я стягиваю с дамы бязевые, до колен, подштанники и достаю свой тощий министерский.
Трещит казенный стол: неунывающий Ильич с прищуром взирает на борьбу полов… Веселая и полная луна с улыбкой светит им в окно… искрится снег в степи под Волгоградом. Чернеют трубы стометровые: одна шестая суши идет упорно к цели - защите трудовых людей земного шара.
- Все! - Я икаю, отваливаюсь от Васильевны. Отплевываясь и бормоча проклятья всем японским городовым, бреду по коридору взад - в тот актовый, где оглушительно хрипит Высоцкий. Часть оборонцев полегла в углах, их разложили на спортивных матах. Неутомимые бойцы трясутся в центре зала. Под "Скалолазку" я танцую твист. Ревет сирена, и даже лежащие вповалку встают с колен… что за дела?
С эстрады хрипит зав. первого отдела Рожин: "Товарищи, произошла накладка… Иван Васильевич Сосюра звонил из Главка из Москвы… Он сообщил, что из-за чрезвычайной занятости не смог прибыть на испытанье… Он нас заочно поздравляет с успешным испытаньем. Однако я задаю вам всем вопрос: "Кто он?" - и указующим перстом - в меня. - Вы кто, товарищ и что вы делаете на нашем объекте?"
- Я… я - Иван Васильевич… Сосюра…
- Покажьте паспорт!
Я щупаю, хватаюсь за грудь… нема!
- Вот-вот… - сей голос переходит в фальцет. - Ребята, сыпьте на него, он - бешеный! Ведь это - полковник Рыжиков, седой козел, он сумасшедший. Он выдает себя за всяких там начальников. Схватить и ликвидировать!
Я, то бишь полковник Рыжиков, заозирался и с диким визгом бросился наопрометь из зала. Сшибаю Васильевну (та с истошным криком падает), сигаю вниз по лестнице и попадаю в цех. Здесь в гордом одиночестве стоят, подняв серебряные плавники, ракеты средней дальности РСНД-15.
Свист, крики: "Хватайте шизика!" С неслыханной для этой старой туши резвостью пересекаю цех, проскальзываю в туалет и там седой башкой проламываю форточку. Сдирая кожу на брюхе, выскальзываю на мороз… в одних носках бегу по снегу, проваливаясь по колени. Вокруг - колючая двумя рядами, забор бетонный… о, бедный, бедный Рыжиков… погибнуть здесь, в объятиях советской оборонки, в глуши 70-х… безвестным шизофреником… и эта мысль дает толчок энергии: проскальзываю по-собачьи под первой, под колючей, под второй, кровавыми руками взбираюсь через забор, прыжок! - и вот я на свободе.
Окрест - куда ни взор - белеет под луной пространство… куда бежать? Дыша в ладошки, по пояс в снегу, бреду по полю, мои следы заносит тут же…
АНФИСА
По снежной бесконечной трассе. Бег с вываленным набок языком. В снегу по пояс. Эх, замело нас, замело! Насмешница-луна с улыбкой взирала на выкрутасы маленького брата.
Не слышно лая. Видать, погони нету. Видать, они решили положить на охреневшего полковника. Решили, что сдохнет сам в заснеженной степи. Где русско-казахстанское кочевье сливается в одном безбрежном ни-хре-на.
Уже не ощущал. Ни пяток, ни лодыжек, ни прочих ручек-ножек. Вытаскивая смерзшуюся кримпленовую брючину, залубенелую ступню в рваном офицерском носке, я снова втыкал их в снег. В мозгу: "А может, через охлажденье - лучше? Постичь судьбу заброшенных в степи народов. Их драный эпос".
Блаженная улыбка исказила. Дурацкое полковничье лицо. Я боле не имел над этим безобразным телом власти. Полковник хотел разлечься в снегу и раствориться в блаженном сне. А я хотел бороться дальше. Я не желал сдыхать на сумрачной периферии советской власти, в застойном семьдесят каком-то. Недолго думая, я укусил полковника за руку.
Сияющие искры снопами брызнули из глаз. Истошный крик пронесся по-над башкирско-курултайской степью, и из последних сил я поскакал как козочка. Магическая сила!
Снега, одни снега. Однако впереди - мерещится какой-то огонек. Какие-то деревья черные стоят и по краям оврага притаились избы - из глубины веков, придавлены под снегом, дым валит из трубы. На брюхе дополз до первой хаты, заскребся непослушными руками о дверь: "Впустите, за ради Бога…"
Открыла. Немолода. В наброшенном на голы-плечи платке. Испуганные голубые. Большая грудь ее вздымалась под платком: "Ты кто, откуда, странник?" - Я - навигатор, - пролепетал замерзшими губами и отключил сознанье.
Открыл глаза. Горит лучина. Я - на печи, тепло идет от жарких кирпичей. Она - 40-летняя и полногрудая - каким-то жиром растирает меня всего, и трет, и трет, до самого до сердца…
Я с удивлением увидел, что собственное тело - молодо. Я - не безумный и распухший полковник Рыжиков, а нечто совсем другое. Могучая грудная клетка, подтянутый и жилистый живот, толстенный детородный корень в густой чащобе и руки - способные держать штурвал большого самолета.
- Откуда я, красавица? - Ты - с неба. Оттуда самолет упал, сгорел. Потом - один на парашюте - это ты. - Что за дела! - мелькнуло в голове. Однако разберемся. - А дальше?